История инакомыслия в СССР - Людмила Алексеева

Выработался культ профессии, она - не только источник существования, но и смысл жизни, и ее оправдание: «Я храню и развиваю русскую культуру - это оправдывает любые жертвы».

Между «служилой интеллигенцией» и их «лишними» коллегами мало связей - это отдельные миры. «Лишние» предпочитают пусть низкооплачиваемые, но оставляющие досуг должности - лифтеров, сторожей, истопников. Среди «лишних», как и среди «служилых», долгие годы царило то же отрешение от жизни ради «высоких» интересов. Этот стиль укоренялся в студенческие годы лучшими преподавателями («служилыми»), его сохранению способствовало отсутствие независимой общественной жизни и узость связей (в основном тянувшихся со студенческих времен). Оставался единственный источник духовной и интеллектуальной жизни - эманация собственного духа над книгами и в маленьком дружеском кругу. Это вынужденное духовное отшельничество в соединении с гордостью культурными традициями родного города утвердило в среде «лишней» ленинградской интеллигенции культ «чистой духовности», «чистого искусства», отстранение от жизненных проблем - и своих, и общественных. Эти настроения и традиционное соперничество с Москвой создали неприязнь к независимым активистам-москвичам, суетящимся «на поверхности жизни», и сделали в Ленинграде почти всеобщим лозунг «долой политику!». «Лишняя» ленинградская интеллигенция употребляла свою свободу, обретенную в отрешенности, на формотворчество в искусстве и поиск новых сфер духовной жизни, новых сюжетов, обычно в запретных областях, в частности в религиозной философии и искусстве, когда в Москве это еще почти не просматривалось.

Отсутствие связей с правозащитниками можно объяснить не только отсутствием интереса к занимавшим их проблемам, но и тактически: такие связи привлекли бы к потаенной жизни «лишних» опасное внимание КГБ еще более, чем их собственная неординарность.

По мере возрастания слоя «лишних» началась его консолидация. В 60-е годы у них появилось полуофициальное место сбора - «Кафе поэтов» на Полтавской улице. КГБ терпел это ради облегчения присмотра, но со временем все-таки это кафе было превращено в «кафе комсомольских поэтов», а потом его вообще прикрыли. Иногда устраивались читки на специальных вечерах в Доме писателей, но и их запретили, как и попытки перенести такие чтения в университет и в Политехнический институт. Одно время придумали устраивать «турниры поэтов» в Царском Селе, но и их разогнали. [292]

Однако эти встречи все-таки помогли близким по духу и интересам людям найти друг друга. Создались большие дружеские компании, подобные московским 50-х годов. Выход на новых людей со сходными интересами веселил, придавал сил.

К началу 70-х годов уже выработалось духовное единство, не сразу заметное со стороны, но очевидное для вовлеченных в него. Его самоназвание - «вторая культура». Основные художественные и нравственные принципы деятелей «второй культуры» - свобода творчества и, следовательно, свободный выбор направления поисков и стилей. Но все они считают себя наследниками и продолжателями русской культуры начала века, как бы перешагивая через годы извращавшего ее вмешательства властей и последовавшую за этим декретированную «отмену» всех направлений в искусстве ради единообразия соцреализма и всех направлений духовной жизни, кроме диалектического материализма.

В середине 70-х годов «вторая культура» вырвалась из многолетнего полудобровольного подполья на поверхность жизни. Первыми совершили этот прорыв художники. По их собственному признанию, их активность была разбужена «бульдозерной» (15 сентября 1974 г.) и Измайловской выставками в Москве (см. стр. 249-250). [293] В этих выставках и в выставках на ВДНХ участвовали ленинградские художники (Юрий Жарких, Евгений Рухин, Владимир Овчинников и др.). Этот опыт помог коллективному преодолению инерции и страха перед публичной заявкой о себе.

Первая такая выставка в Ленинграде состоялась в декабре 1974 г. в Доме культуры им. Газа. Затем последовали несколько выставок в других домах культуры. Стали проводиться выставки в квартирах ленинградских коллекционеров - Натальи Казариновой, Георгия Михайлова и др., а в 1977 г. супруги Марина Недробова (физик) и Вадим Нечаев (писатель) создали в своей квартире Музей современной живописи, открытый для всех. Там проводились выставки, обсуждения, конференции. [294]

