Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006) - Валентина Полухина

А Иосиф вспоминал об Одене во время этой поездки?

Когда мы ехали вдоль южного побережья Хамбера, я вдруг обнаружил, что извиняюсь перед Иосифом за невзрачный ландшафт: протоки, пакгаузы, краны. Иосиф заверял меня с несколько, как мне показалось, напускной искренностью: "Мне нравится, честно, очень нравится!" Тогда еще я не понимал, до какой степени он подражал Одену: для него это был тот самый оденский индустриальный пейзаж. Ночь мы провели в Йорке, а на следующее утро отправились на родину Одена. Потом заехали в Коксуолд, в "Шенди-холл" Лоренса Стерна, а затем пробирались к лиловым от вереска торфяникам Северного Йорка мимо аббатства Риво и широких белых сводов старинной сигнальной системы Файлингдейла. Наконец, когда мы добрались до Уитби, горизонт, казалось, сливался с небом, в яркой синеве которого застыли суда. Иосиф был потрясен. "Я остаюсь здесь писать!" — воскликнул он.

Я отправился на Север своим ходом, сев в Уитби на поезд, но тут мне дозвонилась Диана и сказала, что я забрал с собой ключи от машины. Мы с сестрой вернули их на следующий день, приехав на машине из Тайнсайда. Иосиф, казалось, очень забеспокоился, когда Диана подошла в Уитби к полисмену с просьбой помочь открыть машину. "Не надо! Не надо!" — умолял он. В конце концов в процесс взламывания машины вовлечена была большая часть полицейских сил Уитби, которые потом приветствовали трех путешественников, бродивших по городу, и спрашивали, как у них дела. На Иосифа это произвело большое впечатление. У него остались от этой поездки кое-какие фотографии, которые сейчас хранятся в его архиве. На мой день рождения, который мы отмечали 20 августа того же года, он написал несколько проникновенных строк:

С ключом не приключись беда,нам не узнать, где и когдавы родились. Бездушный светбросают фары в давность лет.[184]

И т. д. В итоге Иосиф не остался в Уитби работать. На обратном пути через Линкольн машина Дианы сломалась, и путешественникам помог какой-то автолюбитель. Он спросил у них, какой они национальности — русская, француженка и американец (так определил себя Иосиф). "Единственный, кто нам сейчас нужен, — заметил автолюбитель, — это немец". У Иосифа как-то был поэтический вечер в Дареме, и мне удалось устроить его на ночлег в замке принца Бишопса XI века. Тогда же он посетил вал Адриана, но связал ли Одена с пейзажем этих мест, непонятно. Если так, он бы наверняка съездил в край, который Оден назвал "своей землей". Рукхоп, где Оден в 1922 году впервые осознал себя поэтом, всего в нескольких милях от Дарема, хотя и Болте Ло, где он бросил знаменитый камень в затопленную шахту, вполне заслуживал посещения. Мне пришло в голову, что Филипп Ларкин, скорее всего, у себя в Хэйдон Бридж, что за пару миль от Адрианова вала. Однажды я уже напоминал о Ларкине — Иосиф лишь мрачно ухмыльнулся: "Кошачьи вопли". Среди писателей всех времен, тем паче поэтов, не было для него более чуждого. Однако, в отличие от Одена, Иосиф не перегружал стихи обилием знаний. Стихи никогда не становились "эхом прочитанного в изгнании".

Что так привлекало Иосифа в Англии? Ее климат, история, язык, поэзия или все вместе?

Не помню, чтобы Иосиф хоть раз упомянул климат. Он знал, что Оден предпочитал осеннюю погоду — ураганный ветер и проливной дождь, — которая, вероятно, воспитывала стоическое отношение к жизни. Мелкие детали, подробности английской истории также были ему неизвестны. Он, разумеется, любил английскую поэзию. Можно сказать, что ему нравилось в Англии все вместе взятое, он просто был англофилом. Еще в Ленинграде он столь живо общался с англичанками, что получил прозвище "Англосекс". Но особенно его привлекали люди, которых он встречал в Англии. Он упивался разговорами с такими личностями, как Стивен Спендер или Исайя Берлин. Он любил само звучание хорошего английского языка, безусловно предпочитая его американской речи.

