Людовик XIV - Франсуа Блюш

И тем не менее — здесь проявляется искусство воспитателя — суперинтендант при особе короля, руководящий его образованием и воспитанием, всегда помнит, что этот король — еще ребенок. В 1649 году Людовик XIV, смело выступивший против парижского восстания, каждую минуту заботился о том, чтобы быть и казаться королем; и в то же время он играл в войну: «Король заставил устроить форт в саду Пале-Рояля и так вошел в раж, атакуя его, — рассказывает нам Лапорт, — что даже весь покрылся испариной». В 1652 году — такой же контраст и такая же взаимодополняемость поведения. Весной король присутствовал при осаде Этампа; у него «был очень уверенный вид, хотя в него стреляли из пушек и два или три снаряда пролетели совсем близко». А в конце июня он уже находился в Мелене, где, для игры, «заставил выстроить на берегу реки маленький форт; и каждый день туда уходил, чтобы там разыгрывать сражения, в которых участвовал»{51}. От настоящей войны к игре в войну и от игры к сражению с настоящим огнем маленький монарх переходит с удовольствием и хладнокровием.

Здоровье: первый серьезный симптом

С таким же хладнокровием девятилетний Людовик вынес испытание, причиненное ему серьезной болезнью — оспой, которая в те времена была частым заболеванием и нередко с летальным исходом. Благодаря Антуану Валло, будущему лечащему врачу монарха (он им станет в 1652 году), который вел дневник — бюллетень здоровья короля, который он и его последователи будут вести до 1711 года{1}, — мы можем воспроизвести волнение двора и все перипетии, связанные с этой короткой, но серьезной тревогой, а также познакомиться с возможностями медицины Великого века.

В алло пишет, что спокойствие королевы и двора было «нарушено внезапной и сильной болью в пояснице (область почек) и во всей нижней части позвоночника, которую Его Величество почувствовал в понедельник, 11 ноября 1647 года, в 5 часов вечера»,{108} находясь в Пале-Рояле. Королева тотчас вызывает первого врача короля Франсуа Вольтье. Во вторник у Людовика XIV была очень высокая температура, ему пустили кровь. То же самое сделали утром. «Отмечен, — пишет Валло, — хороший эффект от второго кровопускания в тот же день: появление гнойничков на лице и во многих местах тела; и хотя в то время болезнь была известна, она вызвала сильную тревогу во всем дворе». Оспа была признана. Тогда в четверг утром, на четвертый день болезни, «Гено и Валло, самые известные врачи, к которым чаще всего обращались в Париже, были вызваны к королю». Вольтье председательствовал на консилиуме, который был представлен врачами: Гено, Валло и «господами Сегенами, дядей и племянником, первыми медиками королевы». По традиции сначала одобрили лечение, которое было применено. «Ограничились предписанием продолжать использование сердечных лекарств, оговорившись, что надо понаблюдать за развитием болезни и тем, как борется сам организм». Но в тот же день, от четырех до шести вечера, их пациент стал бредить. В пятницу мнения разделились. Валло, которого поддержал его собрат Гено, потребовал срочно произвести третье кровопускание (парижская школа делала упор на кровопускание), но натолкнулся на запрет Сегенов. Это привело Вольтье в сильное замешательство.

«Выслушав противоречивые мнения и считая заболевание серьезным, требующим незамедлительного лечения, первый врач поддержал точку зрения тех, кто был за кровопускание, оно было тут же сделано, что прекратило дальнейший спор, хотя противники этого лечения с шумом удалились из комнаты короля и выразили королеве свой протест, считая средство опасным, противоречащим предписаниям медицины». Король, с которым не советуются, учится таким образом, даже будучи в бессознательном состоянии, вызванным сильным жаром, подчиняться тирании медицинского факультета; точно так в 1649 году, готовясь всей душой к своему первому причастию, он подчинится своим исповедникам. Мы слишком часто забываем об этих двух постоянных факторах, ограничивающих абсолютную монархию, с которыми этот всемогущий монарх считался вплоть до 1715 года.