В том же 1974 г., когда завоевали право на зрителей ленинградские художники-нонконформисты, группа литераторов («служилых») надумала издать (в самиздате, конечно) пятитомное собрание сочинений Иосифа Бродского (к тому времени его самого уже вытолкнули в эмиграцию). В подготовке издания участвовали многие - приносили сохранившиеся перепечатки стихов, записывали прежде хранимое в памяти. Предисловие взялся написать Михаил Хейфец - школьный учитель литературы и автор нескольких работ по истории русского революционного движения. Прочел предисловие и сделал замечания известный литературовед, преподаватель Института Герцена Ефим Эткинд. Вскоре по делу о самовольном издании были арестованы Хейфец и его друг писатель Марамзин, принявший участие в сборе материалов. Марамзин освободился после раскаяния на суде и эмигрировал; пришлось эмигрировать и Эткинду. Хейфец получил 4 года лагеря и 2 года ссылки, после чего тоже покинул СССР. [295]

Эта крутая расправа над «служилыми» коллегами не остановила первой попытки литераторов «второй культуры» выйти из ставшей невыносимой творческой изоляции. Они вслед за художниками попытались добиться официального признания.

Летом 1975 г. 32 непубликуемых ленинградских поэта собрали в сборник «Лепта» лучшее из созданного ими за по крайней мере десятилетний период подполья. Они отнесли свою «Лепту» в Лениздат с предложением опубликовать. Однако там забраковали сборник, да еще с оскорбительным объяснением - за низкое художественное качество. Однако «Лептой» заинтересовался ленинградский КГБ. Его сотрудники выразили желание познакомиться с авторами и составителями сборника. Их приглашали на беседу, заманивая обещанием помочь в публикации. Неискушенные в таких делах литераторы согласились попытать счастья. Несколько раз ходила на беседы с кагебистами «мать поэтов» - молодой искусствовед Юлия Вознесенская, которую редколлегия «Лепты» выделила своим представителем. Она горячо убеждала оперативников, что авторы сборника - не заговорщики, не революционеры, а поэты, мечтающие лишь о выходе к читателю. [296] Но время шло, а дело не двигалось. И активисты «второй культуры» встали на путь явочного осуществления своего права на аудиторию.

Группа поэтов и художников направила в управление садово-паркового хозяйства Ленинграда уведомление, что они намерены 14 декабря 1975 г. в 11 часов утра почтить память декабристов чтением стихов на Сенатской площади, где 150 лет назад произошло восстание декабристов.

В тот день Сенатская площадь была оцеплена и запружена милиционерами и дружинниками. Улицы, ведущие на площадь, были перегорожены машинами. Шестерых, подписавших заявку на митинг, задержали по дороге. Художники Синявин и Филимонов прорвались туда, но тут же были схвачены. Филимонов успел бросить в Неву плакат, который поплыл вверх текстом: «Декабристы - первые русские диссиденты». [297]

После этих демаршей усилились разговоры в КГБ о возможных публикациях поэтов «Лепты». Но она так и не увидела света. А в 1976 г. появились в самиздате три толстых периодических журнала - «Часы», «37" и»Художественный архив" (см. стр. 266). В них нашли пристанище непубликуемые ленинградские гуманитарии разных специальностей, работающие в разных стилях. «Художественный архив» приютил художников и специалистов по живописи. «37" возник на базе литературно-художественного и философско-теологического семинара (о нем см. главу»Православные", стр. 186-187).

Начав борьбу за свои права, деятели «второй культуры» использовали методы правозащитников. Это не могло не отразиться на отношении к ним. Выражением сочувствия и солидарности были лозунги на боках трамваев, написанные ночью и обнаруженные ленинградцами утром 6 апреля, в день, когда должен был начаться в Москве суд над Андреем Твердохлебовым: «Свободу политзаключенных!», «Свободу Твердохлебову!» [298]

Тогда же, весной 1976 г., Юлия Вознесенская, поэт Геннадий Трифонов, художники Игорь Синявин и Вадим Филимонов стали готовить иллюстрированный поэтический сборник «Мера времени». Все они участвовали и в подготовке очередной затеи независимых художников - устроить 1 июня выставку на открытом воздухе, как в Москве. Местом выставки избрали набережную Невы около Петропавловской крепости. Выставка была разогнана милицией и кагебистами. 12 июня ее попытались повторить - но тоже безуспешно. Художники выразили свое возмущение анонимно, но не чураясь «политики». В ночь с 3 на 4 августа 1976 г. на стене Петропавловской крепости появилась надпись огромными буквами: «Вы душите свободу, но душа человека не знает оков». И в других местах города: «Долой партийную буржуазию!», «Партия - враг народа», «СССР - тюрьма народов», «Свободу политзаключенным!» и «Слушайте Голос Америки!». [299]