Командировка - Яроцкий Борис Михайлович

— Степан Степанович, все будет как надо. Машенька у нас — ас. Не вы первый попадаете в ее прекрасные руки.

— Михаил Васильевич, я вас удалю, — предупредила Машенька.

— Молчу.

Да, у нее были руки настоящего хирурга. Это сразу же про себя отметил Иван Григорьевич. Мышцы, перебитые пулями, она брала нежно, как будто это было тельце ребенка, которому нельзя причинять боль. И раненый это чувствовал. Он был в сознании, пытался улыбаться, как бы давая понять, что действительно все будет как надо, и когда ему придется рассказывать об этой операции, мало кто поверит, что его оперировал не хирург, а медсестра заводского здравпункта.

Завод по старой памяти по-прежнему называли «почтовым ящиком», хотя секретного здесь уже ничего не осталось: оборудование закупила американская фирма «Локхид», но его пока еще не вывезла и не уничтожила. Да и рабочие с демонтажем не торопились, зная: не будет оборудования — не будет и работы…

Раненому вливали донорскую кровь прямо из руки добровольца. И донор тоже подбадривал раненого:

— Держись, Степан Степанович…

«Какой же он Степан Степанович, — недоумевал Иван Григорьевич. — Он небось Мухаммед Хасанович или Хасан Мухаммедович».

Чем он занимался в Прикордонном и почему в него стреляли, а теперь тайком оперировали в заводском здравпункте, для Ивана Григорьевича оставалось загадкой. Он лишь предполагал, что это и есть тот самый человек, который покупает технические идеи. Не раньше, как вчера, Анатолий Зосимович обмолвился: «Мы вынуждены продавать свой ум, чтоб не подохнуть с голоду. За идеи пока еще платят. Притом платят наши друзья». — «А не лучше ли продавать им чертежи?» — предложил Иван Григорьевич, на что Анатолий Зосимович ответил: «Чертежи уже давно перекочевали в сейфы “Локхида”».

Всходило солнце, когда Михаил Спис привез Ивана Григорьевича домой. Почему-то оба обратили внимание на пожелтевшую листву каштанов. На них лежала холодная роса.

Михаил не спешил прощаться. Ему хотелось ближе познакомиться с этим загадочным, неизвестно откуда появившимся человеком. Сам собой напрашивался вопрос: почему он, судовой врач, оказался далеко от моря, от города своей постоянной прописки? И зачем? Со слов Забудских ему было известно, что у их квартиранта в Одессе есть жилье и что он получает пенсию как бывший работник пароходства.

— Я вас попрошу, Иван Григорьевич, — напомнил Михаил. — Никому не говорите, где вы в эту ночь были. За помощь спасибо от Союза офицеров. Машенька хоть и опытная медсестра, но подстраховка ей не помешала. Вы все-таки врач и оперировать вам доводилось.

— В молодости, — уточнил Иван Григорьевич. Объяснять не стал, что он оперировал не матросов, а пограничников. Михаил взглянул на него, словно подтверждая: «Конечно же». В его глазах Иван Григорьевич уловил что-то знакомое.

— Кто вам посоветовал обраться ко мне за помощью? Забудские?

— Нет, — сказал Михаил. — Они наши хорошие друзья, но с вами раньше познакомить меня не догадались.

— Неужели Славко Тарасович Ажипа?

— Он — мэр. А с мэром у меня отношения мэрские. Он сообщил вашей подруге, что вы, Иван Григорьевич Коваль, вернулись в свой родной город и поселились у Забудских.

— Моей подруге?

— Да, Анастасии Карповне.

— Жевноватченко?

— По мужу она Богович, а по родству мне доводится теткой.

«Так вот какой племянник у моей школьной подружки! — подумал Иван Григорьевич. — А я гадаю, у кого я видел такие же глаза?»

— Не буду скрывать, — продолжал Михаил, с трудом тая улыбку. — Тетя велела узнать, где вы пропадали целых сорок лет? Но я допытываться не буду. Надеюсь, при встрече вы ей сами все расскажете. А для нашей организации главное, что она за вас поручилась. Тетя у меня что надо!

Тут и Иван Григорьевич не сдержал улыбку:

— Не потому ли, что в школе, в десятом классе, я был у нее комсоргом?

