В Августовских лесах - Павел Федоров

— Эх, пьяная моя голова! — причитал Михальский, дурашливо размахивая руками. — И зачем мне этот лес? И зачем нам с тобой, дорогой братка Иван, браниться? Ну, бери этот лес, бери. Я сыну прикажу, и он сам его привезет до тебя. Бери эти яблоки, и пусть на здоровье кушают их твои малюсенькие ребятишки. Я беру всех твоих пацанчиков на яблочный кошт! Зачем нам ссориться и трясти бородами?

— Мои дети, Юзеф Михальский, не побирушки, а я не нищий! — гневно заговорил Иван. — Ты мне мозги не мути! Лучше ответь, что это за человек?

— Брешет он все! Клянусь маткой бозкой, что брешет! Он такой же пьянчужка, этот Сукальский, как и я сам. Все утро с ним мы вдвоем, как свиньи, тянули эту настойку. Он упился, завалился дрыхнуть в кусты и ничего не помнит, как свинячье ухо. Я тоже ничего не помню…

— А ты и верно ничего не помнишь? — спросил Магницкий, видя, что Юзеф, разглаживая ползавшие вокруг пьяно опущенных губ морщины, увертывается от прямых ответов.

— Эх, Иван, Иван! Если бы Юзеф Михальский имел образованный ум и умел блюсти свой язык, разве он жил бы в Гусарском? Он бы тогда на почетном месте в сейме сидел! Государственные дела вершил! Пришел бы к нему Иван Магницкий, он не только отпустил бы лесу, но и новую хату выстроил бы ему! На, Иван, живи, и заставь своих мальчишек молиться за Юзефа господу богу… Вот что могло быть из Михальского! А сейчас, пока он горилку льет в горло, нет Юзефа, ничего он не помнит, не знает и мелет, как пустая мельница. Просто свинья — и все!

— Значит, ты не помнишь, как собирался комиссаров вешать в Августовских лесах и огнем палить?

— Езус-Мария! Чтоб такое мог сказать мой поганый язык? Так его надо заставить лизнуть сковородку, когда на ней шипит сало…

— Это как раз слетело с твоего языка.

— Если так болтал мой язык, там не было моей головы, а была другая, хмельная башка… — Исподлобья посмотрев на хмурого Ивана, Юзеф постучал своим костлявым кулаком по сморщенному лбу и, отведя глаза в сторону, продолжал: — Не такой Юзеф дурак, чтобы говорить это всерьез!

— А Сукальский тоже не всерьез говорил? — спросил Иван.

— Глупая шутка пьяного человека. Как можно такой брехне верить! Пойдем в хату и посмотрим — спит, наверное, этот пьянчужка. Кстати, и выпьем по чарке, чтобы он пропал, этот сегодняшний день!

— Спасибо за угощение. Мне давно пора отсюда уходить. Не забудь про лес.

Иван, круто повернувшись, быстро пошел к воротам.

После того как затихли в переулке шаги Магницкого, из кустов вышел Владислав.

— Ну что, батько, проводил гостя? — разламывая пополам крупное яблоко, спросил Владислав.

— Где пан Сукальский? — в свою очередь спросил Михальский.

— Уже далеко.

— Ушел?

— Да. А чего он должен здесь дожидаться?…

— Его еще кто-нибудь видел?

— Он переоделся в мой костюм. Мы почти одинакового роста.

— Черт с ним, с костюмом! Он что-нибудь сказал тебе?

— Он мне сказал, что ты много лишнего выпил и столько же наделал глупостей.

Михальский вырвал из рук сына половину яблока, забыв про испорченные зубы, яростно запустил их в твердую кожуру и, вскрикнув от боли, швырнул недозрелое яблоко в кусты. Держась за щеку и проклиная все на свете, взвывая и охая, он продолжал расспрашивать, что еще говорил пан Сукальский.

— Значит, он сказал, что Магницкий не донесет?

— Побоится.

— А вдруг не побоится? Пойдет и заявит или тайно напишет бумагу… Тогда что?

— Насчет бумаги он ничего не говорил.

— А ты как думаешь — может он написать такую бумагу?

— Я думаю, что может, — после длительного раздумья ответил Владислав.

— Этот упрямый лесной медведь все может сделать. Он может заколотить меня в гроб, — подавленно проговорил Михальский. — Ты не должен спускать с него глаз. Может быть, ты встретишься с ним и поговоришь? Предложи ему червонцев пять, а если не согласится, пообещай пеструю телку.

— Иван Магницкий не возьмет ни денег, ни телки, — возразил Владислав.

— Неужели этот голодранец откажется от пяти червонцев?

— Батько, ты меня с детства учил, как надо узнавать людей, чтобы перехитрить их и потом вывернуть наизнанку, а сам даже не изучил Ивана. Он держит в руках власть. Если ему намекнуть на червонцы, он наверняка откажется и составит какой-нибудь протокол или другую бумагу. Надо хитрее что-нибудь придумать.

