Этот дикий взгляд. Волки в русском восприятии XIX века - Ян Хельфант
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко-зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло-желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко-красными островами посреди ярко-зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время [Толстой 1938а: 244].
Каждая деталь этого описания, пропущенная сквозь обостренное охотничье восприятие, свойственное Николаю, соотносится с конкретными методами, в соответствии с которыми проводилась псовая охота: обычно ее устраивали осенью, после сбора урожая, когда молодые волки уже были достаточно крупными и могли представлять самостоятельную угрозу, но еще держались рядом с родными логовами, чтобы находиться в одной стае со взрослыми волками. Голые, «выбитые скотом» поля, опустевшие после жатвы, Толстой противопоставляет лесистым «островам» и кустарникам, которые служат укрытием для будущей добычи. Разумеется, охотники, ездившие верхом, старались не топтать поля до сбора урожая, и охота чаще всего происходила в тот период, когда густая летняя растительность уже поредела, но еще не выпал глубокий снег, который усложнил бы погоню за добычей.
Если на волков Ростовы охотились преимущественно в собственном обширном имении, то лисиц и зайцев они преследовали далеко за его пределами в компании своих соседей Илагиных. В этой связи следует упомянуть, что, как указывает Мачеварианов, русские землевладельцы обычно с радостью разрешали охотникам-дворянам охотиться на своих угодьях. Эту их готовность предоставить свои владения для охоты другим помещикам, также имевшим землю в собственности, Мачеварианов противопоставляет западному обычаю строго соблюдать букву закона и считает доказательством русского патриотизма:
Наши русские землевладельцы совершенно чужды меркантильных расчетов, столь обычных у западных народов… В наших провинциях достаточно одного намека охотника, чтоб получить от владельца или управляющего местностью не только дозволение, но радушное приглашение; а потому русский охотник всегда гордится пред иностранцами правом свободной, раздольной охоты во всех концах России [Мачеварианов 1991: 18].
Экспансивность Мачеварианова выглядит чрезмерной (и вызывает иронию в контексте толстовского романа, между героями которого возникнет спор, на чьей земле была поймана лисица), к тому же из его слов напрашивается вывод, что патриотическая традиция предоставлять охотникам доступ в земельные угодья существовала только среди дворянства. Однако упоминание о ней показательно, поскольку свидетельствует, сколь огромные пространства неразработанной земли и лесов оставались в России по сравнению с Западной Европой.
Утром перед выездом Николай и его полные нетерпения борзые, которых до этого три дня намеренно продержали в бездействии, почувствовали, что для охоты сложились самые благоприятные условия:
Единственное движение, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито-мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканною грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками [Толстой 1938а: 493].
Когда Николай и две его борзые находились в саду, среди сырого и пахучего воздуха, из-за угла дома появился ловчий Данило:
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из-за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по-украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё-таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы [Там же: 493–494].
Толстовское повествование, основанное на ощущениях Николая, тотчас же сосредоточивается на ловчем Даниле. Буйный независимый нрав, воплощенный в его богатом звучном голосе, выходит за рамки домашнего начала, которое символизируют дом и сад, принадлежащие Николаю. В робости Николая отражается переход власти от хозяина к крепостному, поскольку теперь иерархия начинает определяться ролями, которые предстоит исполнять участникам охоты. Дерзкое поведение Данилы, его украинская стрижка, черкесская шапка и охотничий хлыст в руке напоминают о вызывающе независимых казаках, описанных Толстым в повести «Казаки» (1863), и особенно о казаке-охотнике Ерошке. Подобно Ерошке, Данило представляет собой пограничную фигуру, которая служит для Ростова и других охотников посредником, облегчая их взаимодействие с природой, ра́вно как Ерошка выступает проводником для Оленина во время вылазок в дикие местности Кавказа[34].
Образ Данилы может показаться утрированным или чересчур своеобразным из-за подчеркивания Толстым его независимости и дерзости (ведь он всего лишь графский крепостной). Впрочем, если рассмотреть его в контексте изображения охотников в других источниках XIX века, он уже не будет выглядеть столь необычным. Функции и обязанности главного ловчего в крупном охотничьем отряде той эпохи были разнообразными и требовали существенных знаний и опыта. Особо умелые и испытанные ловчие несли ответственность за несколько десятков и даже сотен гончих и борзых; кроме того, в подчинении у него находились псари, выжлятники, борзятники и другие участники охоты, которые занимались собаками и следили за местной популяцией дичи, а также за возможностями для охоты в более отдаленных окрестностях[35]. Наконец, ловчий играл центральную роль в обучении гончих и борзых, хотя эта роль могла делиться между двумя или тремя людьми. Для этого требовалась целая совокупность качеств, которые высоко ценились и внушали уважение. Иногда таких людей нанимали за жалованье (это стало нормой после освобождения крестьян), но до отмены крепостного права они обычно набирались из крестьян, принадлежавших помещику. Впрочем, в обоих случаях все понимали и уважали первостепенную роль ловчего.
Мачеварианов, писавший свое сочинение в 1876 году, подчеркивал, насколько важно отбирать в ловчие способных людей, и особо предостерегал против использования в этом качестве домашних слуг. По его утверждению, лучше заплатить за умелого и преданного ловчего, чем проиграть деньги в карты или потратиться на дорогие подарки или женские украшения, поскольку охота лучше влияет на характер, чем участие в других мужских развлечениях [Мачеварианов 1991: 21–22]. Обязанности ловчего он определяет следующим образом:
ЛОВЧИЙ – главный смотритель всей охоты, отвечающий за все беспорядки. Он отличается примерным поведением, трезвостью, сметливостью и совершенным знанием езды доезжачего и борзятника. Все охотники находятся у него в полном повиновении [Там же: 19].
Губин также подтверждает, что ловчий обладал высоким статусом и широкими полномочиями. Кроме того, он подчеркивает, что ловчему важно иметь звучный и сильный голос обширного диапазона, слышимый на большом расстоянии и созвучный с «музыкой» гончих (это проясняет, почему Толстой указывает на особое звучание голоса Данилы). Он даже приводит подробную нотную запись различных охотничьих выкликов, используемых
