Ответы на вопросы православной молодёжи - диакон Андрей Кураев

На третьем же аргументе, позволяющем полагать, что слова Апостола не относятся к проповедническим опытам современных женщин, стоит остановиться подробнее.

В этом месте своего послания апостол призывает коринфян не увлекаться мистическими экспериментами. Он призывает, чтобы они не поощряли в себе стремление к «глоссолалии», то есть говорению на «незнакомых языках». В общем — это текст, мягко, но ясно направленный против мистического экстремизма, подобного тому, что встречается у современных «пятидесятников» и «харизматов». «Если вся церковь сойдется вместе, и все станут говорить незнакомыми языками, и войдут к вам незнающие или неверующие: то не скажут ли вам, что вы беснуетесь?» (1 Кор. 14, 23). Затем апостол советует не говорить в собрании нескольким людям одновременно — «потому что Бог не есть Бог неустройства, но мира» (33). И затем — «жены ваши в церквах да молчат» (34). И вывод: «все должно быть благопристойно и чинно» (40).

Мы видим, что совет о молчании жен прозвучал в послании к общине, чьи собрания проходили довольно бурно. Эта община была легка на расколы, на внутренние распри. Не умела она еще и отличать подлинно христианского учения от подделок. Прикоснувшись к чему-то необычайному, она легко впадала в надменность и гордость. Поэтому апостол в у посланиях к коринфянам (всего их было три; до нас дошло лишь два) напоминал им, что путь любви выше, чем путь гностического «знания», дар любви важнее дара «языков», жизнь в любовном единении важнее школьных споров по поводу того, чей учитель «выше».

Теперь представим себе, какой была роль новообращенных (а иных тогда просто не было) женщин в жизни такой общины. Эмоциональные, легковерные, они восторженно восприняли весть о том, что вера в Евангелие освобождает их от тягот иудейского закона. Недавно безмолвные — они стремились утвердиться в своем новом качестве, торопясь оповестить всех окружающих о своих духовных переживаниях.

Сегодня мы видим, что в тех сектах, что возвещают непосредственные и регулярные «контакты с Духом», ведущую роль очень часто играют именно женщины. Елена Блаватская, Елена Рерих, Алиса Бейли, Елена Писарева, Мария Дэви Христос из «Белого Братства», Ольга Асауляк, Людмила Шапошникова, Наталья Бондарчук… В тех оккультно-гностических кружках, которые стояли на границе церковного христианства и язычества, также возвещались идеи и духовные оыпты, быстрее пленявшие именно женское сознание. В Коринфе, где христиане еще не научились отличать гностические подделки от апостольской веры, голос женщин, видевших себя в роли «пророчиц», был слишком громок.

Не входя в обсуждение доброкачественности каждого из «голосов» и «пророчеств», апостол Павел призывает сдерживать этот энтузиазм. Его голос — голос трезвого пастыря среди внезапно опьяневших. Никому не вынося строгого и жесткого приговора (чтобы не спровоцировать ответного бунта), он призывает не прикипать сердцем к этим экзотическим состояниям. В таком — кричащем, многоголосом, мистически впечатлительном собрании — жена да молчит. Хочет говорить? — Пусть она это делает в спокойной, трезвой обстановке у себя дома.

Не против женщин текст апостола Павла. И не в защиту полового сегрегационизма. Это просто текст в защиту трезвости и рассудительности. Разве не разум велит нам ставить любовь выше экзотических мистических дерзаний: «если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я медь звенящая. Если имею дар пророчества и знаю все тайны, а не имею любви: то я ничто» (1 Кор. 13, 1–2). «Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится» (8).

Так вот — если бы Олеся Николаева, Ирина Силуянова, Татьяна Горичева и Пиама Гайденко вскрикивали на «иных языках», если бы они цеплялись ко всем встречным с предложением немедленно выслушать переданное им прошлой ночью «откровение», если бы они считали себя наделенными некиим эзотерическим «знанием», если бы они ощущали себя проводницами некиих «пророчеств» — то к ним с самой жесткой интонацией надо было бы обратить слова Апостола: «Жена в церкви да молчит!».

Но ведь все они — философы. Все они пишут логично, строго, сдержанно, призывая контролировать движения сердец и эмоций доводами науки, логики, богословия. Если бы в том коринфском собрании посреди всеобщей опьяненности «иными языками» вдруг встала бы женщина и спокойно сказала: «Братья! не упивайтесь своими «вдохновениями». Самый важный дар духа — это любовь. В сердце нетрезвое, в сердце, опьяненное своими «переживаниями», этот дар не войдет. Поэтому давайте отложим нашу возбужденность и научимся бесстрастно-умной молитве…» — разве осудил бы ее апостол Павел за это выступление?

