Метагалактика 1995 № 1 - Игорь Волознев

— Хватит, Миша, хватит. Я не могу больше, устала. И не надо было приходить ко мне, я не просила…

Миша удивленно уставился на нее, глаза его ничего не понимали.

— Да, Миша, да! Вы не за ту меня принимаете, вы слышите меня, я не могу… Да Бог с вами. Все равно скоро встречусь с Андреем.

— Да с каким Андреем-то? — Это Катерина подошла к самой кровати. — Чего ты им сидишь и городишь? И про возраст про свой наплела… Люди к тебе с душой, с жалостью…

Вера подняла руку, как будто бы защищаясь. Потом медленно-медленно ее опустила.

— Мам, ты не встревай. Я им сейчас все выскажу, залеплю. Надо же, пришли, пожалели…

— Верка, не хулигань! Белены объелась, что ли? Сдурела! — Катерина уже не говорила, а кричала. И Веру сразу отрезвило:

— Простите меня, со мной так бывает. Находит что-то, и я забываюсь… Но мне так тяжело, вы не представляете, как тяжело. Был бы жив Андрюша — он бы пожалел. — Она обвела нас глазами и усмехнулась. — Как-то мы плыли с ним на пароходе, и у меня началась морская болезнь. Он тогда присел ко мне на кровать и заплакал. Он так любил меня, как будто я была его ребенком, его дочкой, потому он плакал и трогал мне пульс. Вот так возьмет осторожно ладонь и что-то считает, шепчет… — Она взяла у Миши ладонь и сжала запястье. — И я вот так же слышу, как стучит во мне кровь — тук-тук, как клюется цыпленок. — Она рассмеялась, а Миша сразу отнял ладонь, и Вера вздрогнула, как будто ее ударили плеткой.

— Вы что, решили, что очаровали меня?!

— Я?! — изумился мой друг.

— Да, да, да! А вы больше всех! — Она смотрела на него мстительно, злобно, и он отвернул лицо. Катерина хотела что-то сказать, вмешаться, но, видно, не посмела. И я понял, что нужно уходить сейчас же, немедленно, но почему-то медлил. А Вера снова стала кричать:

— Вы не ко мне приходили, не лгите! Вы вот к этому приходили… К этому… — И вдруг она сдернула с себя одеяло. Ноги лежали на простыне, как посохшие веточки. Каждую весну я обрубаю такие гиблые ветви в своем саду.

— Нате, нате! Любуйтесь! Нашлись, понимаете, добрые люди, нарисовались… — Она задохнулась. Губы у нее повело в сторону, как будто ее кто-то резал по живому телу. Но все-таки она нашла в себе силы:

— Эх вы, поверили… А я ведь наврала вам про все, сочинила. Никакого мужа у меня не было, никаких морей, самолетов… — Она опять задохнулась. А Катерина, не таясь, зарыдала. Наверное, эти рыдания и возбудили ее опять:

— А теперь убирайтесь! И сейчас же, немедленно!..

— Но мы… — начал Миша, но она его перебила:

— Вот так, народный артист. Ты не ослышался… Выйди и закрой дверь с той стороны.

— Верка, дура, не хулигань. — Катерина подошла к ней и стала гладить по волосам. Наступила долгая, изнуряющая тишина. И потом опять Верин голос, но какой-то незнакомый, усталый, другой. Он шел до нас как будто через стену или через пленку дождя:

— Мама, скажи им правду, что у меня был жених-алкоголик. Он по пьянке и всадил в меня ножик, и прямо в позвоночник… И сразу отпали ноженьки… — Она показала на портрет белозубого парня, который висел на стене:

— Вот он, полюбуйтесь… А теперь уходите! — И тут ее взгляд упал на гитару. Она лежала рядом, на одеяле. Она взяла ее правой рукой и саданула о стену. Мы оцепенели. Потом я услышал голос Миши:

— Да она же сумасшедшая… — Он стал тянуть меня за рукав и подталкивать к двери. Но я все равно не помню, как мы очутились на крыльце. Возле нас оказалась и Катерина.

