Лёд и пламя - Олег Кожевников

Хохотнув, военврач поднялся и вышел из палаты. А я на несколько минут замер, переваривая всё то, что услышал от главврача этого госпиталя. Мне хотелось прыгать и плясать – я узнал, что мои друзья живы. Хотелось немедленно встать и пойти искать палату Шерхана, что я и попытался сделать. С большими трудностями встал и, закусив губу от боли, поковылял к двери. Когда я уже почти достиг цели, дверь открылась, и на пороге возникло, давешнее неземное создание – медицинская сестра Нина Переверзева. От неожиданности я потерял равновесие и начал падать прямо в её руки. Естественно, она не могла удержать такую тушу, и мы вместе упали на пол, причём я очутился сверху. Когда падали, она инстинктивно меня обняла, а я, чтобы как-то смягчить удар об пол, положил ей одну свою руку на затылок, вторая охватила её крепкую попку, и я крепко прижал её к себе. Однако, не смотря на недвусмысленность этих неожиданных, безумно приятных для меня объятий, самое смешное в этой ситуации было то, что упали мы в коридоре, у всех на виду. После минутного замешательства, раздался громкий гогот ходячих пациентов нашего отделения. Потом чей-то голос громко воскликнул:

— Вот это мужик! Такую девчонку завалил! Уважаю и завидую!

Потом я услышал, что смех начал постепенно замирать, поднял голову и увидел, как к нам приближается Шерхан. По пути он щедро отвешивал смеющимся пациентам затрещины. По-видимому, его уже здесь хорошо знали и побаивались. Ни один из обиженных не протестовал и не пытался вступить с Наилем в конфликт. Подойдя к нам, Шерхан помог мне подняться, а потом бережно поднял девчушку. Та, всхлипывая, опять красная как рак, побежала прочь, одёргивая на ходу свой халатик, вон из нашего отделения. А мы с Шерханом стояли, крепко обнявшись и, молча, хлопали друг друга по спинам.

Потом я завёл его в свою палату и там устроил форменный допрос о том, как я сюда попал, и что творилось в мире, в то время, пока я был без сознания. На все мои вопросы Шерхан отвечал подробнейшим образом. Оказывается, от взорванного дота вынес меня Шерхан, сам серьёзно раненый, он каким-то чудесным образом умудрился протащить меня до наших позиций. По его словам, финны были в полной прострации и не обращали никакого внимания на него, несущего какое-то окровавленное тело. Наиль шел, практически не скрываясь. И даже через минные поля передвигался стоя. По минным полям он двигался по следам, оставленным, скорее всего, группой Рябы. Из той группы погиб сапёр и тяжело ранило Курочкина. Якут заставил пленного англичанина тащить раненого сержанта до позиций, занятых нашими войсками. Об этом Шерхану рассказал сам Кирюшкин. Получалось, что самым удачливым оказался Якут, он в ходе этой операции не получил даже и простой царапины. Так разговаривая, мы просидели с Шерханом до самого вечера, отвлекались только на обед, ужин и на процедуры. Как ни странно, после появления Наиля, я стал чувствовать себя вполне прилично. Передвигался уже вполне сносно, да и кости перестали так дико болеть. Одним словом, жизнь налаживалась, я становился самим собой.

На следующий день, утром в 7-00 в мою палату зашёл главврач госпиталя, как я узнал ещё вчера – его звали Павел Иванович. Застав меня, делающим зарядку, он очень удивился и, даже не здороваясь, произнёс:

— Ну, ты даёшь, капитан, я думал, что ты нормально ходить начнёшь только через неделю, а ты уже, вон, куда ноги задираешь. Да! Зря, получается, я тебе выделяю санитара, который должен тебя поддерживать, когда ты поедешь на встречу с товарищем Мехлисом. Да, да, Юра, сегодня ты едешь в Ленинград. За тобой уже выслана машина. Порученец сказал, что товарищ Мехлис обрадовался тому факту, что всё-таки сможет с тобой переговорить. А то он завтра уже выезжает в Москву.

Обещанная машина подъехала в 8-50, а в 11–00 я уже входил в кабинет Мехлиса. Вошёл я сам, никакой сопровождающий мне не понадобился, вместо него, Павел Иванович выделил мне тросточку. Пока я ехал, то не переставал радоваться, вспоминая то обстоятельство, что, когда отправлял ребят с пленным, решил действовать не обычными методами, а через Шапиро. Именно ему я написал записку, чтобы он, по своим каналам – через политуправление, переправил пленного и добытые материалы наверх. И постарался, чтобы это донесение попало на стол лично самому высшему руководству. Поводом написать эту записку послужили мои поездки по штабам разных уровней в период нашего двухнедельного отдыха. Во всех этих штабах я интересовался генералом Клоповым, и в каждый раз всё более убеждался, насколько он авторитетен. Его опасались и уважали гораздо больше, чем самого командующего 7 армией, командарма 2-го ранга Яковлева. Если сказать прямо, то я опасался, что генерал Клопов, пользуясь своим влиянием, сможет уничтожить пленного англичанина и компрометирующие его бумаги.

Попав в кабинет Мехлиса, я как смог вытянулся, опираясь на тросточку, по стойке смирно и доложил о своём прибытии. Встречен я был очень доброжелательно. Начальник ГВПУ сразу усадил меня за стол и приказал принести чай. Потом начал выспрашивать меня о самочувствии и как-то плавно перешёл к сути вопроса. Я сразу же насторожился и начал излагать версию событий, по уже давно продуманному сценарию. При этом, пытался заострить внимание Мехлиса. На том, что во взорванном доте осталась большая часть документов, — которые изобличают генерала Клопова. Что я оставил самые важные документы в доте, так как был уверен, что мы продержимся до подхода наших войск. Назвав Клопова генералом, я ужаснулся. Это в моей другой жизни он был генералом, а здесь имел звание – комкор. Но Мехлис не заметил моей оговорки.

Наконец я почувствовал, что армейский комиссар 1-го ранга узнал всё то, что ему было нужно, и, в принципе, я ему уже стал неинтересен. Но, правда, он из вежливости начал выспрашивать о деталях нашего рейда к 46 доту. Я ему всё подробно доложил, особенно упирая на проявленный героизм моих подчинённых. Потом посетовал, что в моей роте дают возможность представить к званию Героя Советского Союза только одного человека, а достойны этого все 27 человек, ушедшие со мной в этот рейд. Тем более что в живых нас осталось только четверо.

Мехлис помолчал, потом встал, походил по кабинету и, остановившись напротив меня, произнёс:

— Да! Понимаю я вас, товарищ майор. Но сам товарищ Сталин против того, чтобы выхолащивать такое высокое звание. Я постараюсь что-нибудь сделать по этому вопросу, но обещать, что все герои получат достойные своего подвига награды, не могу. Единственное, что, наверное, получится, это удостоить посмертно этого высокого звания троих ваших подчинённых. Вы, когда будете уходить, напишите фамилии трёх самых достойных ваших бойцов и оставьте эту бумагу у моего порученца.