Наследница. Графиня Гизела - Евгения Марлитт

— Не одного себя обвиняй, мой друг, — прервала его супруга нежно-слабым голосом, — и я виновата. Зная сумасбродство Гизелы, мы были слишком слабы, продолжая держаться с прежней беспечностью. Совсем недавно я имела крупный разговор с фон Гербек, которая высказала намерение обращаться с ней несколько строже.

— Но я не понимаю, какие нелепости видите вы в поведении Гизелы? — проговорила удивленно графиня Шлизерн. — Несколько смелая езда, и ничего более… К тому же прелестная малютка и не подозревала о нашем присутствии здесь, на лугу.

— Я говорю, милейшая Леонтина, что она в том состоянии, как мы ее видели, может появиться на площади в А. средь бела дня! — возразила баронесса. — Одна нелепость у нее следует за другой, и, к сожалению, я должна в этом сознаться, часто с намерением досадить Гербек. Сегодня, например, она настаивала на том, что намерена вступить в свет, что при ее болезни по меньшей мере смешно, а час спустя…

— … объявляет свое непоколебимое намерение уйти в монастырь, — перебил министр супругу, продолжая описывать характер падчерицы.

Все дамы засмеялись, лишь графиня Шлизерн осталась серьезной. На ее лице появилось то строгое и суровое выражение, которого так боялись придворные, ибо оно всегда было предвестником больших событий для них.

— Ты только что опять упомянула о болезненном состоянии твоей падчерицы, Ютта, — сказала она, не желая уходить от предмета разговора. — Скажи мне по правде, ты в самом деле веришь словам доктора, что к этому прелестному созданию с таким свежим цветом лица и такими здоровыми и сильными движениями, могут вернуться припадки?

Темные глаза прекрасной баронессы с уничтожающей ненавистью остановились на холодно улыбающемся лице приятельницы.

— Вернутся припадки? — переспросила она. — Э, милая Леонтина, если бы дело было только в этом, я бы так не беспокоилась, но, к несчастью, Гизела никогда от них и не освобождалась.

— В этом я уверена! — с жаром сказала красавица фрейлина. — У графини правая рука подергивается так же судорожно, как и прежде, когда она внушала мне боязнь.

— Это неприятное движение меня тоже напугало, — произнесла бледная воздушная блондинка.

Все дамы в один голос подтвердили печальную истину.

— Вы, может быть, и правы, — сказала графиня Шлизерн с иронией, обращаясь к ним. — Но, вероятно, согласитесь со мной, что юная графиня очень элегантно и свободно держится на лошади и своими белыми маленькими дрожащими ручками в совершенстве умеет управлять пылким животным, а уж держать веер, право, не требует особого мышечного напряжения. Я уверена, восхитительные ножки, которые выглядывали из-под платья, могут отлично танцевать… Не правда ли, эта вновь открытая красота будет великолепным приобретением для наших придворных балов?

И, не ожидая ответа от покрасневших дам, она обратилась к князю, шедшему впереди.

— Могу я просить, чтобы моим «искусным глазам» была отдана должная справедливость, ваша светлость? — спросила она шутливо. — Час тому назад я удостоилась очень немилостивого взгляда за то, что в некрасивой детской головке маленькой Штурм всегда находила знакомые черты знаменитого своей красотой лица… Не гордая ли графиня Фельдерн была сейчас пред нами? Те же черты, те же движения…

— Я признаю себя побежденным, — возразил князь. — Прекрасная амазонка затмевает мою протеже, так как обладает двумя преимуществами, которых у той не было: молодостью и очаровательной невинностью.

Слабый возглас баронессы Флери прервал разговор.

Ее превосходительство, неосторожно зацепившись за куст шиповника, уколола себе руку. Кровь просачивалась через тонкий батистовый платок — это оказалось таким ужасным событием для всех юных, чувствительных девичьих сердец, что они никак не понимали, как его светлость может считать важнее этого пожар там, за лесом, и покинуть их в эту минуту, да еще уводя с собой всех кавалеров…

Глава 21

Между тем чистокровный арабский скакун мчался по лесу. Как будто чувствуя, что там, на лугу, остались недоброжелатели его молодой хозяйки, он своим быстрым бегом словно старался поскорее увеличить расстояние между ними. Легкие копыта едва касались мшистой почвы.

Гизела предоставила животному бежать, как ему хотелось. Лицо ее выражало гордость и презрение, как будто она все еще находилась под уничтожающим взглядом своего отчима.

В то время как общество уже потеряло девушку из виду, ее воображению представлялась далекая, залитая солнечными лучами картина — миниатюрное изображение на золотом фоне… Действительно, это была миниатюра! Нарядные фигурки, элегантные и гибкие, но уж никак не герои и не рыцари со взглядом владыки и с неизгладимой печатью благородства на челе, как рисовала ей окружение князя детская фантазия еще совсем недавно.

Так вот он, придворный круг, эта квинтэссенция высокопоставленных лиц в государстве, а с ними властелин, разум которого должен обладать мудростью, а сердце — возвышенностью чувств, ибо он отмечен перстом провидения, он царствует милостью Божьей и его приговор властвует над жизнью и смертью подданных, над благосостоянием и нищетой страны. Какой невзрачной оболочкой наградило провидение все это могущество! Портреты в комнате госпожи фон Гербек лгали, придавая величие и блеск высоких умственных качеств худощавому лицу, тусклые глаза которого в действительности выражали лишь добродушие. И чтобы заполучить благосклонный взгляд этих глаз, чего бы ни сделала ее гувернантка! Ее слова «в блаженное время пребывания при дворе» свято хранились в сердце девушки. И бабушка, ранившая тяжелыми камнями блистательное чело ради того, чтобы с достоинством появляться в этом избранном кругу… Да и она сама, питающая свою одинокую душу блестящими картинами придворной жизни, выросла с мыслью, что когда-нибудь должна стать наряду с этими избранниками, даже выше их… Какое разочарование! Этот круг был исключителен лишь своими, строго соблюдаемыми законами этикета, но не каким-либо внутренним превосходством. Общество простых смертных на пикнике нисколько бы не отличалось от этой миниатюры.

Только один из них не был похож на прочих, но и он разыгрывал с ними пасторальный фарс, и на его смуглой голове красовалась гирлянда из лесных цветов, которые она так любила и которые теперь ей стали ненавистны, так как отняли в ее глазах всю святость у серьезного образа. В момент появления ее на лужайке он принимал свою шляпу из рук прекрасной мачехи, увенчавшей ее цветами…

А рядом с ним стояла красавица фрейлина. Она знала эту девушку: это был тот самый ребенок, который ей был когда-то так противен, потому что в этих темных локонах вечно пестрели яркие ленты и эта хорошенькая головка ни о чем ином не могла думать, как только о нарядных платьях, детских балах и кукольных свадьбах. При этом маленькие, ухоженные ручки самым подлым образом, исподтишка, щипали бедного Пуса и очень ловко за спиной госпожи фон Гербек таскали в свой карман сладости… Теперь девушка эта была статс-дамой и прославленной, остроумной красавицей при дворе, как часто уверяла гувернантка.