— Вы куда побежали-то? Посоветуйте хоть, что делать с ней? Может, в сельсовет заявить. Таких больных куда-то пристраивают…

— Я сама пристрою себя! — Это был голос Веры.

— Услышала… психопатка, — усмехнулся Миша и попросил сигарету.

— Ты же не куришь. Нельзя ведь…

И в это время рядом с нами завыла собака. Так неожиданно, что я вздрогнул. Это был Кустик. Он сидел метрах в трех от крыльца и жадно, с упоением выл, забросив голову. Испуг мой не проходил. Даже не испуг, а какое-то оцепенение. Меня точно кто-то гипнотизировал, наблюдал… Так прошла минута. Потом, как по приказу, мы оба подняли кверху глаза. Над головой, в синем вечереющем небе, возникло округлое мерцающее сияние. Края его прямо горели, играли, точно там были какие-то мощные электрические разряды. Я смотрел, не смея дышать. Сияние стало уменьшаться, сжиматься, но свет от него делался все ярче, и скоро в центре этого сияния произошла вспышка, и сразу же вся форма его изменилась — оно стало длинным и вытянутым, похожим на школьный пенал. Кустик выл беспрерывно. Миша мрачно сказал:

— Володька, похоже, что за псом опять прилетели…

Но я не ответил, потому что неотрывно смотрел вверх. Вот сияние опять изменило форму — и скоро круглый ослепительный шар начал опускаться прямо на нас. Еще бы немного — и он сел бы на крышу, но в последний момент изменил направление. И вот уже медленно, как бы нехотя, стал отчаливать в сторону леса.

— Миша! Миша! — На меня нашел какой-то восторг. Я кричал и махал руками. — Это же они! Они!!

— Кто они? Ошалел, что ли? Это наша метеослужба работает.

— Нет, нет, ты смотри! Смотри еще! — опять закричал я, потому что в это время сияние разделилось на две части, и они полетели в разные стороны. Одна прошла очень низко над нами. Она походила на ночной самолет, я даже видел иллюминаторы.

— Миша, там же люди! Ты видишь? Неужели не видишь?

— Хватит, не сочиняй. Ничего там не вижу, ничего…

— Да, это так, Николай Николаевич. Мне кажется, он говорил правду. Но почему же я-то видел этот самолет и горящие иллюминаторы! Я даже чувствовал, знал, что там есть люди. Честное слово, я знал и теперь это знаю, но мне не верят… Но я, наверное, отвлекся, потому что в ту ночь и не стало Веры. Приняла две упаковки снотворного, ну вы понимаете… Наверное, мы еще стояли в ограде, смотрели на то сияние, а она уже решилась. Может быть, мы могли вернуться и спасти ее, но мы не вернулись. Катерина даже просила зайти снова к ним, но я отказался… Так, значит, у меня двойная вина. Самая первая — это то, что я привел его. А вторая — то, что я не вернулся к ней. Вот так, Николай Николаевич. А через два дня мы ее хоронили. Стоял теплый и светлый день. Гробик был маленький, узенький, как будто бы для ребенка. Как она вошла туда? — все время думалось мне.

На поминки я не пошел — боялся Катерины, да и себя уже боялся. Ведь меня начала мучить вина… Душа колотилась, как железная крыша в осенний дождь. Сон пропал. Я беспрестанно курил и выходил на крыльцо в ограду. И однажды, когда близился рассвет, когда звезды уже стали гаснуть, пропадать, истончаться, я вдруг почувствовал, что в ограде я не один. Помню — меня охватило каким-то чудесным светом, и я поднял глаза. От самой ближней, голубовато-нежной, звезды подвигался ко мне снопик света. Он то исчезал на время, становился неуловимым для глаза, то возникал снова, и я уже видел, чувствовал, что он подвигается прямо ко мне, только ко мне, и, чтобы совсем в этом убедиться, я вытянул вверх ладони — и скоро на моих пальцах затрепетали какие-то белые и серебряные лучи. Я зажмурил глаза, но этот свет был уже во мне, он распирал меня всего и захлестывал, как захлестывают морские волны пловца. Мне сразу же стало хорошо и легко, а в ушах зазвучал ее голос.