Мы дрались на бомбардировщиках. Три бестселлера одним томом - Артем Драбкин

Летали мы в районе современного аэропорта Шереметьево. Там, возле деревушек Бурцево и Молжаниновка, был наш аэродром. Обычно давали провозных 20–25 вылетов, а я сделал 5 вылетов, и мне инструктор говорит: «Тебя выпускать можно». Через 10 полетов меня выпустили, и я закончил первым аэроклуб. Мне начали давать летать на других самолетах: Р-5, УТ-1, УТ-2. Кроме того, я летал под колпаком, пилотируя по приборам. Кстати, думаю, что эти навыки, приобретенные загодя, спасли меня от гибели на фронте.

– Немного расскажите о предвоенной жизни. Куда ходили, чем увлекались?

– Во-первых, ходил на каток: в Сокольники, «Эрмитаж», ЦДКА, Парк культуры имени Горького. Лучшим считался ЦПКиО им. Горького, конечно. В «Эрмитаже» была более изысканная публика, каток маленький. Туда девчонки ходили на свидание к богатым женихам. Я увлекался лыжами и участвовал в соревнованиях на 15, 25, 50 километров. Летом плавание, бег. Футболом заниматься у меня не получалось. Кроме этого, ходили в Дом пионеров на улице Стопани, занимались в кружках, играли спектакли. В ЦПКиО была парашютная вышка. Но надо сказать, что из класса нас было всего человек пять, отваживавшихся прыгать.

Отец у меня был умный мужик. Он участвовал в Первой мировой, семь лет провел в плену в Германии. Посмотрел западный мир, отлично владел немецким языком. Он меня приобщал к культуре. Помню, повел меня в Театр Ермоловой. В нем вся мебель была обшита темно-бордовым бархатом, с золочеными гранями. Я впервые увидел такую роскошь! Помню, играли спектакль «Искусство интриг». Я его до сих пор помню. Такие роскошные одежды, длинные платья. На меня все это произвело неизгладимое впечатление – интерьер, театральная публика того времени, спектакль. На перекрестке Покровки и Чистых прудов был кинотеатр «Аврора», и там перед началом сеанса часто пела Ковалева. Недалеко был «Колизей», где крутили фильмы и часто выступал Утесов со своим оркестром.

Обучение в школе было смешанное. На Чистых прудах тогда был военный городок, где жили военные: маршалы, генералы. В нашей школе учились их дети. Репрессии нас особо не коснулись. Были две девчонки из параллельного класса. Слух ходил, что их отцов арестовали. Они ходили хмурые. Мы им сочувствовали, понимали, что все-таки это не враги народа. Было какое-то ощущение, что что-то тут не то.

