Эоловы арфы - Владимир Бушин

— Нет, я с этим не согласен. Зачем?

— Затем, чтобы без паники, спокойно отойти вот на этот последний клочок баденской земли, со всех сторон окруженный швейцарской территорией. — Виллих обвел карандашом то место, о котором говорил. — На севере этого мешка находится Ештеттен, на юге — Лотштеттен, а между ними в горловине — Бальтерсвейль.

— И что, и что? — засуетился Зигель.

— В этой горловине мы займем оборону и дадим последний бой пруссакам. Фланги у нас будут прикрыты швейцарской границей, которую на сей раз пруссаки нарушить не посмеют: швейцарцы этого не допустят. А если пруссаки все-таки решатся, то возникнет весьма благоприятная для нас перспектива втягивания Швейцарии в войну.

— Но разве мы сможем теперь противостоять неприятелю? Нет! Как главнокомандующий…

— Позиция у Бальтерсвейля будет как раз во многом выгодна для наших войск. На столь узком пространстве противник не сможет в полной мере использовать преимущества своего огромного численного превосходства. А высоты за Бальтерсвейлем очень удобны для нашей артиллерии.

— Но зачем этот последний бой?! — почти с отчаянием выкрикнул Зигель.

— Энгельс, объясни ему. — Виллих устало махнул рукой и отошел от стола.

— Только отступление с боем дает максимальные шансы на спасение наибольшего числа наших людей, — жестко проговорил Энгельс. — Ожидание боя будет держать отряды в напряжении, задержит их окончательную деморализацию. В противном же случае, то есть в случае простого бегства, деморализация завершится мгновенно, и уж тут мы полностью окажемся во власти прихоти пруссаков. Они, конечно, по лености или по трусости могут не тронуть нас и беспрепятственно выпустить за границу, но более вероятно, что они кинутся за хаотично бегущим противником, и тогда наше положение будет отчаянным. Разве не ясно?

— И все же я отдал приказ об отходе за Альб, и я его не отменю.

Виллих, стоявший в сумраке у дальней стены комнаты, вдруг сделал несколько больших быстрых шагов, вышел на свет и зло проговорил:

— Нет, вы его отмените!

— Полковник Виллих! Я тут главнокомандующий!

— Младший лейтенант Зигель! У вас осталась последняя возможность предпринять разумное действие и тем несколько поправить свою репутацию. Садитесь и пишите новый приказ.

Зигель еще поартачился с четверть часа, а потом все-таки взял бумагу и написал приказ о марше на Гриссен и Бальтерсвейль.

Переход из Тингена и его окрестностей в район Ештеттен, Бальтерсвейль, Лотштеттен армия совершила беспрепятственно. Отряд Виллиха, по обыкновению приняв на себя обязанности арьергарда, следовал за войском, прикрывая его от опасности внезапного удара.

Десятого июля все повстанческие силы, включая отряд Беккера, сосредоточились в заданном районе и стали лагерем. Виллих на высотах за Бальтерсвейлем тотчас выбрал позиции для артиллерии.

Главная квартира расположилась в Лотштеттене. Здесь десятого июля состоялся последний военный совет. Обсуждался один вопрос: готовиться к обороне, к бою или уходить за Рейн.

Виллих, повторив в основном те же доводы, что приводил недавно Зигелю, решительно выступил за оборону. Его поддержали два-три офицера. Казалось, к ним готовы присоединиться еще несколько человек. Но тут слово взял приглашенный на совет швейцарский комиссар тучный полковник Курц.

— Господа! — сказал он торжественно. — Я уполномочен довести до вашего сведения решение моего правительства: если произойдет еще хоть одно сражение, то оно откажется предоставить вам убежище.

Настала тягостная тишина. Было очевидно, что слова Курца произвели большое впечатление на колеблющихся и с удовлетворением встречены большинством — теми, кто за немедленное отступление.

— Решение вашего правительства, — разорвал тишину напряженный голос Энгельса, — противоречит принятым нормам международных отношений, не говоря уже об элементарных законах гуманности.

— Я это решение не принимал, — невозмутимо ответил швейцарец. — Я уполномочен лишь передать его вам.

— Ну а если сражение произойдет помимо нашей воли, если мы будем внезапно атакованы — вы и тогда не пустите нас на свою землю? — с холодным бешенством в глазах спросил Виллих.

Курц помялся, поерзал в кресле, пожал плечами, наконец сказал:

— Господа, мой вам совет: не медлите с отходом. Не медлите!

После этого решение об отходе было принято подавляющим большинством.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

11 июля с раннего утра армия в спешном беспорядке устремилась на юг — к переправам через Рейн. Пруссаки могли бы сейчас произвести огромные опустошения в этом клубящемся хаосе, но, по счастью, они, как и прежде, бездействовали.

Виллих, видя, что все усилия напрасны и что дело вроде бы вопреки всем вероятиям завершается благополучно, насколько благополучным вообще может быть конец разбитой армии, снял оборону у Бальтерсвейля и сосредоточил отряд в Ештеттене. Как это ни горько, а надо было следовать за всеми.

Около полудня Виллих готовился уже подать команду отряду сняться и двинуться к Рейну, как вдруг неожиданно явился конный вестовой офицер с письмом от Зигеля. Тот извещал, что уже находится в Швейцарии, в Эглизау, что все в порядке, что власти разрешили офицерам оставить холодное оружие и что отряду Виллиха следует немедленно тоже перейти границу.

— Эглизау! — с отвращением проговорил Виллих. — Вспомнил о нас, каналья, когда оказался на том берегу!

Да, надо уходить за Рейн, но Виллиху — и Энгельс полностью разделял с ним его чувство — противно было делать это по предписанию Зигеля, следовать за ним по пятам, повторять его движение.

Всю дорогу до Лотштеттена и далее до самой границы они молчали, а когда уже в сумерках подошли к Рейну и надо было его переходить, Энгельс сказал:

— Давай заночуем здесь. Проведем еще хоть одну ночь на родной земле.

Виллих обрадовался предложению, понимая, конечно, что оно было далеко не безопасно.

— Верно, заночуем, — сказал он. — Хоть не в один день с Зигелем перейдем границу, и то утешение.

Приняв все необходимые меры на случай внезапного нападения неприятеля, наскоро поужинав, командир и адъютант пошли спать.

Потому ли, что ночь была теплой и звездной, потому ли, что хотелось напоследок вволю надышаться воздухом родины, они, не сговариваясь, решили лечь не в палатке, а на открытом воздухе.

Каждый думал, что сразу уснет, но сон не шел ни к тому, ни к другому. Оба молча лежали и смотрели в темное звездное небо.