Повести и рассказы - Владимир Дудинцев

— Ивантеева с Сашей отругайте, Прокопий Фомич. Очень они вредные.

Уселась поудобнее, и телогрейка коробом поднялась на ней, как водолазный костюм.

— Уже отругал, — сказал Снарский. — У меня вот штука есть, — он поднял над столом бинокль и погрозил. — Всех проверю. Вот — Павлик. Все бы так — каждый день дяде Прокопу по сто восемнадцать процентов выкладывали. Без беготни. Смотришь, к маю весь план свернули бы.

— Так я повторяю, — Снарский поднялся, и Тимофей, почувствовав строгость в голосе бригадира, тоже встал. — Повторяю: будем бороться за то, что написано у нас на знамени. За оба слова. За «коллектив» и за «лучший». А ты, Клава, бери Тимофееву сумку. Вместо него пойдешь. Я отстраняю его от взрывных работ на неделю.

После обеда Залетов посидел за столом, подумал, потом хлопнул себя по коленям и пошел к нарам одеваться. Он перепоясался поверх коротенькой телогрейки широким ремнем, завязал под нижней губой ушанку, повесил на плечо сумку и, натягивая рукавицы, рослый, занимая почти всю землянку, прошел к выходу.

— Готова, что ли, Баринова?

— Готова, Залетов, — сказала Клава сквозь платок, и глаза ее засмеялись в треугольном окошке.

Взрывники проводили их любопытными взглядами. Саша был уже в очках, и по этому поводу Васька, одеваясь, заметил:

— Гляди, ребята, Пискунов уже поборол пережиток!

Не одевался только Тимофей. Прямо от стола он пошел к печке и взялся за кочергу. Снарский, уходя, положил на нары книжку.

— Зубри технику безопасности, Тимоша, не серчай.

И опять заходила канонада по ущелью, и за белыми, снежными зубцами ожила, защелкала, отвечая взрывникам, сияющая горная страна. Прокопий Фомич до вечера с биноклем лазил по камням и кручам. Он ждал, будет ли еще взрыв или уже окончилась серия? Нет, все шло нормально. Только Гришука один раз тайком от Мусакеева прикусил капсюль зубами — чтоб лучше держался.

«Похоже, что взрывчатка сгорела», — подумал дядя Прокоп вечером, когда взрывники стали выписывать на фанере свою выработку за день: Саша с Ивантеевым дали всего лишь 114 процентов. Снарский сумел разгадать и согласное молчание бригады — ребята наблюдали за Павлом и Клавой. Но и здесь все было в порядке — Залетов, как пришел, даже не оглянулся на кладовщицу. Он разложил на столе свои книги, снял с крючка лампу, и лицо у него еще больше вытянулось, а на лбу залегли две толстые складки.

— Занимайся, — сказала Клава, прошла мимо него на цыпочках и двумя пальцами простригла его волосы. Она повесила на гвоздь телогрейку и, — ту-ру-ру — напевая, ушла к Насте готовить ужин.

И на следующий день и через неделю в землянке звучало это тоненькое «ту-ру-ру» — все шло спокойно. А потом, вот так же вечером, когда все собрались за столом и достали карандаши, Клава вдруг подошла к фанере, стукнула мелом и остановилась.

— Дядя Прокоп!

Снарский оглянулся. Под красноватыми пальцами кладовщицы стояла большая меловая цифра — 2. Не скрывая радости, Клава оглянулась на взрывников, поправила локтем волосы, нарисовала рядом с двойкой большой нуль и опять оглянулась.

— Пиши до конца! — закричал Снарский. — Настя! Смотри, что делается!

Клава еще раз стукнула мелом и получилось — 201.

И опять, как в тот раз, забежала в землянку тишина. Только сейчас все было по-другому, и по-новому остро блестели очки Саши.

— Пашка, поделись! Как это вы?

— Как удобней, — сказал Залетов и засмеялся. — Ты так спрашиваешь, как будто мы сороку служить научили. Вон Клава сейчас все растолкует. Давай, Баринова, растолкуй.

— Э-э, нет. Второпях — это я не признаю. — Снарский твердо положил руку на стол. — Завтра кончаем на час раньше и — милости прошу на лекцию. А бригадиру разрешается и сейчас узнать, — он ухмыльнулся. — Айда со мной на кухню, мастера!

На кухне около печки дядя Прокоп выспросил у Клавы и Залетова все до тонкостей, все, кроме одного вопроса. Этот вопрос он так и не смог задать, начал чесать спину, косо поглядывая на Клаву, подыскивая самые неопределенные, безопасные слова.

— Молодцы, — сказал он, наконец, и положил руки им на плечи. — Благословляю! Так и продолжайте, в том же духе. У вас пойдет!

На следующий вечер взрывники собрались слушать лекцию. Прокопий Фомич занял председательское место, посмотрел на бумажку, куда он весь день записывал тезисы, и начал вступительное слово.