— Не потому, — отозвался Михаил. — Из некоторых комсоргов потом вышли отъявленные мерзавцы… Вы не делали карьеру. Вы шли туда, куда вас посылали и где было всего трудней.

— Откуда вам все это известно?

— Тетя говорила. А мерзавцы тогда маскировались, теперь же — нет надобности. Но стреляют из-за угла. Сегодня стреляли в Степана Степановича. Кстати, он толковый инженер, оборонщик. Американцы разрушили его страну. Разрушили, потому что наши руководители их предали. Вот и приходится Степану Степановичу тайком у нас работать на свою оборону.

Михаил говорил горячо, запальчиво, чувствовалось, что Степана Степановича он оберегает как своего боевого товарища.

Иван Григорьевич слушал молча, отозвался нескоро:

— Мне приятно слышать, Миша, что вы своих друзей в беде не оставляете.

Впервые он назвал Михаила только по имени, как бы давая понять, что он помнит свою школьную подругу.

— И еще. Тетя просила вам передать, чтобы вы подыскали другую квартиру.

— Мне у Забудских неплохо…

— Да, но к ним возвращается их старший сын.

— От него же никаких вестей?

— Едет… Вам они стесняются сказать…

— Спасибо, что предупредили. Буду искать квартиру…

— А может, вы сначала поговорите с моей тетей? Вот вам телефон. — Михаил передал Ивану Григорьевичу карточку, на прощание крепко пожал руку.

Иван Григорьевич еще долго стоял во дворе, не спешил заходить в квартиру, где скоро появится еще один жилец, о котором хозяева старались помалкивать. И в этом была какая-то загадка.

Но больше загадочного привнес бывший военпред майор Спис, председатель городского Союза офицеров. Он ускорил встречу с Настей.

«Узнаем ли друг друга?» Еще можно было оттянуть свидание. Но не встретиться он уже не мог.

Глава 7

Наконец-то Ивану Григорьевичу представилась возможность выполнить свое обещание: посмотреть Игоря. И здесь помог Михаил Спис. Он нашел злосчастные пять долларов на взятку директрисе, и в субботу рано утром приехал к Забудским, велел спешно собираться. Кроме долларов он достал еще канистру бензина — этот страшно дефицитный продукт — ровно столько, чтоб добраться до интерната и вернуться обратно.

Отправились втроем. Анатолия Зосимовича оставили на хозяйстве — дали возможность отоспаться. На патронном забурилась поточная линия, и группа наладчиков, куда входил и Анатолий Зосимович, провозилась до утра. Домой хозяин принес двести тысяч карбованцев и бутылку «Степной козацкой» канадского производства.

Надежда Петровна везла Игорьку гостинец — пирожки с капустой. В салоне «москвича» царил аппетиный запах.

— Было время, мы детям возили шоколадки, — вдруг посетовала женщина, ни к кому не обращаясь. Иван Григорьевич невольно сглотнул слюни: он позавтракал одним чаем.

То время, которое вспомнила рано постаревшая в нищете и заботах женщина, он представил по-своему: тогда он был в Америке. Его сыновья — Эдвард и Артур — росли в свое удовольствие, им, как и ему, офицеру Пентагона, голодать не доводилось. Пища для них была так же естественна, как и воздух, которым они дышали.

На сетования женщины откликнулся Михаил. Не отрывая взгляда от разбитой дороги, он сказал, как пошутил:

— Наше время, сытое и счастливое, будет на новом витке спирали.

— Дай-то бог, — вздохнула Надежда Петровна.

Иван Григорьевич промолчал. За чернеющими полосками крохотных огородов показались серые кирпичные трехэтажки — корпуса интерната.

«Москвича» припарковали к железным решетчатым воротам, из которых были выломаны прутья. Втроем направились в административный корпус. С пятью долларами в кармане Надежда Петровна вошла в кабинет директрисы. Мужчины остались за дверью. Они рассудили, что коллеги быстрее найдут общий язык. Директрисса приняла взятку как должное. Эту женщину, крупную, дородную, со слоновьими ногами, Михаил немного знал: в горкоме партии она возглавляла орготдел.

— Неужели такое возможно? — удивился Иван Григорьевич. У него было прежнее, сорокалетней давности понятие о партийном работнике.