Я приехал в летную школу после окончания аэроклуба. Не только я, нас была целая группа. Нас так и звали – москвичи! Причем с хорошей, белой завистью. Все же почти все из нас имели законченное среднее образование, некоторые окончили техникум… Вдруг меня вызывает начальник особого отдела. Прихожу: «Товарищ капитан, по вашему приказанию курсант Максименко прибыл». – «Вы комсомолец?» – «Да». – «Нужен еще один надежный товарищ, у вас есть?» – «Конечно, есть. Миша Шагов». – «Вы повезете врага народа в тюрьму, в Куйбышев. Получите пакет, винтовки, штыки. Вам будет предоставлено отдельное купе. Вы должны ни с кем не общаться, не разговаривать. В туалет ходить по одному. Продукты дадут сухим пайком. После прибытия в Куйбышев винтовки наперевес с примкнутым штыком, должны довести его до тюрьмы, вам откроют ворота, сдадите туда. Получите пакет и расписку о том, что вы сдали, и прибудете назад. Учтите, это ответственное задание». Думаю: «А кто же враг народа?» Мы приготовили амуницию, винторезы взяли. Приводят нашего начальника училища, полковника с четырьмя шпалами, которой двумя часами раньше проводил совещание о воспитании летного состава. Рассказывал о патриотических качествах, стойкости, выносливости, преданности Родине. У нас челюсть отвисла, думаю: «Как же так?! Только что он проводил совещание по воспитанию патриотизма, и вдруг враг народа?!» Но что сделаешь – мы солдаты, обязаны выполнять приказание. Сажают нас в черную «эмку». Водитель, начальник особого отдела и мы – вперед, на вокзал. Посадили нас в купе, дали ключ, мы закрылись. Разговаривать запрещено. Он спросил разрешение покурить, мы разрешили, конечно. Состояние, надо сказать, было нехорошее. Приехали на вокзал. Я говорю: «Слушай, Миша, ну его на фиг! Никуда он не убежит. Что мы его днем, посередине города, вот так будем вести, как арестанта?! Чтобы толпа сбежалась? Давай винторез на ремень, пусть он идет, а мы за ним». – «Давай». – «Товарищ полковник, мы пойдем достойно, но вы уж, пожалуйста…» Прошли половину пути до тюрьмы. Смотрим, слева пивная. Полковник обращается: «Сыночки, разрешите мне хоть кружку пива!» – «Конечно, товарищ полковник!» Зашли в пивную. Он заказал кружку пива: «А можно еще граммов 50?» – «100 граммов можно». Он взял рюмку, повертел ее, выпил, пивом запил. Смотрю, у него слезы из глаз закапали в эту пивную кружку. Нам стало не по себе, тяжкое волнение. Сидим, а внутри все переворачивается. Вытер слезы платочком: «Сыночки, теперь пошли». Мы вышли, а ноги едва идут. Пришли к воротам тюрьмы, кнопку нажали. Нам открыли дверь две держиморды с лошадиными челюстями: «Что?! Врага народа привели?! Давайте туда. Пакет?» Отдали пакет. «Раздевайся, вражья морда». Стали с него снимать петлицы. У него был орден Ленина, два ордена Красного Знамени. Ордена сорвали, бросили в урну. Гимнастерку разодрали, сволочи. Белье сняли. Щупают у него под мышками, мошонку: «Расставь ноги шире!» Он весь сгорбился. Так жалко его стало. Выдали ему полосатую шапочку, робу на голое тело. Смотрю, наш полковник превратился в старого деда. Нас это потрясло. Мы говорим: «Дайте нам расписку». – «Не дадим». – «Без нее мы не уйдем. Как мы доложим? Скажут, сбежал по дороге, нас в тюрьму посадят, к вам привезут». – «Ладно, напиши им расписку». Забрали, вышли. Обратно шли до поезда, не могли обмолвиться словом, настолько это тяжко нам было… 1943 год. Курская дуга. Ночью летали на боевые задания, а днем – как связные самолеты: надо или генерала отвезти, или боевой приказ из штаба воздушной армии в полк, или еще какие-нибудь донесения. Помню, прилетел на аэродром Рябинки. Там стоит штурмовой полк. А было такое правило: когда садишься на аэродром, надо было доложить руководителю полетов: «Товарищ руководитель полетов, экипаж такой-то прибыл с тем-то на такое-то время». Тогда тебя заправят горючим, покормят. Прихожу: «Товарищ капитан, старший лейтенант Максименко прибыл». – «Сынок, иди, я тебя расцелую!» Обнял меня. «За что, товарищ капитан?» Я сразу не понял. «Ты в тяжкую минуту разрешил выпить 100 граммов с прицепом…» Вот такая встреча состоялась. По крайней мере, остался жив. К сожалению, фамилию я его не помню.

– В то время было три вещи, являвшихся предметами роскоши, – часы, радио и велосипед. Что из этого у Вас было?

– Отец у меня был простой рабочий. Жили мы небогато, и ни велосипеда, ни приемника у меня не было. А с часами связана особая история. Он привез из Германии золотые карманные часы фирмы «Мозер» и черный блестящий свитер. Когда я уходил на фронт, то после училища заехал домой, и он мне подарил эти две вещи. Отдавая часы, он сказал: «Это все мои воспоминания о плене. Помни, что ты у меня единственный любимый сын». Часами я дорожил. Идет война, я уже стал заместителем командира эскадрильи. У меня убили одного штурмана, и мне дали другого, из штрафников. Он был штурманом дивизии дальней авиации, его разжаловали и послали ко мне штурманом эскадрильи. Полетели мы за самолетами в Казань – нужно было 9 самолетов пригнать на фронт. В Казани мы жили на частной квартире. Самолеты летчики-испытатели облетать не успели, пришлось это делать мне. Так я облетал 18 самолетов, отобрал девять. На аэродром я ходил в меховом комбинезоне, а часы оставлял в брюках дома. И вот иду домой, смотрю, что-то народа много. Подхожу: «Что случилось?» – «Да ваш штурман застрелил хозяйку». Квартировались у старичка лет семидесяти со старушкой. Мне рассказывают, что он пошел на рынок, купил литр спирта и кочан кислой капусты. Пришел, напился, возился с пистолетом и выстрелил себе в руку. Хозяйка сидела, чинила ему шерстяной носок. А пуля, пробив ладонь, попала ей в висок. Дед во дворе дрова колол, услышал это дело. Прибежал, подобрал пистолет и выбросил его в снег. Теперь милиция ищет его в снегу. Он мне говорит: «Командир, прости». Я еще ничего не понял. А когда переоделся, сунулся в карман – часов нет. Он говорит: «Я их продал». – «Ну и свинья же ты!» Мне-то тогда было 21 год, а ему за сорок. «Ты же отец, как ты мог так поступить?!» Был показательный суд, ему дали десять лет с заменой в штрафной. Так пропали мои часы.