Кукольных дел мастер - Генри Олди

Ничего, и даже меньше.

Пока женщина обнималась с близнецами, к дому от места приземления двух коллантов, как с легкой руки профессора Штильнера стали именовать коллективных антисов, гурьбой шли остальные. Степашка, верней, если честь по чести, Степан Оселков, невропаст-консультант антического центра «Грядущее», Бижан с трубой в футляре, Заль с гитарой в чехле, Фионина Вамбугу, красивая до умопомрачения; не к ночи вышеупомянутый профессор Штильнер – сбив на затылок шляпу, он с увлечением излагал в пространство аксиомы новой, зубодробительной теории; двое помпилианцев-коммутантов, без участия которых колланты не связывались в единое целое – пилот-навигатор с «Герсилии» и легат Тумидус, традиционно злой, как чёрт…

Обогнав всех, забыв поздороваться, кавалер ордена Цепи (а также малый триумфатор) ринулся на веранду и, подсвечивая себе фонариком, стал придирчиво изучать развешанные там куклы. Марионетку-легата он нашел быстро. Рассмотрел с особым тщанием, подергал фуражку, выяснил, что не снимается; дал повисеть на нитях, в ужасе от беспомощности куклы, да и от своей беспомощности тоже – даже простейшие шаги марионетки в его исполнении выходили комической болтанкой, а не шагами.

Если не приглядываться, было практически незаметно, что правая рука Тумидуса – живого, не куклы! – действует чуточку заторможенно. Выращенная в госпитале взамен пострадавшей на «Шеоле», конечность, если верить хирургам-регенератам, обещала набрать полный комплект функций и реакций в самом скором времени.

Впрочем, в личном деле легата по-прежнему стояло бравое:

«К службе годен.»

– Не похож, – с обидой заявил он. – Ни капельки не похож. Честное слово, я подам иск за моральный ущерб. Это издевательство. Гнусный пасквиль. И вообще, Монтелье, вся ваша идея с фильмом – идиотизм чистой воды. Люди, разумеется, хотят зрелищ. Но зрелище зрелищу – рознь. Госпожа Вамбугу, вы возьметесь защищать мои права?

Адвокат пожала точеными плечиками: мол, подумаю. Точно так же она пожимала плечами уже два года, в ответ на предложение руки и сердца. Легат втайне страдал, но терпел, не теряя надежды.

– Добрый вечер, господин Тумидус, – улыбнулся режиссер. – Рад вас видеть. Напомню, что вы дали письменное согласие на арт-транс-воплощение в художественной форме. Разумеется, – он до мелочей воспроизвел интонацию легата, – при условии изменения реальных фамилий и фактов биографии. И без сакраментального «Снято по реальным событиям…» в титрах. Напомню лишь, что продукция «Zen-Tai» не имеет титров…

– А финал? Я читал сценарий – это не финал, а безобразие!

– Что вы от меня-то хотите? Я сто раз объяснял синьору Борготте, что зритель этого не поймет. Что в финале надо еще кого-нибудь убить, для реалистичности. Я ему о законах жанра, а он мне – я, Монтелье, скорее вас убью, и не в сценарии, а прямо здесь…

Лючано, идя последним, с удовольствием слушал перепалку. Задержавшись возле тапира, он начал чесать любимца за ухом, наслаждаясь счастливым хрюканьем не меньше, чем Дамби – дружеским почесыванием. Он устал. Перелет выдался сложным. Дети, забыв предупредить заранее, оставили Китту и отправились с экскурсией в Хиззацкий музей кораблестроения. Пришлось менять маршрут и забирать близнецов с Хиззаца. Опять же, гражданский подвиг – уговорить Юлию остаться дома и не лететь за сто парсеков маринад нюхать, когда тебе рожать со дня на день, и врачи сомневаются, что пребывание в колланте благотворно скажется на ребенке: любой микро-сбой при восстановлении в малом теле грозит непредвиденными мутациями.

Только профессор Штильнер радуется детским мутациям.

А Лючано Борготта, завкафедрой инициирующей невропастии в центре «Грядущее», не радуется. В отличие от шарлатанов и головотяпов, мы – солидные люди. У нас девять филиалов на разных планетах, не считая головной конторы на Октуберане – и головной боли с волонтерами, наперебой предлагающими свои сомнительные услуги. У нас проблем и забот – завались. У нас досуга – с гулькин нос.

Он без возражений находил свободное время только в одном случае: на годовщину шеольских событий. Где бы ни был, что бы ни делал, в это время Тарталья брал отпуск и прилетал на Борго. И привозил с собой всех, кого мог. Завтра, точнее, уже сегодня, утренним рейсом прибудет Авель О'Нейли. Нейрам извинился, сказал, что постарается, но не гарантирует – дела, сам понимаешь…

Сейчас зашипят жаровни. Потекут слюнки от запаха вкусностей. Дети заласкают тапира до полного обалдения. Взрослые выпьют по первой, затем – по второй-третьей; маэстро Карл и Гишер, судя по их виду – по шестой-седьмой. Беседы перейдут в ту чудесную фазу, когда все говорят, и никто никого не слушает. Тетушка будет суетиться, подкладывая и угощая. Сияй, тетя, гений мой кукольный. Нынче твой звездный час. Пойдут споры, легат сцепится с режиссером, или со Степашкой – они обожают грызться, живут ради этого мига, и расходятся в восторге друг от друга.

«Я – обыватель, – думал Лючано, стоя над разомлевшим тапиром. – Я люблю все, что любит обыватель. Я терпеть не могу любую пакость, которая выходит за рамки обывательских представлений о счастье. Почему же именно я? Не потому ли, что „обыватель“, „бывалый“ и „бытие“ – одного корня? Тарталья, ты – безнадежный дурак…»

Он подозревал, что не первый задает себе такой вопрос.

– Отныне и навеки!..

– Профессор, оставьте… вечно вы о работе…

– А я говорю: отныне и навеки! Ойкумене не бывать прежней! Я предвижу время, когда среди наших детей больше не будет ни энергета, ни техноложца! Единое Человечество…

– Папа, хватит…

– …в процветающей общине коллантов, семимильными шагами двинется…

– Папа, хватит!

– Джесси!.. девочка моя, ты – единственное существо, способное…

– Способное заставить вас замолчать, профессор. Степан Осипович!

– Что?

– Передайте-ка мне вон ту вкуснейшую штучку!

– Держите, Тарталья.

– Ум-м-м… нет, я, конечно, знаю, что чавкать неприлично… Мне тетя в детстве говорила… Степан Осипович!

– Что?

– И вон ту штучку тоже. Можете – две.

– Держите.

– Ф-фух-х… нет, я конечно, в курсе, что ночью так наедаться вредно… Степан Осипович!

– Что? Еще штучку? Куда в вас столько лезет, Тарталья?..

– Нет, штучку не надо. Степашка, бес вихрастый, я у тебя давно хотел спросить… Вот ты по паспорту – Осипович. В вольной у тебя черным по белому: Осипович. А старец Аника, помнится, говорил, что ты – сын кузнеца Ефрема. Неувязочка, а?

– И никакой неувязочки. Все чин чинарем. Батю моего Осипом назвали. А как он в скит подался, так ему скитское имя дали, новое – Ефрем. В смысле, «плодовитый». Нас у бати с мамкой по лавкам семеро, да еще померли двое, во младенчестве… В паспорт скитское имя не поставишь, начальники ругаются. А старец Аника мирским именем йонаря не назовет. Скорей язык откусит, вражина…