Сибирская трагедия - Дмитрий Барчук

Меня поразила белокурая девушка с нотной папкой, стоявшая возле окна. От нее словно исходило сияние доброты и внутренней гармонии. И внешне она была весьма привлекательна, но ее душевная красота была божественной.

Я долго любовался ею. И очень огорчился, когда настала ее очередь идти на прослушивание. Через стенку я слышал ее проникновенную игру. Некоторые претенденты, заслышав ее исполнение, ушли сами. А остальных, упрямо дожидающихся своей очереди, попросил удалиться сам маэстро, выглянувший в приемную.

– Приходите завтра в это же время. Сегодня я никого больше слушать не буду. А лучше послезавтра.

Толпа рассосалась. И я остался в холле один.

– Вы тоже на прослушивание? Но я же сказал…

Музыкант не договорил. Вглядевшись, он подошел ко мне ближе.

– Скажите, мы с вами никогда прежде не встречались? – растерянно произнес он, продолжая разглядывать меня.

– Нет. Никогда.

– Но ваше лицо мне очень знакомо. Я определенно его видел раньше.

Он совсем не выглядел на свои шестьдесят лет. Энергичный, воодушевленный. Прямая противоположность старой развалине Войцеховскому.

– Я не имею никакого отношения к музыке. А играть я умею только на бирже, но никак не на фортепиано.

– Для этого тоже нужен талант, – сказал он и совсем уже по-дружески добавил: – Это очень хорошо, что вы ко мне зашли. Мы как раз сейчас собираем деньги на гонорар самым лучшим адвокатам Европы, чтобы они в суде развенчали одну фальшивку, которая может иметь для нас, евреев, ужасные последствия. Пойдемте, я вам ее покажу. Вас, кстати, как зовут?

Я представился. Он провел меня в свой кабинет. Кроме белого рояля и вертящегося стула здесь более ничего не было.

Белокурая девушка растерянно собирала с рояля свои ноты.

– Вот, познакомьтесь, пожалуйста. Это Пётр, он биржевой игрок. А это Тереза, очень талантливая пианистка. Ее ждет большое будущее, если она, конечно, будет много работать, – маэстро представил нас друг другу.

– Мой отец – тоже деловой человек. У него фабрика и несколько магазинов, – сказала Тереза, поддержав общий разговор.

Похоже, что я тоже произвел на нее впечатление.

– Вот она, эта фальшивка, которую мы хотим публично развенчать!

Я узнал бы эту книгу из тысячи. Гофман держал в руках «Протоколы сионских мудрецов».

– Но как вы это собираетесь сделать? – с неподдельным интересом спросил я.

– Очень просто. У нас есть и факты, и свидетельские показания. Важно лишь их умело обобщить и подать в суде.

И он рассказал, что «Протоколы» были написаны по указанию агента российской тайной полиции Петра Ивановича Рачковского[203] в Париже в 1895 году. С их помощью он намеревался укрепить антиеврейскую политику династии Романовых. Они получили широкое распространение, и большая часть европейской интеллигенции восприняла их как подлинный документ.

Сами же «Протоколы» основаны на запрещенной и позднее сожженной книге французского сатирика Мориса Жоли[204] «Диалоги в аду». В этой работе представлен вымышленный разговор между Монтескье[205] и Макиавелли[206]. Она должна была стать критикой жесткого правления Наполеона III, а в итоге довела Жоли до тюрьмы.

– Мне удалось заполучить экземпляр этой книги, и я обнаружил, что огромные куски «Протоколов» попросту списаны с «Диалогов». Следовательно, они не могли быть действительным отчетом о встрече еврейских мудрецов. Ведь первая конференция сионистов состоялась в Базеле лишь в 1897 году. А Жоли написал «Диалоги» за 33 года до этого, – огорошил меня Гофман.

Я не сказал Гофману, что я его сын. Сразу не случилось, а потом побоялся, что маэстро может заподозрить меня в какой-то корысти.

Ведь столько всего сошлось в один вечер! Знакомство с отцом, с Терезой, которая через год стала моей женой, и эти ужасные «Протоколы», из‑за которых столько было пролито крови!

На гонорар адвокатам, взявшимся за дело «Сионских мудрецов», я перевел внушительную сумму.

Наши адвокаты выиграли процесс в Бернском суде. Но это не помешало Гитлеру использовать «Протоколы» как обоснование для уничтожения евреев.

А в 39‑м я в последний раз увидел своего отца. Он скрывался от немцев на квартирах друзей. И однажды вечером пришел к нам с Терезой. Леночке еще годика не исполнилось. В ту пору облавы на евреев проходили каждую ночь. И Тереза из‑за дочери не разрешила мне оставить музыканта на ночлег. Она так и не узнала, кем он был для меня.

