На краю света. Подписаренок - Игнатий Ростовцев

Павел Михайлович тоже ничего интересного о Петербурге не рассказывал. Иногда только, когда при чтении газет, привезенных с новоселовской почтой, речь заходила о каком-нибудь событии на Литейном проспекте, на Знаменской площади или в других местах Петербурга, он говорил: «Литейный проспект… Как же, знаю, знаю. Он идет от Невского прямо до Невы». А если дело происходило на Знаменской площади, то он говорил: «Знаю, знаю… Там еще памятник Александру Третьему… Прямо перед вокзалом». Ничего другого от Павла Михайловича я так и не узнал, а расспрашивать его о том, как он там жил, я стеснялся.

А Иван Осипович после окончания комской школы несколько лет учился в городе Каинске в каком-то маслодельном училище. А потом приехал домой в Кому и поступил в волость помощником к Ивану Иннокентиевичу. Писал он быстро, красивым разборчивым почерком и сидел в волости на выдаче паспортов и текущей переписке. О Каинске, о маслодельном училище и вообще о маслодельном деле он нам ничего не рассказывал. Даже речь об этом никогда не заводил. Ко мне он относился очень хорошо, часто помогал советами по писарской части, но ничего интересного от него, так же как и от Павла Михайловича, я не узнал.

Таковы были мои волостные учителя и наставники. Они аккуратно каждый день приходили в волость на работу, принимали там по делам разную публику, составляли ведомости, списки и отчеты, жучили и подтягивали сельских старост и писарей и не вели между собою и с приходящим народом никаких опасных разговоров насчет начальства. Ко мне они относились хорошо, все время загружали работой и всячески одобряли мое усердие. Мужики, приходившие по делам в волость, настроены были хоть и бузливо, но с начальством пока считались и бунтовать, судя по всему, не собирались. Так что Иван Иннокентиевич мог спокойно рассказывать каждый день свои веселые истории про попов, купцов и богатых мужиков.

Глава 5 СЕЛЬСКИЕ ПИСАРЯ

Довольно часто привычное течение жизни волостного правления нарушалось наездами сельских старост со своими писарями. Приезжали они к нам чаще всего с какими-нибудь сложными ведомостями и отчетами. И, конечно, по податным и призывным делам.

Во время этих наездов наше волостное правление превращалось в шумное сборище. Комната Ивана Иннокентиевича была в такие дни забита до отказа. Сложными вопросами затребованных отчетов и ведомостей он, конечно, не занимался и всех писарей сплавлял по этим делам к своим помощникам. А сам, вместе с заседателем, принимал от старост привезенные подати. На это у него уходили считанные минуты. А остальное время он рассказывал им свои веселые истории. Рассказывал он их всегда с блеском и воодушевлением. Так что из его комнаты все время доносились оглушительные взрывы смеха.

Ивану Фомичу, Павлу Михайловичу и Ивану Осиповичу в эти дни было не до меня, и я мог спокойно присматриваться к заполнившим нашу волость людям.

Приехавшие старосты все были бородаты на один манер и казались мне какими-то безликими. К Ивану Иннокентиевичу они после того, как внесли привезенные подати, заходить не осмеливались, в разговор своих писарей с его помощниками не вмешивались и мотались без дела по волости. Чтобы не мозолить глаза волостному начальству, они уходили в нашу судейскую комнату или отсиживались в сторожке с ямщиками и арестантами.

По-другому вели себя сельские писаря. Им, хочешь не хочешь, приходилось держать ответ по своим делам перед Иваном Фомичом, Павлом Михайловичем и Иваном Осиповичем, а то и объясняться с самим Иваном Иннокентиевичем. Всех их я уже знал по поступающим в волость донесениям, отчетам и ведомостям. Это были или малограмотные мужики, кое-как набившие себе руку на писарском деле, вроде безкишенского писаря Кожуховского, или писаря из мужиков, порвавшие с крестьянством и окончательно перешедшие на легкую писарскую вакансию, или, наконец, писаря из расейских переселенцев, вроде нашего Ивана Адамовича. Значит, тоже из мужиков, только немного пограмотнее да посмышленее, как все расейские.

Писали свои бумаги сельские писаря по раз навсегда заведенному шаблону. Те, которые овладели этим шаблоном, считались хорошими писарями. А такие как безкишенский, по своей малограмотности не могли овладеть этой канцелярской премудростью и все время жили под страхом, что волостное правление в одно прекрасное время пришлет на их место другого, более грамотного писаку. Такие писаря держались в волостном правлении униженно, ходили как прибитые, с виноватым видом. Они были запуганы постоянными выговорами и разносами Ивана Иннокентиевича и его помощников. Даже Петька Казачонок позволял себе покрикивать на них, и это сходило ему с рук.

