Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы - Орхан Кемаль

— Что это за человек? — раздраженно спросила она у Боби.

— Капитан!

— Какой Капитан?

— Да так, на парусной лодке плавал.

— Разве на лодке бывают капитаны?

— Псих. Воображает, что обошел весь мир на барже.

— Хорош собой?

Боби хмыкнул.

— Куда как хорош!

— Почему же он трепется обо мне?

— А кто о тебе не трепется, красотуля?

— Денежный?

— При деньгах.

Фатьма подмигнула:

— Познакомь!

— Страшный он, ей-богу! Как статуя!

— Неважно. Познакомь.

Боби осенило.

— Ну, — не отставала Фатьма, — познакомишь?

— Не подмажешь — не поедешь…

— Подмажу.

— Так подмажь!

— Ты познакомь, а за мной не пропадет.

— Шалишь, красотуля, плата вперед! А я уж найду способ.

Фатьма вытащила из-за пазухи одну из мятых бумажек в две с половиной лиры, заработанных на стирке.

— Держи!

— Аванс, не так ли?

— Ох, парень, с тобой надо ухо востро держать!

Боби помчался в семьдесят вторую камеру. Нашел Капитана:

— Что дашь, если устрою тебе свиданье с Фатьмой?

Капитан упал на колени:

— Спаси тебя аллах!

— Ладно, ладно! Если отвалишь полсотни лир, дело выгорит. Сам знаешь, надзирателям тоже надо в лапу дать.

Пятьдесят лир? Да разве это сумма? Он тут же вытащил деньги, отдал их Боби.

Задуманное Боби было не так уж сложно, чтобы связываться с надзирателями. Раз в неделю в тюремный лазарет приходил врач. Надо было устроить так, чтобы Фатьму и Капитана вызвали в лазарет одновременно, — только и всего.

Ни с кем не договариваясь, не заплатив никому ни куруша, Боби свел их перед лазаретом. В полутьме коридора грузный Капитан и в самом деле походил на статую. Смотрел себе под ноги. Молчал, словно немой. И весь дрожал от волнения.

— Ну, поговори же! Спроси, как здоровье! Чего молчишь? — сказал Боби. Капитан смутился еще больше.

Фатьму разбирал смех. Она протянула руку:

— Как дела, Капитан?

Белая, мягкая, как хлопок, ладонь коснулась его руки.

— Хорошо! — ответил он, обливаясь потом.

На этом разговор и окончился. Фатьма ушла. Но долго еще не могла успокоиться: расписывала товаркам, какое уродливое у Капитана лицо, как удивительно он похож на высеченную из камня фигуру.

— Ладно, — сказала Недиме. — Понятно, что он уродлив. Но и урод — божье создание! Ты вот завтра выходишь, попадешь в объятья своего дружка. А мы? Я не то что на Капитана — на семидесятилетнего старика согласна! Так-то, девка. Только бы сидел со мной рядом, курил. Да по ночам была бы спокойна: в доме мужик.

Вскоре Фатьма, отбыв срок, тихо покинула тюремные стены.

С болью в сердце следил Капитан из окна камеры, как уходила Фатьма. Много недель назад они договорились с Боби, что вскоре она вернется, поселится в снятой для нее комнате поблизости от тюрьмы вместе со своей матерью, а нет — Капитан вызовет свою.

Шли дни. Каждый раз, когда Боби появлялся в камере, Капитан с нетерпением спрашивал:

— Ну что? Почему не приезжает?

— Не торопись. Приедет, — неизменно отвечал Боби.

Капитан снова бродил в одиночестве по коридору и, перебирая четки, думал о своей возлюбленной, которая почему-то не возвращалась. Она приедет, он был в этом уверен, непременно приедет. Все это так, но не пора бы?! Сон не шел к нему по ночам. Кусок не лез в горло. Он перестал играть. И каждый день ждал прихода Боби. А увидев его, хватал за руки:

— Она приедет! Ведь приедет?

— Сказано, приедет.

Во время прогулок Капитан подбегал к тюремным воротам, через которые вышла на волю Фатьма, и долго выглядывал свою возлюбленную.

Шли дни, недели, месяцы.

— На кого это ты там все глядишь, Капитан?

— На Фатьму.

— Где она? Пришла, что ли?

— Пришла. Гляди, вон она! Стоит, ждет меня.

Тех, кто смотрел за ворота, он с тревогой спрашивал:

— Верно ведь? Меня ждет?

И начинал говорить с ней, будто она и в самом деле стояла по ту сторону ворот:

— Ты приехала, Фатьма? Не стой, не жди, устанешь! Ступай в деревню, к моей матери. Меня переводят на остров Имралы. Отбуду срок — приеду!

Семьдесят вторая камера вскоре обрела свой прежний вид. Сначала были проданы тюфяки, одеяла, подушки, ботинки. Потом загнали лампочку, спустили одежку. Затем настал черед мангала, кастрюли, чайника, ложек. А после того, как осенью вынули стекла, в камере не осталось ничего, кроме капитанской постели.

