Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После этого мы все уселись за стол. Бабушка принесла из сеней свежие салаты и непонятно когда разогретые на сковороде котлеты с рисовым гарниром. Отец откупорил шампанское и мне обручальным кольцом отщёлкнул пробку на лимонаде. Посреди стола манил запахом и видом здоровенный торт. Наверное, все хотели его побыстрее прикончить и поэтому мы с батей сказали по очереди очень красивые поздравления и выдали признания в вечной любви. Женщины наши любимые со слезами радости в глазах нас поблагодарили, после чего началось самое главное – поедание и выпивание всего, чем богат был стол.
Сидели, долго. Это мне потом бабушка рассказала. Утром. А в тот замечательный вечер я съел котлеты, немного винегрета, выпил стакан лимонада, и, с трудом понимая, что уже ем вкуснейший торт, неожиданно стал ронять голову на грудь, плечи и даже на стол. Кто-то поднял меня и унес на кровать. И это был мой финал празднования дня любимых наших женщин. Но зато после него я понял главное. То, что ради своих женщин я и в детстве, и в зрелости, и в старости буду готов на всё. На любые жертвы и хранящие их покой поступки. То есть, день восьмого марта 1961 года благодаря этой правильной, внезапно появившийся мысли, стал и моим праздником. Потому, что я понял самое необходимое: беречь женщину и брать на себя ответственность за близкую тебе её жизнь – главная мужская привилегия и святая мужская обязанность. Ну, вроде бы, пока так и живу.
Больше ничего такого значительного как восьмое марта не было до конца месяца. Учился, бегал на тренировки, в кружки и студии, в музыкалку, в библиотеку и в народный театр. Рутина, в общем. По вечерам с пацанами грызли семечки на нашей скамейке, курили у Жердя на чердаке, пересказывали книжки прочитанные и соревновались в умении смешно подавать старые и новые анекдоты.
Так и март проскочил, и апрель. Май тоже ничего особенного не нёс с собой, кроме близкого конца учебного года. В апреле шестьдесят первого, правда, случилось грандиозное событие всемирного значения. Вы уже поняли – о чём я. Но вот об этом я расскажу подробнее в следующей главе. В этой места уже не хватает для описания события такого масштаба.
Продолжим вспоминать середину и конец мая.
После традиционного вечернего лузганья семечек, заплевав кожурой всё вокруг себя и на пару метров от скамейки, мы не убирали за собой сразу. Потом сметали всё в ведро, поздно вечером под фонарём, висевшим прямо возле дома на столбе. А до уборки этой мы гулять шли. Людей посмотреть, себя засветить. Май.Теплынь.Красота! Прохаживались как бы случайно мимо девчонок, прыгающих хитро очень через двойную резинку, которую держали в руках двое, отскакавшие свою дозу. Некоторые из них играли в классики. Прыгали по одной им понятной системе в расчерченных на тротуаре мелом и причудливо расположенных квадратиках. То на одной ноге, то на двух, поворачиваясь в полёте над тротуаром на сто восемьдесят градусов. Потом они скакали спиной вперед, разворачиваясь и попадая сандалиями точно в квадраты. Мы бы так не смогли точно. Но не на мастерство девчачье мы шли любоваться. А потому, что как раз там и развлекались вечерком вприпрыжку наши возлюбленные. Все четверо. Ну, мы, ясное дело, шутили над ними, не останавливаясь и делая вид, что никого интереса у нас нет к ним. И быть не может. Если бы те, в кого мы были влюблены, знали бы об этом, то, конечно, подбежали бы и поцеловали каждого в щёчку. За любовь. Но мы с пацанами договорились, что скажем им об этом ровно в шестнадцать лет, когда это уже не будет выглядеть смешно и нелепо. В шестнадцать лет у парней с нашей улицы усы росли уже и они брились. Естественно, по законам физиологии они имели право на любовь.
А мы располагали только возможностью мечтать о ней. Но нам пока хватало и этого. Про физиологию и психологию подростков отец ещё зимой мне подсунул незаметно в портфель тоненькую книжку «Как растут мальчики и девочки». Я сам её выучил почти наизусть. Много понял о том, что для подростка нормально, а что – не очень. Потом Нос прочёл, Жердь тоже. Они книжку одобрили и со многим согласились. А Жук читать отказался. Сказал : «Меньше знаешь – лучше спишь». От отца, наверное, слышал. Сам бы не додумался.
Потом мы шли к Жуку во двор прыгать с шестом. Жук включал четыре лампочки во дворе. Было светло. Шеста настоящего, алюминиевого, конечно, мы не имели. Это я им рассказал про прыжки эти, которые видел на тренировках. Взрослые прыгали. Те, для кого прыгать с шестом – это основная работа. И десятиборцы. Они тренировались потому, что этот вид входил в рамки десятиборья.
А меня тренерша малышни, наша Тамара Ивановна, явно готовила именно в десятиборье. На тренировках она приглядывалась к будущим спортсменам и отмечала, у кого что получается лучше. Тем его и грузила. А у меня почему-то одинаково нормально получалось всё: бег, прыжки и метания. Потому я и выступал в щенячьем ещё возрасте по программе пионерского четырехборья. Потом, превратившись в юношу, занимался восьмиборьем, в итоге вырос-таки окончательно, и до конца спортивной жизни работал десятиборье. Пацаны мои росли вместе со мной, но спортом не занимались. Лень, чтоли, было, а, может, просто некогда. Но они всегда ходили на мои соревнования, орали громче всех и радовались когда я выигрывал или входил в тройку призёров. Однажды, насмотревшись тренировок и соревнований, Нос задумчиво сказал, когда мы случайно за лузганьем семечек заговорили о спорте.
– Интересно мне, какой дурак назвал лёгкую атлетику лёгкой? Вы же, как кони пашете там. И, насколько я знаю, таких перегрузок, которые имеют легкоатлеты, мало где встретишь. Я говорю про другие виды спорта. Тяжелее тренировок, чем ваши, я не видел, хотя и к брату ходил на футбол, и к Вовке Бабаеву на бокс. Да ещё смотрел, как тренируются гимнасты, тяжелоатлеты, баскетболисты. Они, ясное дело, тоже выкладываются. Вкалывают. Но по напрягу и затратах сил – до легкой атлетики им всем, как до Китая пешком.
