Росстани и версты - Петр Георгиевич Сальников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но здесь уже не было войны и, как говорят фронтовики, не пахнет порохом. Несло дымком затихшего костра, запахом подгорелой лесной завали, махорочным кашлем, едким шинельным потом и легкой солдатской матерщиной в сонном бреду. Братун отвернул от огня глаза, вытянул шею и положил морду на умятый снежок, где прохладнее. В ноздри попер холодок чуть примороженной земли. Земля отбила дурные запахи, отогнала думы о вчерашней войне Братуна и его раненых солдат. Заступил тяжкий полумертвый сон.
* * *
А когда в стороне передовой смолкла дальнобойная, а в предзимнем леску стало рассветать, раненые солдаты, кто чем мог, копали могилу. Даже слепой наводчик Сивашов выгребал руками землю, которую наковыривал финкой разведчик Могутов. Не работали только трое: Леша Огарьков, пехотный сержант Козырев и солдат из похоронной команды. Леша лежал с обгорелым боком, с какой-то давней домашней улыбкой на губах. Морщин на лице уже не было, смерть вернула ему молодую красоту. Из-за борта шинели торчала последняя Братунова подкова, стесанная до ледяного блеска.
— Верил все-таки, мил солдатик, — Оградин посунул подкову подальше за борт, чтоб не выпала при захоронке.
Сержант, видно, не мучился, лишь при последнем вздохе сорвал повязку с разбитой челюсти. И теперь он черным ртом будто нашептывал всем-всем что-то злое и ненавистное. Оградин поправил повязку на лице сержанта и со всегдашней виноватостью проговорил, отвечая покойному:
— Солдат на солдатов не должон серчать, мил командир.
Старичок-солдат из похоронной по-прежнему сидел «барином». Пилотка съехала ему на глаза и жестяной звездочкой уперлась в костлявую горбатинку переносицы. Штыковую лопату он держал между колен, привалив держак к груди, как винтовку. В побелевших руках старика — солдатский бумажник, сшитый из лоскутка плащ-палатки. У самых ботинок валялась глянцевитая довоенная фотография. На ней пограничник с верховым конем и собакой. Вспомнил Оградин, как старик гордился с вечера сыном, просил молодых, когда пойдут через границу на Германию, чтоб поспрашивали такого или поискали могилку.
— Найдем, мил браток, найдем. Сыщем в обязательном порядке, — как-то твердо пообещал Оградин. Сдул с фотографии снежную капельку, аккуратно вложил карточку в бумажник и сунул в карман своей шинели. Затем высвободил из объятий старика лопату и подал солдатам: — Вот, братцы, струмент вам. Им сподручней копать.
Солдаты как-то суеверно поежились — сколько таким «струментом» их брату могил понарыто! Но лопату взяли, и работа пошла ходчее. Оградин, как поп на панихиде, пробубнил что-то невнятное и, застегивая крючки на шинели старика, нашептал ему, как живому:
— Шинелька-то, мил человек, для солдата — и дом, и печка, лазарет-больница и гроб его... Коротковатая чтой-то досталась тебе. Не взыщи и с нас...
Ран у солдата из похоронной будто бы и не было. Сердчишко, видно, зашлось. Не передюжило маету фронтовую, изработалось допрежь отведенного срока. Грех пенять на старое сердце: сколь оно бед перемолотило и страданий: что хоронить, что убивать — не праздное дело.
На «запасливого» старика никто уже не обижался. Не оказалось в его вещмешках ни хлеба, никакого иного съедобья. В них были насыпаны медальоны убитых солдат, их неотправленные письма-треугольники и хранимые каждым, словно иконки, — карточки дорогих и милых. Кто знал меру такому грузу? Кто б пересилил его? И сколько же надо было силы старому, чтоб загодя тащить еще не выплаканные слезы матерей, вдов и вмиг осиротевших детишек! Никто пока об этих слезах не знал, кроме солдата-отца из похоронной команды...
Закопали умерших от ран честь честью, а вот обрядить могилку не нашли чем. Да и сил уже не было — всех звала дорога. Оградин на полный штык воткнул лопату в темный холмик и на держак повесил каску с Никиткиной головы. У кого из чего было, горячо пальнули в утреннее небо. Собрали обожженные гильзы и рассеяли по могилке.
Никитка салютовал в первый раз...
Глава шестнадцатая
Братун вел полумертвых бойцов через перелески и затихшие балки, через брошенные пахарями поля, вел наугад к людскому жилью. Нутром чуял он, что вот-вот должна показаться деревня, а там найдутся люди, перенимут у него раненых, а сам он, освободившись, уйдет за околицу, на луговину и там рухнет, умрет без стыда, переделавший для людей все, что отведено судьбой его немой и непомерной силе.
Солдаты верили чутью Братуна и послушно плелись рядышком с ним, ухватившись уцелевшими руками за гриву и холку и даже за хвост. Верили, как последнему и верному своему спасителю, никогда и ни в чем не изменившему человеку.
Но как безжалостно бил стыд Братуна, когда тот, дав дневной круг, вдруг оказывался на том же месте, откуда сошел поутру или вечером. А все оттого, что рана левого плеча огненной вожжой непрестанно дергала, понукала и слепо заносила его влево и влево. Солдаты, не замечая невинного обмана, с прежней верой шли по новому кругу. Были моменты, когда отряд раненых достигал цели — деревни. Но там никого и ничего не оказывалось, кроме стонущих труб под ветром да кошачьего дикого визга на остывших пожарищах. И тогда конь с людьми огородными бурьянами пробирались дальше в поисках живого, еще не сгубленного войной кусочка России. Были минуты, когда всем хотелось умереть. Но умереть всем сразу, без обид и жалости друг к другу. Тяжко оставлять солдат в одиночных могилах. А последним двум, павшим в пути, и могил не осилили вырыть. Земля занялась морозцем — зубами не угрызешь. Забросали Петра Мигунько листвой со снегом, прикрыв лишь глаза шапкой, чтоб не засорить их васильковую просинь. Стлеет шапка по весне, и будет Петр, молодой украинский мужик, снова смотреть в небо; днем отгадывать самолеты (чи наши, чи нимиц), а ночами искать свою звезду, насказанную набожной, во все верующей бабкой. А на другого солдата — имени его никто не знал — и листвы не оказалось — в поле пал. Мерзлыми колмышками обложили. А на глаза (они тоже не закрывались у него) заломили его же перевязанную руку. Не охнул, не укорил за боль. Так и остался молчуном. Война сойдет с этого поля, старички-пахари найдут и погребут останки безымянного солдата, тогда и помолятся — и все