— Мы, взрывники, — передовой отряд, — сказал он между прочим. — Мы — артиллерия, с нас начинается бой. Взрывники идут впереди. Бригада маленькая, а открывает фронт для целого участка. Мы должны молниеносно и чисто сделать свое дело, разворотить к лешему все скалы и убраться на новые позиции. И, дай бог, не сглазить, начали мы неплохо. Сейчас Клава и Павлик нам расскажут: простая штука, никакой хитрости нет, а мы через это дело будем вдвое сильнее. Давай, Клава, выходи на трибуну.

Клава перевернула фанерный лист, взяла мел. Она нарисовала у самого края крестик, похожий на человечка, — «это Залетов», и хитро посмотрела на Павла. Потом провела от «Залетова» прямую линию и на другом конце ее поставила еще один крестик — «это я». А посредине расставила двенадцать кружков — «это заряды».

— Вот так мы работали до вчерашнего дня, — сказала она. — Я сторожу, чтобы никто не подошел, а Павлик идет ко мне и поджигает шнуры. Теперь посмотрим, что он придумал.

Она провела под первой линией вторую — через всю фанеру, перечеркнула ее посредине и отложила вправо и влево по двенадцати кружков.

— Теперь у нас две серии, — пояснила она, упираясь мелом в доску и обводя внимательным взглядом всю бригаду. — Понятно?

— Давай, давай дальше, — Васька вылез из-за стола и подошел поближе.

— Во-от. Мы с Залетовым поставили с обоих концов по флажку и идем навстречу. Кладем заряды, каждый на своей серии. Вот здесь мы встретились. Здравствуй, Залетов! Все готово? Все! Ну, до свиданья, — и идем обратно, поджигаем шнуры: он у себя, а я у себя. Подожгли, разошлись, я вот здесь около флажка в укрытии стою, а он на том конце. Вот и все.

— Как взрывы считаете, скажи, — напомнил Снарский.

— У нас шнуры разной длины, — сказал Павел из-за лампы. — Сперва у Бариновой серия взрывается, а через полминутки — у меня начинает рваться.

— А эффект, эффект?

— Пожалуйста! — Клава ожила, даже как будто рассердилась. — Пожалуйста! Заняты делом не один, а двое. Это не эффект? Охраняют опять же двое, а не один. Нас было шесть в бригаде, а теперь нас двенадцать!

— Какие вопросы к лектору? — спросил председатель.

— У меня вопрос, — отозвался Мусакеев и встал.

В продолговатых черных глазах его кипела незнакомая лихорадка. — Снарский, на моем пикете есть четыре камня. И есть отметка. Стенку на два метра глубже надо взять. Я камни не трогал. Будем делать камеру — побольше заряд добавим. Стенка отлетит, камни вниз собьет. Все будет за один раз!

— Ах ты, милашка! — Прокопий Фомич не донес трубку, замер, просиял. — Ребята! Вот он где, эффект! Послушал — и у самого искра загорелась. Вот она где начинается красота!

Мусакеев все еще стоял — широкий, одетый в длинную гимнастерку, похожий на маленького толстенького военного. Гришука попробовал посадить его, но малыш даже не шевельнулся. Он смотрел на свои камни.

И тут, блеснув очками, вскочил Саша.

— Дядя Прокоп! Послушайте меня! — закричал он, и все засмеялись: еще одна искра! — Дядя Прокоп! Надо так сделать: Пашку и Клаву надо разделить! Павлик пойдет с Гришукой — ему будет показывать…

Клава, стукнув мелом, холодно посмотрела на Сашу. Губы ее дрогнули.

— А Клава еще с кем-нибудь, с Васькой пойдет! — кричал Саша, еще больше разгораясь. — Для передачи опыта! Новое дело-то!

«Эх ты, опыт, зеленая трава», — подумал Снарский.

— А вы, дядя Прокоп, берите нас с Мусакеевым! И Бородина возьмем! Чтоб сразу. Чтоб без задержки! И Форд пригодится — будет взрывчатку возить!

— Ну что ж, — Прокопий Фомич помедлил. — Ты как, Павлик, приветствуешь такую комбинацию?

И большой, суровый Павел странно зашевелился, ему стало тесно за столом. Гришука подбежал к нему, горячо зашептал прямо в лицо:

— Меня, что ли, не знаешь? Давай со мной! Он приветствует, дядя Прокоп!

— Что Клава думает? — спросил Прокопий Фомич. — Может, оставить вас с Павликом?

— Закреплять, что достигли, — добавил Васька.

И Клава вспыхнула.

— Чего мы достигли? Чего? — она резко повернулась к Ваське. — Нет, ты скажи — чего?

Гневная, сдержанная, она положила мел около фанеры и, проходя мимо Ивантеева, убрала локоть. Залетов, глядя на нее, чуть-чуть подвинулся. Снарский заметил этот сигнал. Но тут же рядом с Павлом на лавку — на Клавино место — впрыгнул Гришука.

— Павлик, мы с тобой завтра — ох, и дадим!

Клава тряхнула волосами и села около Снарского. Наступила тишина. Она медленно остывала, и когда остыла, Васька кашлянул, попробовал голос: