Том 1. Проза, рецензии, стихотворения 1840-1849 - Михаил Салтыков-Щедрин

— Так вы смешным занимались, — сказал я, — хорошо!

— Да, мы преприятно провели время, — отвечал Брусин, — посидим-посидим да помолчим, а потом займемся этак наглядною и осязательною анатомией! Ты хочешь учиться анатомии?

— Благодарствую.

— Жаль, а преполезная наука; и как легко и понятно: разом весь курс пройти можно. Спроси ее.

— Вы всё смеетесь надо мной!

— Как это можно!

— Вы такие озорники!

— Вы где живете? — спросил я.

— У родителей.

— И часто вы этак прогуливаетесь?

— Как это возможно! у меня родители престрогие-строгие: цельный день всё меня бранят.

— Ну, и этак бывает? — спросил Брусин, делая рукою значительный жест сверху вниз.

— На то они родители — да вы всё надо мной смеетесь!

Брусин расхохотался.

— Прелесть ты моя! — сказал он, — золото ты мое! ведь выискал же я тебя себе на отраду!

— А знаешь, что мне вздумалось? — обратился он ко мне, — ты видишь Ольгу?

— Вижу, а что?

— Мне ужасно хочется подойти к окну и показать ей супругу Комуса.

— Зачем это?

— Да пусть хоть немножко побесится.

И мы все трое подошли к окну.

— Здравствуйте, — сказал Дмитрий.

— Здравствуйте, — отвечал знакомый голосок.

— Рекомендую, — продолжал он, указывая на девицу.

— Очень рада; что, это Николай-Иванычева?

— Нет-с, моя.

— А, ваша! дяденька! дяденька! Прохор Макарыч!

Послышались тяжелые шаги, и вслед за тем в окне появилась заспанная, неуклюжая фигура.

— Рекомендую, — сказала Ольга, указывая на фигуру.

Я наблюдал за лицом Дмитрия; хотя оно по наружности и казалось спокойно, но все-таки, хоть на мгновенье, хоть слегка, щеки его побледнели.

— Очень рад, — сказал он в свою очередь, — вы давно изволили возвратиться из вояжа?

Но дяденька не отвечал и только раскланивался. — Да отвечай же, дяденька, — сказала Ольга, — вы его извините, он у меня такой стыдливый, не привык с чужими.

Она провела рукой по его лицу, дернула за усы и хлопнула пальчиками по лбу.

— Ну, ступай, спи, дяденька, — сказала она.

Дяденька раскланялся и исчез.

— Каков у меня дяденька? — спросила Ольга.

— А какова у меня тетенька? — отвечал Дмитрий.

— Я вам совсем не тетенька, — вступилась супруга Комуса, — вот еще что выдумали!

Ольга улыбнулась, Дмитрий тоже улыбнулся; но Дмитрий не вытерпел и послал ей рукой поцелуй; она отвернулась.

— Не стоите вы, — сказала она, — эй, Амишка! Амишка!

Амишка вскочила на окно и замахала хвостом.

— Где ты, негодная, была? — выговаривала ей Ольга, — других, верно, лучше меня нашла, капризная собачонка! Отвечай, мерзкая!

Амишка залаяла.

— Оленька! — сказал умоляющим голосом Дмитрий. Я дернул его за полу сюртука.

— Так вот же, гадкая ты! злая ты! я не хочу любить тебя! — продолжала Ольга, — и если ты думаешь, что мне тебя жалко, так нет же, ошибаетесь, сударыня, очень ошибаетесь! не надо мне вас — у меня есть дяденька, вот что!

— Оленька! голубчик ты мой! — задыхающимся голосом говорил Дмитрий.

— Пошла прочь, мерзкая собачонка, пошла, пошла прочь! Прощайте, Дмитрий Андреич, желаю вам покойной ночи!

Окно ее захлопнулось; но Дмитрий стоял на месте как ошибенный; насилу я его мог успокоить.

— А! какова Ольга, — повторял он беспрестанно, — уж у ней и дяденька явился.

Так прошло еще несколько времени, но однажды, возвращаясь со службы, начал было я взбираться по лестнице — слышу голос Ольги. Она была не одна, а с Брусиным; оба входили по лестнице к нашей квартире.

— Только ты, пожалуйста, скажи ему, Оля, что сама пришла ко мне, — говорил Дмитрий.

— А будешь капризничать?

Мне послышался звонкий поцелуй.

— А глупая королева будет к тебе ходить?

— Не будет, Оленька, не будет, голубка моя.

Дернули за звонок.

— Никогда?

— Никогда, моя красоточка, никогда!

— Ну, то-то же,

— Так ты ему так и скажи, Оля, что сама пришла, а то он мне покою не даст.

Дверь отворилась, и они вошли. Я не верил ушам своим; мне и досадно и смешно было такое ребячество. Я подождал минут с пять и позвонил.

— Вот мы и помирились, — сказала Ольга, подавая мне руку.