— Что же можно придумать?

— Не беспокойся только и не горячись. Я придумаю так, что Иван не донесет.

— Ты уже придумал? — тяжело дыша, шагнув к сыну, спросил Юзеф.

— Может, и придумал… — Владислав, сверкнув глазами, первый раз в жизни с грубой злостью сказал отцу: — Ты лучше не расспрашивай, коль не можешь держать за зубами свой болтливый язык.

И, оставив растерянного родителя одного в саду, ушел в дом.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Соскочив с кровати, Галина подошла к окну.

В лицо ей ударил ослепительный луч солнца, скользнул по растрепанным каштановым волосам и осветил старенькое коричневого цвета платье, из которого она давно уже выросла. Прижав к груди маленькие на деревянной подошве башмачки, Галина осторожно влезла на подоконник и спрыгнула в сад. С бурно колотившимся сердцем девушка, не останавливаясь, вышла на задний двор, где находился крытый соломой сушильный сарай. За сараем до недалекой опушки леса тянулось начинающее желтеть картофельное поле.

Ей жалко было покидать родной дом, но и тяжело было ощущать вздувшийся на шее рубец от сыромятной супони. Еще более тяжело было слушать шепотливый, задыхающийся голос матери, когда она говорила отцу, что ненавидит новую власть и с радостью ждет ее гибели, которую предрекает какой-то Сукальский. Галина четко видела перед глазами всех этих ставших ей близкими советских людей, которых она полюбила, как и своего Костю. Он-то и сблизил ее со своими друзьями и многое научил понимать. А теперь у нее хотят отнять его, а может быть, и убить.

Галина вдруг рванулась и бегом побежала к заставе, словно любимому человеку уже сейчас грозила смертельная опасность.

Прошлепав босыми ногами по мосту, Галина спустилась в крутую ложбинку, заросшую кустами черемухи. Сначала узкая тропа вела вдоль канала, а затем поворачивала вправо, на небольшую высотку. У ската этой высотки начинался забор с колючей проволокой. За забором, рядом с командирским домом, стояла маленькая деревянная баня. Чуть повыше виднелся бруствер траншеи. В центре двора находилась длинная, из красного кирпича конюшня с высоким коньком. Параллельно ей стояла одноэтажная каменная казарма. В ней же были и все остальные служебные помещения.

Обогнув командирский дом, Галина, мельком взглянув на занавешенные окна, пошла к центральным воротам. Со двора доносились смех солдат и задорные хлопки ладоней. Сквозь щели забора было видно, как рослые, в сапогах и брюках, но с обнаженными загорелыми спинами пограничники сильными движениями кидали через сетку волейбольный мяч. Один из играющих — бритоголовый — был в синих военных брюках и в красной шелковой тенниске. В воротах Галину встретил высокий белокурый командир с тремя треугольниками на зеленых петлицах и с красной повязкой дежурного на рукаве.

— Что вам угодно, гражданочка? — спросил дежурный.

— Здравствуйте, товарищ Стебайлов! — Галина хотела протянуть руку, но тут же отдернула ее и густо покраснела.

— Здравствуйте, — ответил Стебайлов и тоже смутился. — Откуда вы меня знаете? — спросил он.

— Да вы же в школе доклад делали! О-о, мы вам тогда долго в ладоши хлопали и хорошо вас запомнили. Лейтенант Кудеяров нас тогда познакомил. Разве забыли?

— Кажется, теперь вспоминаю… — неловко оправив гимнастерку, ответил Стебайлов. Он хотел сказать, что все помнит, но не сказал, а вместо этого спросил, зачем она пришла и кого ей нужно видеть. Галина ответила, что она хочет видеть начальника заставы или комиссара по очень важному делу.

Стебайлов козырнул и четко повернулся. Подойдя к играющим, он что-то объяснил вышедшему с площадки бритоголовому в синих брюках. Тот в знак согласия кивнул своей крупной головой и, отряхивая широкие ладони, пошел к висевшему у кирпичной стены умывальнику.

Политрук Шарипов уже успел надеть гимнастерку и портупею и сесть за большой письменный стол, когда девушка вошла в его кабинет. Он приветливо улыбнулся, встал, пожал девушке руку. Гладко выбритой головой и серыми глазами он напомнил Галине Григория Котовского, портрет которого она видела в недавно прочитанной книге.

— Значит, по очень важному делу? — внимательно посматривая на девушку, спросил Шарипов. Он понял, что она чем-то взволнована, и, чтобы дать ей немного успокоиться, сам заговорил первым:

— Клавдию Федоровну в селе не встретили?

— А разве она туда пошла?

— Пошла с ребятишками и хотела зайти к Франчишке Игнатьевне. Как же вы их не встретили?