Мировой кризис - Уинстон Черчилль

В течение 1920 г. кампания политических убийств в Ирландии росла и ширилась. Преступления принимали все большие и большие размеры. Во время одной из засад подвергается нападению отряд полиции в семнадцать человек, из которых пятнадцать было убито. В ноябре, утром, четырнадцать полицейских, заподозренных повстанцами в том, что они являлись осведомителями, были захвачены врасплох в своих дублинских квартирах и убиты, в том числе несколько человек в присутствии жен. Для изложения всех этих событий пришлось бы написать целую главу, и мы не будем больше распространяться здесь об этих мрачных инцидентах.

Одновременно с этим британское правительство предприняло ряд шагов. В Ирландию были посланы броневые автомобили и броневые грузовики, полицейские и военные силы были увеличены и был учрежден особый полицейский отряд, составленный исключительно из бывших офицеров, сражавшихся на фронте. Этот специальный отряд, в конце концов достигший численности в 7 тыс. чел., получил кличку «Black and Tans» (черно-рыжих), так как члены отряда носили черную фуражку и форму цвета хаки. Широкая публика обычно не скупилась на порицания по адресу «черно-рыжих» и считала их сбродом убийц и террористов, внезапно брошенных на мирные нивы Ирландии. На самом деле отряд выбирался с большой тщательностью из большого числа желающих, и подбирались только люди, отличавшиеся высоким умственным развитием и мужественным характером и проявившие храбрость на войне. По первоначальному плану они должны были пополнить собою ирландскую королевскую полицию, которую повстанцы теснили со всех сторон. Однако, борясь с кампанией убийств, они развернули энергичную и самостоятельную контртеррористическую деятельность. Они действовали почти так же бесцеремонно, как действует чикагская или нью-йоркская полиция, когда ей приходится иметь дело с вооруженными бандами. Если какой-нибудь из их товарищей, входивший в состав полицейских или военных отрядов, оказывался убитым, то они обыскивали квартиры тех, кто принадлежал к числу врагов, или тех, кого они подозревали во враждебных чувствах, и допрашивали подозреваемых, приставив револьвер к виску. Конечно, такое поведение нельзя извинить ничем, кроме тех нападений, ответом на которые оно являлось.

Либералы, всегда поддерживавшие гомруль, стояли на очень твердой почве, когда они указывали на гибельные последствия, к которым должен был привести отказ в автономии. К ним присоединилось другое направление, практические выводы которого имели за себя гораздо меньше моральных и логических оправданий. Несколько крайних тори, решительно протестовавших против каких бы то ни было уступок ирландским националистам, с еще большей энергией обрушивались на поведение «черно-рыжих». Они требовали, чтобы правительство строго поддерживало порядок на основе обычного закона и беспощадно наказывало всех своих агентов, которые хотя бы на йоту отклонялись от обычной процедуры, принятой в мирном цивилизованном государстве. По их мнению, никакая провокация не могла служить оправданием для подобных отклонений. «Поддерживайте унию, – кричали они, – не уступайте насилию. Тщательно соблюдайте законы страны. Изобличайте и арестуйте преступников и привлекайте их к суду». Это было легко сказать, но невозможно сделать. Обычные юридические методы были неприменимы там, где свидетели не давали показаний или, давая их, рисковали своей жизнью и где присяжные не желали выносить никаких обвинительных приговоров.

Советы, подаваемые военными властями, были совершенно иного характера, но также не помогали делу. Военные власти, возглавляемые начальником имперского генерального штаба сэром Генри Вильсоном, неустанно требовали введения военного положения во всей южной Ирландии. Но было совершенно неясно, в какой мере это помогло бы разрешить проблему. Военные власти настойчиво отвергали какие бы то ни было обвинения в контртерроризме. Свою точку зрения они обосновывали туманными утверждениями, что введение военного положения в повстанческой Ирландии «показало бы, что правительство взялось за дело всерьез». За время моего пребывания в военном министерстве я не получил от военных властей ни одного практически полезного совета. Мои военные советники, естественно, жаловались на чрезмерное напряжение военных отрядов, которые в большинстве своем состояли из добровольцев военного времени.

Как при мне, так и при моем преемнике сэре Леминге Вортингтон-Эвансе военные эксперты настойчиво указывали на необходимость увеличить количество войск в Ирландии и вместе с тем перевести в другие места большую часть наличного гарнизона. Между торийскими законниками и сторонниками военного положения, отрицавшими, в сущности, всякий закон, по каким-то совершенно неясным причинам состоялось соглашение, и в парламент было внесено предложение, чтобы допускались только «разрешенные репрессии», вроде тех, какие применялись в военных зонах. Предложение это было принято. Всякие неразрешенные выступления со стороны полиции или специальных полицейских отрядов должны были сурово караться.

Это решение чрезвычайно облегчило работу ирландских тайных обществ. Надо отдать этим обществам справедливость: они были почти единственными группами людей во всем мире, которых не возмущала деятельность «черно-рыжих». Они считали справедливым, чтобы им платили той же монетой. В конце 1920 г. деятельность «черно-рыжих» поставила их в очень трудное положение, ибо «черно-рыжие», опираясь на широкую информацию и не смущаясь средствами, расправлялись тайком с теми, которые убивали тайком. На гильдгольдском банкете 9 ноября Ллойд-Джордж заявил: «У них процветает поножовщина».

Политика «разрешенных репрессий» вступила в силу с 1 января 1921 г. Вскоре оказалось, что она гораздо менее действительна, чем грубые, но своевременные меры специальных полицейских отрядов. Утром, например, военный отряд в отместку за совершенное преступление делал вылазку всей бригадой и сжигал крестьянский коттедж, а ночью выходили из своих убежищ шин-фейнеры и сжигали помещичий дом.

Фактическое право британских отрядов направляться куда им угодно и делать все, что они считали нужным, никогда не вызывало сколько-нибудь сильного противодействия. Кавалерийские отряды и броневые автомобили выезжали за тридцать или сорок миль и тщательно опрашивали всех мужчин, встреченных в данном районе. Часто не удавалось найти улик ни против одного человека. А в ту же самую ночь на столь тщательно обысканной территории происходило смелое убийство. В начале лета 1921 г. стало ясно, что Великобритания стоит на распутье. Было бы очень легко прекратить эту преступную и постыдную форму борьбы, которую пускали в ход против нас и в которую нам самим приходилось все больше и больше втягиваться, если бы мы проявляли ту же беспощадность, которую проявляют русские коммунисты по отношению к своим соотечественникам. Массовые аресты людей, подозреваемых полицией в симпатиях повстанцам, и казнь четырех или пяти заложников (многие из которых, несомненно, были невинны) за каждого убитого правительственного чиновника, – такие меры, хотя и крайне жестокие, оказались бы, по всей вероятности, действительными. Но британский народ, только что избавленный от смертельной опасности, был совершенно неспособен к подобной тактике. Общественное мнение относилось с гневом и негодованием даже к тем частичным мерам возмездия, к которым приходилось прибегать агентам британского правительства. Альтернатива, стоявшая перед нами, была теперь совершенно ясна: «Или сокрушите их железом и беспощадным насилием, или дайте им то, чего они хотят». Это была единственно возможная альтернатива, и хотя у того и другого из этих решений было много горячих сторонников, большинство народа не решалось высказаться ни за то, ни за другое.