Домашние правила - Джоди Линн Пиколт

– Как всем нам, – со смехом произносит стюардесса и идет дальше по проходу.

Страница журнала, на которой остановилась мама, посвящена туристическим поездкам на Гавайи или в какие-то похожие тропики.

– Может, останемся в самолете и полетим туда? – предлагаю я.

Она смеется:

– По праву сквоттеров. Простите, сэр, мы не освобождаем места пятнадцать «А» и «Б».

– К обеду мы могли бы сидеть на пляже.

– Загорать, – размышляет вслух мама.

– Пить «Пина коладу», – подхватываю я.

Мама вскидывает бровь:

– Ты – безалкогольную.

Повисает пауза. Мы оба представляем жизнь, которая никогда не будет нашей.

– Может быть, – говорю я еще через мгновение, – возьмем с собой Джейкоба. Он любит кокосы.

Этого никогда не случится. Мой брат не сядет в самолет; у него произойдет самый жуткий нервный срыв еще до того, как он ступит на борт. А на гребной лодке до Гавайев не доберешься. Не говоря уже о том, что у нас совершенно нет денег. Но все же.

Мама кладет голову мне на плечо. Ощущение странное, как будто это я о ней забочусь, а не наоборот. Хотя я ведь уже выше ее и продолжаю расти.

– Давай так и сделаем, – соглашается мама, как будто такое возможно.

Джейкоб

Я знаю анекдот:

Два кекса сидят в духовке.

Один говорит: «Вау, тут так жарко».

Другой подскакивает и кричит: «Вот те на! Говорящий кекс!»

Это смешно, потому что:

1. Кексы не разговаривают.

2. Я достаточно разумен, чтобы понимать это. Что бы там ни думали моя мать, Оливер и практически все психиатры Вермонта, я ни разу в жизни не разговаривал с кексом.

3. Это было бы так банально.

4. Вы тоже поняли шутку, да?

Мама обещала, что будет говорить с доктором Ньюком полчаса, но прошло уже сорок две минуты, а она так и не вышла из кабинета в приемную.

Мы здесь, потому что Оливер сказал: так надо. Хотя ему и удалось добиться всех этих особых условий для меня в суде, они помогут ему ссылаться на невменяемость при защите и убедить присяжных (не спрашивайте меня как – невменяемость вовсе не то же самое, что инвалидность или чудаковатость), очевидно, нам придется встретиться еще и с психиатром, которого нашел Оливер и который должен будет сказать присяжным, что меня нужно отпустить из-за синдрома Аспергера.

Наконец, когда прошло уже на шестнадцать минут больше времени, чем обещала мама, когда я начал немного потеть и во рту у меня пересохло от мыслей: вдруг мама забыла обо мне и я застряну в этой комнате ожидания навечно, – доктор Ньюком открывает дверь и с улыбкой произносит:

– Джейкоб? Не хочешь ли зайти?

Это очень высокая женщина с еще более высокой башней из волос на голове и кожей гладкой и блестящей, как темный шоколад. Зубы у нее сияют, как фары, и я невольно цепляюсь за них взглядом. Мамы в кабинете нет. Я чувствую, как в горле у меня зарождается мычание.

– А где моя мама? – спрашиваю я. – Она сказала, что придет через полчаса, а прошло уже сорок семь минут.

– Мы проговорили немного дольше, чем я рассчитывала. Твоя мама вышла через заднюю дверь и ждет тебя снаружи, – отвечает доктор Ньюком, как будто читает мои мысли. – Знаешь, Джейкоб, мы очень мило побеседовали с твоей мамой. И доктором Мурано.

Она садится и предлагает мне сесть напротив. Кресло обтянуто тканью с полосками, как на шкуре у зебры, что мне не очень нравится. Этот орнамент вообще вызывает у меня замешательство. Глядя на зебру, я никак не могу решить, она черная в белую полоску или белая в черную, и это меня раздражает.