Хотя требование пустить кровь и разозлило медиков регентши, третье кровопускание «дало хороший результат; к вечеру ухудшения не было, и бред не повторился, и королева, осмотрев все тело короля, признала, что гнойнички-прыщи увеличились во сто крат после вышеописанного кровопускания, подтверждая то, что Валло предсказал во время утреннего осмотра». Двадцать первого, однако, температура поднялась и «все другие симптомы проявились с такой силой, что гнойнички казались совсем подсоXIIIими и стали отвратительного цвета!». Вы сделаете неправильное заключение, предположив, что эти симптомы противоречили своевременности третьего кровопускания; двадцать второго доктора пришли к единодушному мнению: четвертая веносекция. Как только ее сделали, сразу стала снижаться температура. Королю, казалось, стало легче, хотя его мучила жажда. Но священный союз знаменитых медиков, уже упомянутых, был разрушен. Против своих четверых собратьев, предписывающих пятое кровопускание — ввиду превосходного эффекта четырех предыдущих, — выступил доктор Валло, который теперь считал необходимым применение слабительного средства. Он оказал столь сильное давление, что эти господа временно отказались от использования ланцета. Его Величеству предписывают «стакан каломеля и александрийского листа»: через два часа жажда прошла. Очищение «позволило освободиться от газов, распиравших низ живота и особенно желудок».

За двадцать шесть лет до «Мнимого больного» мы могли услышать знаменитое предписание:

Clysterium donare,

Postea seignare,

Ensuita purgare (дать клистир, потом пустить кровь, затем очистить!).

Но у каждого времени свои пристрастия, и веносекция не была, может быть, такой уж абсурдной в те времена, когда сильные мира сего ели слишком много мяса с приправами и крупной дичи. Впрочем, если Валло в своем рассказе делает главный упор на безошибочность своего клинического лечения в целом, он говорит так, как будто хочет донести до нас эти сведения о больном и о его близких:

«Король доказал во время этой тяжелой и опасной болезни, что можно было возлагать большие надежды на его огромное мужество, так как в возрасте 10 лет (sic — так) он продемонстрировал веру в себя и твердость, перенося недуги и превозмогая сильнейшие боли во время многочисленных несчастных случаев, которые с ним происходили, никогда не отказываясь ни от кровопускания, ни от надрезов, ни от других крайних мер, предложенных Его Величеству». Это почти стоическое смирение Людовик XIV сохранил до конца своих дней, несмотря на неоправданную легенду о его изнеженности.

Об Анне Австрийской тоже написаны хвалебные слова. «Мужество королевы, — заверяет Антуан Валло, — было восхитительным в этом случае, и ее забота и беспокойство превзошли все ожидания: дни и ночи она не отходила от короля, измученная бессонницей и переживаниями, слегла в горячке, которая, слава Богу, не была продолжительной».

Чтобы триада была совершенной, кардинал тоже получает свою долю похвалы. «Его Преосвященство испытывал сильное беспокойство, видя, что король находится в таком тяжелом состоянии, представляющем крайнюю опасность для его жизни; и, несмотря на всю тяжесть переживания, он не переставая четко вел самые неотложные дела государства»{108}.

Некоторые из этих приказов, благоприятные для внешней политики, неосторожные, если рассматривать их со стороны системы налогообложения, содержали в своем зародыше Фронду,

Глава III.

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

Много бед влечет за собой гражданская война.

Гражданские войны разрушают государство.

Во время гражданских войн все в беспорядке, народ живет в разрухе. Меньшинства раздираемы множеством разногласий.

Вести войну против своего короля и своего властелина всегда достойно сожаления.

«С самого детства, — напишет Людовик XIV для своего сына, — одно лишь упоминание в моем присутствии о “ленивых королях” и майордомах, управляющих их личными делами, производило на меня тягостное впечатление. Но надо себе представить положение дел: ужасные волнения во всем королевстве до и после моего совершеннолетия;[16] война с иностранным государством, когда эти домашние распри лишили Францию множества преимуществ; принц крови, носящий великое имя, стоит во главе врагов; много интриг в государстве; парламенты узурпировали власть и, войдя во вкус, продолжают ее удерживать; при моем дворе очень мало людей надежных и бескорыстных, и поэтому мои подданные, с виду очень покорные, меня также заботят и вызывают у меня те же опасения, что и самые непокорные»{63}. А эти «ужасные волнения» (ничего не преувеличено) разражаются всего через пять лет после начала регентства, когда Людовику XIV нет еще десяти лет и его совершеннолетие в соответствии с законом не может быть провозглашено до 1651 года! Можно ли вообразить испытание, вызванное таким политическим кризисом, да еще в таком раннем возрасте? Конечно, «в душах, рано пробудившихся, мужество не измеряется количеством прожитых лет»[17]. Корнель это написал в 1636 году («в год взятия Корби»), в другой ужасный момент для короля и королевства. Но подобное нагромождение опасностей и такой страшный взрыв, как Фронда, трудно было предсказать в 1648 году. Даже опытному взрослому человеку, даже одному из главных представителей нации.