— А говорят, был церковный собор, который на полном серьезе обсуждал, можно ли считать женщину человеком, есть ли у женщины душа или нет, и большинством только в один голос святые отцы все же приняли решение, что женщина — тоже человек.

— Это масонско-рериховский миф. Миф поразительной устойчивости. Он был уже у Блаватской (то есть в XIX веке). Его повторяла атеистическая литературе в советские времена. Современным оккультистам эта погремушка также дорога. Ни один из антицерковных критиков, упоминавших об этом соборе, никогда не указывал каких бы то ни было конкретных сведений о нем: когда он состоялся, где, кто был его участником…[282].

Но дело даже не в том, что в книгах по церковной истории упоминания об этом соборе отсутствуют. Когда я слышу о нем — я хочу ответить словами Честертона: «Я могу поверить в невозможное, но не в невероятное. — Это и есть то, что вы называете парадоксом? — спросил Таррент. — Это то, что я называю здравым смыслом, — ответил священник. — Гораздо естественнее поверить в то, что за пределами нашего разума, чем в то, что не переходит этих пределов, а просто противоречит ему. Если вы скажете мне, что великого Гладстона в его смертный час преследовал призрак Парнела, я предпочту быть агностиком и не скажет ни да, ни нет. Но если вы будете уверять меня, что Гладстон на приеме у королевы Виктории не снял шляпу, похлопал королеву по спине и предложил ей сигару, я буду решительно возражать. Я не скажу, что это невозможно, я скажу, что это невероятно»[283]

Так вот, такой собор, обсуждающий вопрос о наличии души у женщины, просто невероятен: в Церкви, ежедневно воспевающей Марию, такой вопрос попросту не мог возникнуть. В древности соборы были только у православных и католиков. Но и те и другие слишком почитают Божью Матерь, Деву Марию, и поэтому сама постановка вопроса о том, женщина — человек или нет, оборачивалась мгновенной хулой на Ту, кого сама Церковь возвеличивает как «честнейшую херувим»…

Иногда же антицерковные проделки (подделки) рериховцев более незаметны. Наример: «Можно привести достаточно примеров характерных высказываний отдельных отцов Церкви… Для Климента Александрийского «всякая женщина должна быть подавлена стыдом при мысли, что она — женщина» (Paedagogus. II, 2; P.G. 8, 429). Для Фомы Аквината copula (узы брака) всегда связаны с cum quadam rationis jactura (некоторой потерей разума) (Summa Theologiae I, sent.2, dist.20, q.1)»[284].

В любом суде готов доказать, что г-н «Владимиров», написавший эти строки, сам не читал ни Климента, ни Фому. Чего он привязался к Фоме Аквинскому — непонятно. Сами влюбленные постоянно поют о том, что они «обезумели». Ну Фома и согласился с ними. В чем его вина-то? И супружеское соединение (а именно о нем говорит Фома, а не о регистрации брака и не о решении заключить брачный союз) вряд ли может происходить вполне рационально. Супружеское ложе все же не шахматная доска. Неужто г-н «Владимиров» умеет это делать медленно и печально, с четкой рациональной рефлексией?

А вот с Климентом г-н «Владимиров» (пишу в кавычках, ибо уверен, что это псевдоним) все совсем переврал (но у него алиби: он сам Климента не читал, а просто доверился поверхностному парижскому богослову Павлу Евдокимову[285]).

Климент уговаривает женщину не упиваться. Он пишет, что женщинам ни к чему терятьс вою красоты и — по их деликатной их природе — не к лицу пьяная отрыжка[286]. Контекст «Педагога» — «Как ты можешь делать такое — а еще девочка!». Никакого выпада против женщины здесь нет. А они трактуют что неприлична сама природа женщины.

— И все же слишком часто сегодня говорят, что христианство унизило женщину, а язычество ее превозносит. Может, все же нет дыма без огня? Не унижает женщину библейская версия о создании женщины из ребра? Как любят шутить мужчины — из единственной кости, не содержащей мозга?

— Шутка эта, может, и остроумная, только вот к библейским смыслам прямого отношения не имеет. Если внимательно читать первые главы книги Бытия, то нельзя не обратить внимание на то, что мужчина создан из внешнего — из праха земного. Женщина же создана из внутреннего, из сокровенного, она взята от сердца (от ребра). Жена дана только в саду, и не раньше. Женщина — дитя Эдемского сада. Мужчина создан вне сада, но женщина — именно райское создание.