Трансвааль, Трансвааль - Иван Гаврилович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну, Иона, давай, как говорят у нас в «Рыбкиной конторе», крякнем за тех, кто в море! – молвил островитянин с превосходством бывалого человека.
– А я, Юхан, «крякну» за твои честные глаза, – подыграл гость, на что рыбарь махнул рукой.
– У нас на острове с такими глазами, как у меня, – вагон и маленькая тележка! – отшутился рыбарь.
Под эту, видно, островную рыбацкую байку новознакомцы и «крякнули» от души: по глотку отхлебнули обжигающего крепчайшего кофе и по-мужски, вполслойки, куснули от запашисто-пряного чуда кулинарии. От нечаянного прикосновения к человеческому теплу новинскому отверженцу, как никогда еще, вдруг нестерпимо захотелось распахнуться перед добродушным белобрысым незнакомцем: кто он, Ионка Веснин, как и откуда взялся в это солнечное утро здесь, в неведомой доселе ему стороне?
Слушая его сбивчивое покаяние, островитянин душевно посочувствовал ему:
– Друг Иона, тебе с твоим именем объявиться бы где-то на каменистом берегу Норвежского фьорда, и жил бы ты там – не тужил! По тамошним, издревле моряцким сагам, в честь твоего святого тезки Ионы-Морехода каждый Божий день на обед подавали бы тебе бесплатно отбивную из китятины в местной таверне «Белый кит» или «Китовый ус».
– А у меня и дед, и прадед были Ионами!
– Ну, курат, тогда бы тебе, друг, и чарку подносили б бесплатно к обеду! – Под эти моряцкие саги, слегка призахмелевшие разноплеменные ровесники и выкатились из уютного человеческого террариума в самом ядре древнего города. И уже было двинули обратно к вокзалу, как над головой, будто с неба, бухнул колокол на башне лютеранской кирхи Пюхавайму. Островитянин глянул на ручные часы и предложил новое развлечение:
– Друг Иона, коли есть еще немного времени до отлета, я покажу тебе сейчас наш главный город с птичьего полета! Но для этого нам надо преодолеть горные преграды в нашей болотно-озерной стране.
Рыбарю дальнего заплыва после каторжного моря, по приходу из долгого рейса хотелось на родной земле «от души!» приветить-угостить каждого встречного-поперечного, а его случайному гостю, гонимому злодейкой-планидой «куда глазелки глядят», торопиться было решительно некуда…
И они, уже экономя время, заторопились через древнюю плитняковую арку под замшелой черепицей на штурм Вышгорода, как заметил провожатый, по улице – «Короткая нога», спускаться же будут, мол, по «Длинной ноге». И восхождение было не из легких. Сперва топали по булыжному серпантину, витым лестницам со щербатыми от времени ступенями. Потом ныряли в каменные мешки, беседки-портики, где на ходу и переводили дух. Но вот высота взята. На самой маковке Вышгорода, еще немного пошныряв через дворики-гроты, они нежданно-негаданно для гостя вдруг очутились между небом и землей. На каменном челе, которым полчаса назад странный отверженец любовался снизу, с привокзальной площади.
От обвально-ярого солнца, поднимающегося в зенит, и бесконечности распахнувшейся перед ним перспективы, вместившей в себя широко и уютно и узнанный внизу вокзал (только в уменьшенном объеме), и морской залив, казалось, с игрушечными корабликами на рейде, и горевшие пожарищами островерхие черепичные кровли незнакомого доселе города, не похожего ни на какой другой – с высокими шпилями соборов, утопающих в буйной зелени парков, бульваров и скверов. И над всей этой разноцветной панорамой, как-то отрадно, для души и глаза, голубело бездонное небо с плывущими редкими кучевыми облаками. А чуть ниже, на уровне глаз, на распростерто-недвижных крылах парили бледно-розовые чайки, изредка вскрикивая.
У гонимого отверженца крестьянского племени, сына плотника-воина, убиенного на Великой войне в первые ее дни, и дух перехватило. Вдали от лесистых берегов Бегучей Реки своего Детства он стоял в остолбенении от увиденного, на крутом материковом сломе, где можно было своими глазами и руками увидеть и потрогать, как большую книгу мироздания, сложенные по порядку бесконечным трудягой-Временем все камни тверди земной бессчетных тысячелетий…
А перед ним, поди разберись, то ли явь, то ли мираж, навеянные бабки Грушиными сказами из «Жития» его святого тезки Ионы-пророка. И в веснинской душе как-то сама вновь запелась молитва-гимн к «кровушке родимой», когда он распято лежал посреди горницы под очепным кольцом своего Младенства:
…И было слово Господнек Ионе, сыну Амафиину: встань,иди в Ниневию, город великий.…Вот теперь он стоит на краю земли перед морской гладью, искрившейся бризовыми бликами и невиданным доселе городом золотых шпилей и полыхающими пожарищами островерхих черепичных крыш, потрясенно шепча, вторя бабкиной молитве:
– Ниневия!.. город великий… – чему не мало удивил простодушного островитянина:
– Друг Иона, ты что забурел от такой малости, принятой на душу? С дороги это с каждым бывает… Перед тобой не – Ниневия… Да и есть ли еще такой город на земле? Это – Таллин, «город великий»! Извини, друг… Мне еще в кафе подумалось после того, что я услышал от тебя о твоих «Именном Саде» и «Живом Зеркале» на ручье: «А не махнуть ли нам, друг, в город вековых лип у моря – в Пярну?» Там у меня живет родная тетка, которая постоянно обижается на меня, своего непутевого наследника, что редко бываю у нее… Вот уж обрадуется-то наша тетушка Лайне – сама доброта. Уверяю, ты ей придешься по душе. К тому же ты еще и садовник, тут уж вам будет о чем поговорить… Кстати, а что ты еще умеешь делать, кроме как сажать яблони?
– Да все, что касательно дерева, как сказал бы мой дед Иона Ионыч – Великий Мастак Новин. Это уже у нас от Бога, – не без гордости ответил гость.
– Вот с этого и надо нам было начинать наш разговор! – обрадованно подхватил островитянин. – Друг Иона, тебе непременно надо поехать со мной в Пярну, хотя б немного отойти от всех твоих, как говорится у вас, русских, передряг. Там я, во время отпусков и отгулов, вот уже третий год мастерю морскую ладью. И основа-контур уже готовы: киль-продольный брус проложен, форштевень-нос выведен и шпангоуты-ребра стоят на своих местах. Осталось за малым – обшить борта досками. Но это дело требует двух пар умелых рук. И только-то! Вот мы и завершим его с тобой. Я и заплачу тебе, друг, от души. Думаю, что и тебе на первых порах не будут лишними деньги.
Переведя дух, он продолжал сватать уже спокойнее, но твердо, как о решенном:
– Ладья – это моя голубая мечта! Я и покрашу ее под цвет живой волны, чтобы с берега виделось, что я, Юхан Вески, сын мельника островного ветряка, иду по морю, как посуху! Хочешь, и назову твоим мореходским именем: «Иона»? Ну как, звучит? Я похлопотал бы о тебе в нашей «Рыбкиной конторе», раз имя у тебя моряцкое. Куда же без моря? И все у тебя, дружище, будет – о’кей!
Так они, два разноплеменных ровесника, еще часом назад не подозревая о