В середине зимы выломали рамы, сожгли их на цементном полу, погрелись. Заметив предательский голодный блеск в глазах своих приятелей, лица которых освещало затухающее пламя костра, Куриный вдруг все понял. Понял их мысли и Бетон.

— Не надо! Ради аллаха, не надо! Он нам сделал столько добра!

— Плевать! — процедил Скала. — Мы тоже ему служили, как жены!

— Как жены, как жены, — пробормотал Куриный.

— Сам он виноват. Кто велел ему втюриться? — обронил Измирец.

— Никто.

На следующее утро, когда Капитан снова вышел к тюремным воротам, Скала схватил постель своего бывшего аги, взвалил ее на плечи и выскочил из камеры. За ним — остальные.

— Кому одеяло с тюфяком?!

— Кому постель?!

Капитан, вернувшись под вечер, словно не заметил исчезновения постели. Да и была ли она? Он не стал ни искать, ни спрашивать. Взобрался, как обычно, на окно, обхватил руками решетку, уставился на дорогу, по которой ушла Фатьма.

Как-то утром Скала подмигнул Куриному:

— Пиджак! Идет?

— Идет.

— Штаны и обувку тоже, — сказал Измирец.

— Ну и подлецы! Нет у вас жалости. Хоть одежду не трогайте! — снова вмешался было Бетон. Но его тут же осадили:

— А ты не лезь, понял?

— Не то раздавим, как гниду!

— Сват он тебе или брат?

— Подумаешь, школу кончил… Ученость свою теперь хочешь показать?!

Скала молча подошел к Капитану. Взял его за плечо, тряхнул. Капитан повернул голову, помутневшими глазами глянул на Скалу. Узнал его, улыбнулся.

— Слезай!

Капитан, окрыленный надеждой, спустился с окна.

— Снимай пиджак!

Лицо хеттской статуи опять озарила улыбка.

— Снимай же! Фатьма пришла. Говорит: холодно, пусть Капитан пришлет свой пиджак. Снимай!

Капитан затрясся от радости. Заторопился, словно боялся, что она передумает.

— Фатьма? Говоришь, Фатьма? Пришла, значит? Мерзнет. Что ж, отдам, отдам! Где она?

— У ворот.

— Держи пиджак.

— И штаны.

— Штаны тоже?

— Да. Пусть, говорит, пришлет, постираю.

— Возьми, пусть постирает.

— Ботинки тоже давай.

— Возьми, возьми. Меня переведут на Имралы. Там выдадут новые. Ты ей скажи, пусть не ждет здесь. Пускай едет в деревню.

— Ладно, ладно!

Шлепая босыми ногами по цементному полу, Капитан в одном исподнем подошел к окошку и уставился на дорогу, по которой должна была пройти Фатьма. На дороге лежал снег.

Зима выдалась на редкость лютая. Сперва умерли от холода Бетон и Фитиль, за ними Куриный, Измирец и другие, ровным счетом десять человек.

В конце зимы, почесывая затылок, в камеру вернулся Скверный. Никто не обратил на него внимания. Капитан, куда бы ни глянул, видел только Фатьму. Да и Скверный не собирался просить прощения. Сел в угол, лениво позевывая.

Холода не унимались. Как-то морозным утром надзиратели нашли мертвыми в камере Скверного и Скалу. Капитан примерз к решетке, его огромные руки с трудом удалось оторвать от железа. Он был в забытьи, но сердце еще билось.

На носилках отправили в лазарет.

Он выжил. Огромное тело победило болезнь.

— Фатьма! — сказал он, как только пришел в себя. — Передайте, чтобы не ждала! Меня переведут на Имралы. Кончится срок…

— Передали, — сказал санитар. — Уехала в деревню, к твоей матери. Будет там тебя ждать.

Он сел рывком, точно хотел выпрыгнуть из постели.

— Уехала?

— Уехала.

— Врете! Фатьма не уедет, не бросит меня!

Когда его выписали, он подбежал к железным воротам тюрьмы. Приставил глаз к дырке. И тут же обернулся радостный:

— Ну, что я говорил? Говорил ведь, не уедет, не бросит меня! Вон она стоит. Весь платок в снегу. Стряхни снег, Фатьма! Снег стряхни с платка!

Наступила весна. За нею лето. В самое время явилось солнце, покровитель сирот и обездоленных. За черешней поспели арбузы, дыни, виноград. Затем на небе появились игривые белые облачка. За ними — дожди. За дождями — крупные хлопья снега.

И снова наступила зима.

— Господи спаси! Лихая будет в этом году холодина! — предсказывали старики.

И правда, зима пришла лихая. Снег лег в декабре, завалил дороги, перевалы. С гор спустились в город волки. Мели метели, замерзали путники, сбившиеся с дороги. Такой зимы не вынесла и хеттская статуя.

Открыв как-то утром дверь семьдесят второй камеры, надзиратели сразу все поняли. Подбежали к окну. Капитан обхватил решетки с такой силой, что кожа, мясо и железо, казалось, срослись. Послушали сердце. Оно не билось. Пульса не было. Огромное туловище окоченело. Твердое, точно камень. Попробовали оттянуть его от окна. Безуспешно. Будто весил он тонну, две тонны, пять тонн.