— А мне что за дело, — отвечал я сухо и прошел к себе, не дотрогиваясь до ее руки.

— Как вам угодно.

После обеда она, однако ж, пришла ко мне. Дмитрий заранее ушел со двора.

— За что ж ты на меня сердишься? — спросила она.

— Я сержусь! нимало; какое мне дело!

— Да то-то и есть, что мы не хотим, чтоб тебе не было до нас дела.

Она села ко мне на колена и обхватила рукой мою шею. Прошу покорно возражать что-нибудь в подобном плену.

— Ну, говори же, за что ты надул губы?

— А зачем вы обманываете меня?

— Как обманываем?

— А что ты говорила на лестнице? ведь я все слышал.

— Так только-то? ну, целуй же меня.

Я повиновался.

— Вот сюда!

И она подставила свою шейку; я опять повиновался.

— Куда же девался Дмитрий? — спросил я.

— Да он боится тебя! ушел гулять, покуда я буду тебя соблазнять. Ну, а я бесстрашная, никого не боюсь! Правда? я бесстрашная?

— Только смотри, бесстрашная, чтоб не было у вас по-прежнему.

И снова началась у них возня и стукотня, как в первое время их любви. Однако ж он занимался по-прежнему, и Ольга не целые дни проводила у нас. В окнах ее нередко появлялась толстая фигура стыдливого дядюшки, но Брусин, по-видимому, стал смотреть на это обстоятельство как на неизбежное зло.

Вдруг Ольга приходит к нам и объявляет, что у нее будет бал!! Брусина немного покоробило от этого известия, однако ж ничего. Целую неделю потом она прожужжала нам уши, рассказывая, какие будут у нее музыканты, какие девицы, что будет стоить вход. Иногда она подолгу задумывалась.

— О чем ты думаешь, Оля? — спрашивал я ее.

— Да я все думаю, не лучше ли бал с ужином? А?

— Да, бал с ужином хорошо.

— Можно будет по целковому за вход прибавить.

— Стоит ли об таких пустяках говорить! — вступался обыкновенно Дмитрий.

— Тебе всё о пустяках! что ж, по-твоему, не пустяки! сейчас видно, что не любишь меня.

Наконец он настал, этот давно ожиданный день бала. В ее маленькой зале о трех окнах собралась довольно большая куча народу, и танцы уж начались, когда я вошел с Брусиным. Девицы в белых, черных и разноцветных платьях, кавалеры, в сюртуках и даже бархатных архалуках, выделывали ногами и плечами такие удивительные штуки, каких нам и во сне не удавалось видеть. Мы стали в углу, вместе с двумя-тремя молодыми людьми, и смотрели. Танцевали, собственно, кадриль, но тут я не узнал его; я не мог себе вообразить, чтоб этот созерцательный, целомудренный танец мог сделаться до такой степени буйным и двусмысленным. Все лица танцующих дышали особенным, безотчетным весельем; беспрерывно слышалось то притоптыванье каблука, то хлопанье руки об колено, то прищелкиванье пальцев… и при этом корпус гнулся, гнулся… ну, точно старая ветошка.

— Ну, что, вам скучно? — сказала Ольга, подходя к нам.

— Нет, мне очень любопытно, — отвечал я, — я никогда еще не бывал на таких вечерах.

— Да это что еще! это только начало — погоди, что потом будет.

— Это только начало? — спросил я удивленный.

— Да, это всё немцы; они только танцуют, а вот приедет Надя с своими, да Катя с своими…

— Тогда что ж будет?

— Тогда будет кутеж. Дай мне затянуться.

— Ты сегодня просто до невероятности восхитительна, Ольга!

— Право? вот погоди, увидишь Надю да Катю, тогда что скажешь!

И немного погодя снова прибавила:

— А теперь что! это всё немцы!

— Да разве немцы не кутят?

— Нет, они любят всё больше танцевать; то есть, видишь ли, и они кутят, только на чужой счет.

— Ну, а Надя и Катя хорошенькие?

— Уж разумеется, коли у них своя компания есть.

— Ты меня когда-нибудь познакомь с ними, Оля.

— Позвольте вас ангажировать на вальс, — сказал какой-то белокурый сын Эстляндии, достаточно снабженный угрями, приблизившись к Ольге.

— Нет-с, я с немцами не танцую.

— Однако ж вы танцевали кадриль с господином Зималь.

— Он не немец, он полурусский-с.

— Однако ж отчего ж вы не хотите танцевать с немцем?

— Оттого, что между немцами мастеровых много.

Белокурый господин сконфузился; если б Ольга была без компании, то, конечно, она рисковала получить от него всякую горькую неприятность.

— Да куда ж девался Дмитрий? — спросила у меня Ольга.

— Не знаю; он сейчас был со мной.

— Ну, поди же, сыщи его; скажи, что мне теперь некогда и что я его после за это вдвое поцелую.

— Да зачем же после?

— Где ж его сыщешь?

— Да ты послала бы с кем-нибудь.