– Я должна побеседовать с тобой. И представить отчет в суд, то есть то, что ты скажешь здесь, не будет конфиденциальным. Ты понимаешь, что это значит?

– Предназначенным для сохранения в тайне, – выдаю я словарное определение и хмурюсь. – Но вы же врач?

– Да. Психиатр, как доктор Мурано.

– Тогда то, что я скажу вам, в приоритете, – говорю я. – Существует конфиденциальность отношений между врачом и пациентом.

– Это особый случай, из-за судебного процесса, и я открою другим людям то, что ты скажешь.

Теперь грядущая процедура выглядит еще хуже – мне не только придется общаться с незнакомым психиатром, так она еще растрезвонит всему свету, о чем мы говорили.

– Тогда я лучше пообщаюсь с доктором Мун. Она никому не раскрывает моих секретов.

– Боюсь, это невозможно, – отвечает доктор Ньюком и пристально вглядывается в меня. – А у тебя есть секреты?

– У всех есть секреты.

– Тебе бывает тяжело оттого, что у тебя есть секреты?

Я сижу на краешке кресла, выпрямив спину, чтобы не прикасаться к сумасшедшей зигзагообразной ткани.

– Иногда – да.

Доктор Ньюком закидывает ногу на ногу. Ноги у нее длинные, как у жирафа. Жирафы и зебры. А я слон, который ничего не забывает.

– Ты понимаешь, что твой поступок с точки зрения закона неправилен?

– У закона нет зрения, – говорю я ей. – У него есть суды и судьи, свидетели и присяжные, но зрения нет.

Про себя я удивляюсь, где только Оливер откопал эту тетку? Честно.

– Ты понимаешь, что поступил неправильно?

Я качаю головой:

– Я все сделал правильно.

– Почему это было правильно?

– Я выполнял правила.

– Какие правила?

Можно было бы объяснить ей, но она расскажет другим людям, и тогда не у меня одного будут проблемы. Но я понимаю: она ждет объяснений; подается вперед, я отшатываюсь назад и вжимаюсь в кресло, то есть прикасаюсь к зебриным полоскам, но это худшее из двух зол.

– «Я вижу мертвецов». – (Доктор Ньюком молча пялится на меня.) – Это из «Шестого чувства», – поясняю я.

– Да, я знаю, – говорит она и склоняет голову набок. – Ты веришь в Бога, Джейкоб?

– Мы не ходим в церковь. Мама говорит, что религия – корень всех зол.

– Я не спрашивала, что думает о религии твоя мама. Я спрашивала, что думаешь ты.

– Я об этом не думаю.

– Эти правила, о которых ты упомянул, – говорит доктор Ньюком.

Мы что, сменили тему?

– Ты знаешь, что существуют правила, запрещающие убивать людей?

– Да.

– Хорошо. Ты считаешь, убить кого-то – это неправильно? – спрашивает доктор Ньюком.

Разумеется, да. Но я не могу так сказать. Потому что признание этого правила верным нарушит другое. Я встаю и начинаю ходить по кабинету, пружиня на пальцах ног, иногда это помогает мне встряхнуться и синхронизировать мозг и тело.

Но я ничего не отвечаю.

Доктор Ньюком не сдается.

– Когда ты был в доме Джесс в день ее смерти, ты понимал, что убивать людей – это неправильно?

– «Я не ветреница, – цитирую я. – Меня такой нарисовали»[29].

– Мне нужен твой ответ, Джейкоб. В тот день, когда ты пришел в дом к Джесс, у тебя было чувство, что ты делаешь что-то неправильное?

– Нет, – мгновенно отвечаю я. – Я выполнял правила.

– Почему ты передвинул тело Джесс? – спрашивает она.

– Я устраивал сцену на месте преступления.

– Почему ты убрал в доме и уничтожил улики?

– Потому что мы должны убирать за собой.

Доктор Ньюком записывает что-то в блокноте.

– За несколько дней