Мы накормили Хаима ужином, дали ему денег и попросили уйти. Я никогда не забуду его прощального взгляда. Он спустился по лестнице на пару ступенек, а потом обернулся и сказал с улыбкой:

– Будьте счастливы, дети мои.

В эту ночь его арестовали. Он погиб в Освенциме еще в начале войны.

Ко мне пришел советский офицер. В погонах с одной большой звездой.

– Чем обязан вашему визиту, господин майор? – поинтересовался я у нежданного гостя.

Молодой человек, на вид ему не было еще и тридцати, замялся, а потом, смущенно улыбнувшись, спросил:

– Извините меня, пожалуйста, но вы не Пётр Афанасьевич Коршунов?

Я сомневался, открываться мне или нет? Если этот майор из НКВД и пришел за мной, то почему он тогда такой вежливый и стеснительный?

Да и глупо было отпираться, даже если б меня пришли арестовывать, ведь любой сосед мог подтвердить, кто я такой.

– Да, это я. А с кем имею честь общаться?

Майор еще больше смутился и покраснел:

– Понимаете, – ответил он сбивчиво, – я тоже Коршунов. Пётр Петрович. Ваш сын.

Тут мои ноги подкосились.

– Петя… Петенька… Сынок… – успел я сказать и потерял сознание.

Очнулся я уже в кресле от едкого запаха спирта.

Первое, что я увидел, придя в чувство, открытая улыбка моего сына. Так умела улыбаться только Полина.

Прежде чем завинтить крышку фляжки, он спросил, не желаю ли я выпить за встречу.

Я, конечно же, желал. Только предложил вместо спирта выпить коньяку.

– Как тебе удалось найти меня? – спросил я сына, доставая рюмки.

– Мама мне дала адрес и подробно объяснила, как найти твой дом. Ты же сам ей об этом рассказывал в свой последний приезд.

– Да, конечно.

– Это ничего, что я вот сразу на «ты»?

– Это здорово. Обращайся ко мне и дальше так. Я же твой отец. А как мать?

Пётр нахмурился и стал мять в руках фуражку.

– Маму расстреляли в 37‑м. Чистякова – тоже. Как врагов народа.

Рюмка выскользнула из моей руки и разбилась.

– Прости, я не знал.

Я предложил помянуть их.

Мы выпили, не чокаясь.

– А тебе как удалось спастись? Ведь детей врагов народа они тоже не щадили.

– Мне повезло, – ответил Петр. – Я служил в это время на Дальнем Востоке и был тяжело ранен в стычке с японцами. Лежал в госпитале. Вот до меня и не добрались. Потом сразу попал на финскую, после – на войну с немцами.

– В каких войсках служишь, сын?

– Я танкист, папа.

– Молодец. У тебя столько наград, видать, воевал на совесть?

Тут он спросил меня:

– Слушай, а правду матери рассказали в НКВД, что ты якобы женился на капиталистке и у вас родилась дочь?

– Правда. Твою сестру зовут Елена. Ей сейчас семь лет.

– А где она?

– В Париже. Я ее с матерью отправил туда.

– Правильно сделал. Тебе тоже надо уходить.

– Теперь можно. Мы же увиделись. А ты женат, сын?

– Да, папа. У меня тоже дочь. Правда, ей всего четыре года, родилась через месяц после моей мобилизации. Я ее еще не видел. Большая, наверное.

В дверь позвонили. Я встал, чтобы открыть, но Пётр опередил меня. Он достал из кобуры пистолет и передернул затвор.

Звонок гудел настырно и пронзительно.

Сын посмотрел в дверной глазок и отпрянул. Там были военные.

– Особисты сволочи! Все-таки выследили! – выругался Пётр. – Вот, отец, возьми, – он протянул мне пистолет, – мама говорила, что ты хорошо стреляешь.

Сам же он сдернул с вешалки автомат и приготовился к стрельбе.

В дверь уже барабанили изо всех сил. Похоже, колотили прикладами. И вскоре выломали замок. В проем ворвались двое автоматчиков, но тут же полегли скошенные очередью Петра. Третий из нападавших целился в моего сына. Но я выстрелил раньше. Он упал.

Пётр выскочил на лестничную площадку и стал поливать свинцовым дождем отступающих вниз особистов.

– Им нельзя дать уйти. Иначе они вернутся с подмогой, – прокричал он, спускаясь по лестнице.

Я выбежал на балкон и увидел, что перед домом стоит целый грузовик, затянутый брезентом.

«Бедный мальчик! Как же он справится со всеми?»

Из подъезда выбежали двое солдат. Один еле передвигался. Видать, был ранен. Следом появился Пётр. Его автомат продолжал изрыгать пламя. Оба преследуемых упали на мостовую.