Танец с огнем - Екатерина Мурашова

Феклуша сделала знак Груне, и та быстро и ловко унесла Капочку. Александр этого как будто не заметил…»

– Что же он тут делает-то, этот доктор? Ты знаешь?

Настя длинно потянулась. Аркадий Арабажин был ей сейчас интересен в самой последней степени.

– Слухи собирает. Про Любовь Николаевну. Куда да как она подевалась.

– А куда да как?

– Да черти ее разберут!

– А он что же?

– Да беспокоится вроде. Да и не он один, в городе-то – итальянцы, небось, да еще Николая Павловича друг, Юрий Данилович. Видно от них от всех и приехал: разузнать. По вечерам, чтобы не забыть, в тетрадке пишет…

– О! Тетрадка! Стало быть, все, что он узнал…

Настя блеснула знакомым лукавым взором:

– Хотите, чтоб я для вас эту тетрадку у Аркадия Андреевича позаимствовала?

– Ну-у…

– Хорошее время, если до обеда. Он сейчас как раз в конторе по уговору – баб с больными дитями принимает. Они его быстро не отпустят. Если туда-сюда обернуться…

– Настя, а почем ты знаешь, где у него эта тетрадь? Может, он ее с собой…

– В ящике комода лежит, под подштанниками.

– Ладно, неси! – решился Александр и невольно усмехнулся: «Мне интересно узнать, что разнюхал доктор Арабажин в моем собственном имении про мою собственную жену… Преуморительно, если как следует рассудить, но ведь мне-то по-любому никто ничего не скажет.»

– Пожалуйте вам! – сказала Настя, передавая ему толстую коричневую тетрадку. Александр поблагодарил и погладил ее по щеке. Невольно отметил, что щека помнилась более упругой. Настя поцеловала его в ладонь и, отойдя, присела на козетку.

Перелистал страницы. Почерк у Арабажина, как и у большинства врачей, был отвратительный. Преодолев соблазн начать расшифровку записей с самого начала (Какое мне дело?!), приступил сразу к последним страницам с усадебными записями. Перечитал все внимательно. Убедился в том, что Аркадию не удалось узнать о Любе ничего существенного. Пожал плечами и пробормотал себе под нос:

– Какой нелепый мир! Лиховцев, этот психиатр Кауфман, Арабажин, я сам… Все, ну абсолютно все не с теми, с кем хотели бы быть…

За обедом Арабажин оживленно рассказывал о поставленных им диагнозах и способах лечения поноса у детей. В какой-то момент, особенно увлекшись, даже стал модельно изображать закрепляющее действие гранатовой корки на детский кишечник с помощью ножа и куска мясной кулебяки. Надя слушала, согласно кивая, как будто это была самая уместная обеденная тема.

– Надя, расскажи лучше о себе… – попробовал перенаправить беседу Александр.

– Да что я… Все то же, все так же… Преподаю… – и обмен взглядами, как мячиками перебросились.

«Главного-то Надя не скажет, хоть режь ее. Откуда ей знать, что я обманным путем прочитал тетрадку, в которой доктор все прилежно описал…»

Для каждого главное – свое…

– А что же ваша дружба с Юлией? Как она, кстати?

– Алекс… Ты не знаешь, наверное… Юлия совсем скоро выходит замуж…

Один… два… три глотка вина. Ложка в бульоне механически ловит и давит клецки. «Доктор Арабажин, наверное, мог бы сказать, на что это похоже. Кажется, меня сейчас стошнит… Это будет нелепо.»

– Вот как? И за кого же?

– За молодого князя Бартенева. Если честно, то это странный брак. По сговору, по расчету… Не знаю…

– Что ж… Ты, конечно, приглашена? Подружка невесты?

– Разумеется, приглашена. Но не подружка, нет, мать жениха настояла, чтобы подружкой была Сережина кузина, дочь великой княгини. Ты же понимаешь, что я не особенно рвалась…

– Да, да…

У распахнутого в ночное небо окна сидел Адам Кауфман. Из больничного сада пахло липовым цветом. Бесшумно перемигивались звезды.

Едва ли не впервые с третьего гимназического класса Адам подумал о Боге. Красота мира свидетельствовала о величии Творца его. Безмолвие и безлюдье ночного неба и сада приближали к Нему. Незримый, неведомый, в начале и конце всего был Он, истина и бесконечность.

В эту минуту Адам нравился сам себе – молодой, задумчивый, худощавый, глядящий бесстрастно в Вечность. И – он ощущал это отчетливо – Вечность тоже глядела на Адама, вполне одобрительно.

Мешали единению с Вечностью две вещи – кусали летящие из сада комары и размеренно, но довольно громко посвистывала носом мирно спящая на широкой кровати молодая жена – Соня Кауфман.

Глава 23,

в которой Лука Камарич живет насыщенной событиями жизнью, а Луиза совершает теракт.

– Бердников будет стоять возле этого парадного, Виллем на въезде, Захарий – здесь. Мотор их высокопревосходительства прибудет самое позднее – без четверти семь. Но очень возможно, что раньше, ибо они наверняка планируют заглянуть в гримерную. Однако слишком рано нам появляться тоже не стоит. Ни к чему мозолить глаза.

– А что особенного? Приличная барышня, гимназистка. Может хоть три часа с книжкой сидеть на скамейке, никто и не глянет…

– Нет уж, сидеть три часа, пожалуй, не стоит. Холодновато…

В этом Петербурге он все время мерз. Вот уже третью неделю они тут, и не расслабишься ни на секунду.

«Теперь, пожалуй, нигде не согреешься, кроме как у купчихи под периной. Старею, что ли? Вот номер. Да мне всего-то…»

– Никаких больше ожиданий. Это нам везет, что он так долго сидит в столице.

– Планируется поездка по западным губерниям, – сказал, входя в комнату, господин в пенсне. Все пятеро боевиков дружно обернулись, Камарич придержал расстеленную на столе схему, чтобы она не свернулась в рулон. – Отбытие в понедельник.

– Это что же получается, – продолжал молодой-красивый, с партийной кличкой Захарий, – у нас всего только одно это воскресенье?

– Получается так, – протянул смуглый, коренастый Бердников, на вид неуклюжий, но умеющий двигаться стремительно и бесшумно.

– А разве у нас что-то не готово? Главная исполнительница, – господин в пенсне мягко, отечески улыбнулся, – уверяет, что может приступить к делу хоть сейчас. И я склонен с ней согласиться.

– Вы в самом деле готовы, Екатерина?

– В самом деле, а что?

Девочка резко обернулась. Она сидела у окна в маленькой спаленке, и жидкий свет из замкнутого двора делал ее похожей на чахоточную в последней стадии. Камарич остановился в дверях. Она еще две недели назад заявила, что ему следовало бы общаться с ней как можно реже.

«Вы меня расхолаживаете. Извините, Лука, но ведь вы все-таки – из той жизни, а мне настраиваться надо».

Это он понимал и без нужды в ее спаленку не стучался. Всему, что нужно, ее учили и без него. С Захарием и вовсе лучшими друзьями стали. Вот бы влюбилась, думал Камарич, впрочем, без особой надежды.