Иосиф был очень восприимчив к атмосфере, царившей в том или ином месте, к духу этого места, его genius loci, но не к архитектуре. Он не замечал отдельных зданий. В последние годы он говорил мне, что хотел бы поселиться в Нортумберленде, даже быть там похороненным. Это явилось для меня полной неожиданностью, учитывая склонность Иосифа к классической, главным образом римской цивилизации. Но я просто сказал: "Для публичного человека это довольно далеко от арены действий". — "Каких действий?" — свирепо отозвался он. Конечно, он восхищался Венецией и Римом, где основал свой Фонд, призванный утолить "тоску по мировой культуре" нынешних русских писателей. Однажды в одном из садов Хэмпстеда он набрел на классический парковый орнамент; с блаженной улыбкой воздел руки к небу и произнес: "Рим!" В то же время, как и у Одена, во всем этом крылась некая двойственность. Оден выразил ее в стихотворении "Goodbye to the Mezzogiorno" и всегда говорил о себе как о человеке Севера, живущего не среди "лаймовых рощ". В 1947 году он писал: "Задолго до того, как я попал туда, Север Англии представлялся мне сказочной страной моих грез. Не исчезло это чувство и тогда, когда я наконец туда попал; до сих пор железнодорожный узел Кру остается для меня волнующей, первозданной границей, где кончается ненавистный юг и начинается север, мой север".

Иосиф тоже предпочитал север югу; вспомните его строки: "Север крошит металл, но щадит стекло. / Учит гортань проговорить "впусти /Холод меня воспитал и вложил перо /в пальцы, чтоб их согреть в горсти".

Да, Иосиф любил повторять, что он "северный человек". Однако ни одно из его странствий по Северу Англии не породило стихов, если не считать "Йорка", проникновенной дани памяти Одену — хотя Одена увезли из Йорка в Бирмингем в младенческом возрасте. Впоследствии с этим стихотворением, в котором были строки "Скоро четыре года, / как ты умер в австрийской гостинице", произошла история, повергшая Иосифа в оцепенение: издатель "Ньюйоркера", собиравшийся его напечатать, усомнился в том, что после смерти Одена прошли все те же четыре года… "Он, что, хочет, чтобы я каждый год его переписывал?" — смеялся Иосиф.

Иосиф считал Одена одним из лучших англоязычных поэтов; он подражал его поэтическим формам (вспомните хотя бы "На смерть Т. С. Элиота"), его сдержанному стилю, а судя по вашим словам, еще и его манерам?

До конца жизни Иосифа я так и не смог оценить всю глубину его преклонения перед Оденом, которого он считал величайшим мыслителем XX века — что является, мягко говоря, необщепринятым взглядом. У своего героя Иосиф перенял, так сказать, английский язык, на котором говорят где- то между Англией и Америкой, богато уснастив его американскими разговорными оборотами. Хотя, в отличие от Одена, Иосиф не выкапывал какие-то фантастические слова в словаре. Особенно в последние годы он тяготел к краткости и афористичности речи, также характерной для Одена. Достаточно странным образом он использовал псевдоаристократические выражения Одена типа: "Это было бы чрезвычайно мило!" Он посетил Исландию, где Оден предположительно собирался проводить время от времени шесть месяцев в году, отрезанный от мира жилищем с маленькими оконцами. "Я люблю похолоднее" — так называлась статья Одена об Исландии, написанная в 1947 году. Во время пресловутой совместной экспедиции в Исландию в 1936 году Луи Макнис угрюмо заметил: "Все, до чего он дотрагивался, оказывалось сигаретой". Иосиф ведь тоже дымил как паровоз. Он носил мешковатую поношенную одежду, опять же в подражание Одену, и даже выпросил у меня как-то старое пальто с капюшоном и деревянными пуговицами, когда я собирался его выбросить. Иосиф прибыл из Исландии в шотландский порт Скрабстер, на нем была непромокаемая ветровка с плеча Михаила Барышникова. Он подарил ее мне, и я с гордостью носил ее несколько лет. Иосиф никак не мог расстаться со своей пишущей машинкой как частью того же образа, хотя где-то году в 1990-м он спросил меня, трудно ли освоить компьютер. Я сказал ему, что это займет у него неделю-другую, пока наконец он к нему не привыкнет. Но Иосиф так и не обзавелся компьютером.

Иосиф безусловно следовал некоторым поэтическим формам Одена и безличному стилю Элиота и раннего, до 1948 года, Одена, но никогда не пытался подражать блестящей аллитерации, характерной для стольких стихотворений Одена, не говоря уже о виртуозно написанном "The Age of Anxiety".

Иосиф посвятил вам с Дианой свой цикл "В Англии". Не могли бы рассказать подробнее об обстоятельствах этого посвящения?

Здесь особо нечего рассказывать. Иосиф неожиданно привез эти стихи Диане в Париж, где они были тогда с Вероникой. Стихи отражают его первые впечатления от Англии, которые у Иосифа ассоциировались с нами, — например, стихотворение "Йорк" связано с нашей совместной поездкой в Уитби. В "Ист Финчли" он размышляет о нашем доме в тихом пригороде Лондоне, носящем это название. Иосиф находил наше сонное жилище очень умиротворяющим. Мы оба — Диана и я фигурируем в стихотворении, а наш волнистый попугайчик (который очень раздражал Иосифа) превращается в чучело перепелки. Помню, как однажды я заметил, что фуксии в саду напоминают балерин в пачках, и Иосиф ввел этот образ в стихотворение: "танцовщицы-фуксии".