Среди наезжавших в волость писарей обращал на себя внимание коряковский писарь Потылицын. Он выглядел среди других писарей щеголем, являлся в волость в нарядной рубашке, подпоясанной красивым шнурком, в брюках навыпуску. Но главным образом он выделялся тем, что вместо правой руки у него была культяпка и все свои бумаги он писал левой рукой.

До писарства Потылицын, говорят, брал большие подряды на поставку дров пароходству. Дело это шло у него очень хорошо, и он наверняка сделался бы богатым подрядчиком, не случись с ним беды. Для заготовки дров он придумал какую-то дровоколотную машину, которая замечательно действовала от молотильного привода. Только знай подкладывай чурки да подставляй на них топор-колун. Но один раз эта машина сработала не так, как надо, и вместо того чтобы ударить по колуну, стукнула по его правой руке, и докторам пришлось отнять ее до самого плеча. С тех пор Потылицын перестал брать подряды на заготовку дров пароходству и занялся писарством. Писарил он сразу на два общества — на Корякову и на Сисим — и с делом своим справлялся. Во всяком случае, не состоял у Ивана Иннокентиевича злостным недоимщиком по части представлении всяких списков и ведомостей.

Со всеми другими писарями Потылицын был обходителен, но держался от них как-то наотлет. А на меня вообще не обращал внимания, хотя и видел, что я все время наблюдаю за тем, как он орудует одной левой рукой при составлении своих отчетов.

Несмотря на преклонные годы, тесинский писарь Альбанов выглядел еще молодцом. Только одевался как-то странно. Сверху походил на настоящего писаря — в городском пиджаке, в нарядной рубашке с отложным воротничком, а снизу на деревенского мужика — в холщовых штанах, в самодельных деревенских бахилах. Уж своим появлением Альбанов настраивал всех на веселый лад. Все знали, что он будет рассказывать разные любовные истории про тесинских девок и ребят. Альбанов рассказывал их всегда с большим смаком. О своих писарских делах он говорил тоже с большим увлечением. Скучные отчеты и донесения в его устах становились очень интересными, так как он всегда дополнял их разными забавными подробностями из жизни тесинских мужиков. Благодаря этому Альбанов был всегда желанным гостем в волостном правлении. Здесь все очень к нему благоволили, а приезжие писаря старались держаться с ним на дружеской ноге.

На меня Альбанов тоже не обращал внимания, хотя я очень усердно, вместе со всеми, слушал его рассказы.

Другое дело витебский писарь Великолуцкий. Он был единственным из всех приезжих писарей, который держался со мной как с равным. Кроме Витебки, Великолуцкий писарил еще в Александровке. Деревни эти были таежные и заселены расейскими переселенцами. Жили они там очень бедно и все время обременяли начальство разными просьбами. То клянчили денежное пособие от казны, то просили у волостного правления семенную ссуду. Когда им в этом отказывали, они придумывали новые просьбы и ходатайства. Подати они платили плохо и состояли в волости в злостных недоимщиках.

Ко всему этому Великолуцкий был не силен в писарском деле и всегда состоял в долгу перед волостным правлением по части представления разных сводок, ведомостей и отчетов.

Вот приходит время Ивану Фомичу составлять очередные призывные списки на рекрутов. По другим деревням это дело идет у него как следует. Рекрута проверяются по метрическим выписям от церковных приходов и по посемейным спискам. А в Витебке и Александровке своего церковного прихода нет, метрических записей на новорожденных и умерших не ведется, а в их посемейных списках черт ногу сломает. Другому парню лет уж под тридцать, а он у них и в новобранцы еще не вышел. Староста это подтверждает, а Великолуцкий пишет приговор от общества о том, что парень еще малолеток. Вот и приходится призывать этого малолетка по наружному виду. Дело это хлопотное и кляузное и начальству из уездного воинского присутствия очень не нравится.

Или срочно запросят старост дать сведения о состоянии посевов. Тут все писаря немедленно доносят волостному правлению, что посевы в нынешнем году очень плохие, что лето засушливое, с весны не было ни одного дождя и все повыгорело. А если весна была дождливая, то пишут, что все посевы повымокли, что их задушило пыреем, жибреем, лебедой, затянуло повиликой и всякой другой дурной травой. И что благодаря этому виды на урожай в этом году очень неблагоприятные. А от Великолуцкого опять же ни ответа ни привета.