Майская ночь, или Утопленницы - Евгений Юрьевич Лукин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сказывают, в туманные дни восходит на неё стень мёртвого атамана и, ежели прёт мимо какое судно (сухогруз или там нефтеналивное), глухо кричит: «Завора-ачивай!..»
Давний мой знакомый мимо тех мест на туристическом теплоходе проходил — своими глазами видал. Сам когда-то в морфлоте служил мичманом, врать не станет.
* * *
— То есть, получается, вы Уракову за Настю отомстили? — сочувственно уточнил я, не решаясь вернуться к вопросу о сравнительной силе колдунов.
— Да тут, вишь, как… — закряхтел отставной владыка Волги, Дона, Яика и прочих речек поменее. — Ей чаво припало-то? В атаманы меня пропихнуть…
— Ну это я сразу понял. А зачем? Просто из честолюбия или Волкодиру замену искала? В смысле — достойную… Всё-таки атаман… не кашевар…
Озадачился, поскрёб в косматом затылке.
— Баба… — произнёс он, вздёрнув седые тяжёлые брови. — Вот втемяшилось ей…
Я вдруг сообразил, в чём тут дело, и стало мне зябко. Встал с плахи, подошёл к висящему на цепях бочонку, потрогал футболку. Нет, влажная ещё… При этом почудилось, будто от бочонка исходит некая дрожь, хотя вполне возможно, что исходила она от меня самого. Вернулся, сел, обхватил руками голые плечи. Мимоходом отметил, что обе змеюки куда-то исчезли. Не иначе уползли докладывать о проделанной работе. Впрочем, мне уже было не до них.
— Так это что ж получается? — потрясённо вымолвил я. — Что она сама заклятие на себя наложила?
— Ну не Ураков же! — вспылил он. — В носе у него не кругло — таки заклятья ложить!
Вот это характер! Себя не пощадила, стенью стала, а своего добилась!
— И вы, значит…
— А куды денесси… — не дослушав, кивнул он. — Токо в атаманы… А тут и шайка на бугор вернулась…
* * *
Вернулась шайка на бугор, смотрят: лежит мёртвое тело бывшего атамана Уракова, и стоит над ним Стенька, весь какой-то суровый, неведомый. В одной руке выковырнутая пуля, в другой — разряженный пистолет. Усомнились, попятились. Разряженный-то он разряженный, а вишь, стреляет.
Сдёрнули шапки, перекрестились сугубым перстом. Двумя, значит, пальцами. Стоят молчат.
— Ну что, братцы?.. — говорит наконец есаул (сам из татар). — Кого в атаманы-то излюбим? Стеньку?
Нарочно говорит, с подначкой — сам, небось, в верховоды лезет. Известно: у татарина — что у собаки, души нет, один пар. Ну тут, понятно, смутились разбойнички: отмерли, зароптали.
— Кашевара — в атаманы?
— Ему ж пятнадцать годков!
— Эко диво, Уракова он застрелил! Я вон Ивашку Сусанина под Костромой зарезал — так что ж теперь?
— Сколько лет живём, такого не бывало!
— Уж лучше есаула…
Осерчал кашевар. Вышел в круг, да как гаркнет:
— Айда в лес!
Удивились, конечно, но пошли. А в лесу-то как раз Стенькины моргулютки пеньки пересчитывали.
— Ну-ка, кто из вас такой ловкий? — пытает он товарищей. — Преклони весь лес к земле!
Молчат, глаза пялят.
— Никто не способный? — выхватил сабельку, вознёс над головой. — Преклонись!
Такое враз грянуло! Шум, треск, щепки летят… Моргулютки-то уже остервенели от пеньковой своей бухгалтерии, а тут — глядь! — настоящая работёнка привалила. На радостях чуть дубраву целиком не выломили.
Ахнули разбойнички. Эка страсть! Лес-то и вправду полёг! Крикнули с перепугу:
— Быть Стеньке атаманом!
Так вот и стал…
Глава 5. АТАМАН
А бугров всего было три: один — Ураков (ну об нём уже речь шла), другой — Настин, а третий — Стенькин (на котором он потом трубку свою из озорства оставил).
Приосанился бывший кашевар: весь в шелку, спереди горбат, на поясе сабля в золочёной ножне побрякивает. Ничего не попишешь, стал атаманом — чин блюди. Но, как говорится, по одёжке встречают… Каков ты в деле, покажь!
И вот выходит это он на свой бугор.
— А что, — говорит, — ребята, за кораблик там бежит? Уж не тот ли, на котором капитан не прост?
— Ён, — отвечают. — Тот самый, что тадысь портками своими трёс, а нас в лодке на двадцать сажён отбрасывало…
— Ташши кошму!
Принесли ему кошму. Осмотрел её Стенька — нет, маловата.
— Ковёр ташши!
Принесли ковёр трухменской работы. Ну этот вроде в самый раз. Раскатал его Стенька атаманскими своими руками на прибрежной водице, шепнул заветное словцо, ступил на узоры азияцкие. Не тонет ковёр — плавает. А может и летает низенько-низенько — поди ещё загляни под него!
— Седай, ребята, поехали!
Оробели ребята, помялись — ну да делать нечего, атаман велел. Поместились с опаской на ковре — в тесноте, да не в обиде.
— Ой да!..
И ка-ак этот коврик по Волге припустит! Переняли судёнышко на стрежне, кликнули сарынь на кичку, товар пограбили, а капитана вздёрнули на щёгле заместо паруса, чтобы впредь портками не трёс. Ишь, не прост он… Тут не проще тебя водятся!
* * *
До самого вечера дуван дуванили (добычу делили). А там и пирушку затеяли. Гуляют разбойнички — смотреть на них дымно. Один лишь Стенька сидит — свесил головушку на праву сторонушку, и хмель его не берёт.
— Догуливайте, — велит, — без меня.
Встал да пошёл к Настину бугру, где стень ходит. Вот ведь как оно случается-то: жили с ней, ровно кошка с собакой, бранились почём зря, а не стало её — хоть волком вой.
А волки-то в ту ночь и впрямь выли. Это теперь их в наших краях повывели, а тогда не счесть было. И волков, и медведей, и куниц…
Месяц в небе — брюхат, на сносях. Всё видать, как днём. Настину стень атаман издалека углядел. При ясном-то солнышке она понеприметней была — вроде серой дымки, а тут идёт навстречу, будто и не пропадала с бела света. И что ей сказать? «Здорово живёшь?» Так не живёт уже…
— Ой, Настя-Настя…
— Ой да ой!.. — услышал он в ответ. — Всё не отойкаешься никак? Тоже мне атаман!..
И не шипом ответила — голосом, ещё и сердитым.
Тронул — живая.
* * *
— А говорите, не Ураков! — вскричал я. — Конечно, Ураков! Застрелили вы его — вот с Насти чары и спали…
— Иех!.. — выговорил он, скривясь, и оглядел меня с презрительным сожалением. — Голова твоя, в темя не колоченная… Чары с неё спали! Стенью-то она только прикидывалась! Чтоб я как раз Уракова в отместку и застрелил!
— Да что вы!.. А дальше?
— Н-ну дальше…
* *
