Мент и бомжара (сборник) - Виктор Пронин

– Я, конечно, извиняюсь, – заговорил бомж, – но, может быть, вы позволите выйти на балкон, сигаретку выкурить?.. У вас тут разговор суровый, криминальный…

– Кури здесь, – сказал Тихонов. Он почему-то сразу решил, что к этому человеку можно обратиться и на «ты».

– Да неловко, – смутился бомж. – Я уж на балконе… Если позволите, конечно…

– Пройди через комнату… Там открыто.

Сутулясь и заворачивая носки ботинок внутрь, бомж вышел из кухни, пересек комнату и толкнул дверь на балкон. И тут же вслед за ним на балкон вышел и хозяин.

– Чуть не забыл, – сказал он, беря сапоги в углу. – Если уж твоему хозяину нужны доказательства… На сапогах еще грязь не просохла. – И он унес сапоги на кухню, а через несколько минут снова бросил их на прежнее место.

Тут же, на балконе, стояли нераспечатанные пачки с кафелем. Они были сложены стопками, и бомж довольно удобно расположился на одной из них, присев в самом углу.

– Ремонт намечается? – спросил он у Тихонова, когда тот вернулся с сапогами.

– Да, небольшой. – Тихонов хотел было уже уйти, но его остановил следующий вопрос бомжа.

– Ванную будете обкладывать?

– Ванная уже обложена… На кухне хочу угол отделать вокруг раковины.

– Хорошее дело, – ответил бомж, пуская дым в сторону – он даже на балконе не чувствовал себя уверенно. – Хочешь, погадаю? – неожиданно спросил бомж.

– Что? – не понял Тихонов.

– Погадаю… Я ведь немного звездочет… А звездочеты, хироманты – одна шайка-лейка. – И он протянул руку. Тихонов в полной растерянности протянул свою, ладонью кверху.

– Ну вот видишь, как все получается… Я примерно такой картины и ожидал…

– И что же там получается? – У Тихонова рука явно, просто заметно дрогнула, и бомж только с удивлением посмотрел на него.

– У тебя линия сердца и линия ума сливаются в одну, это, можно сказать, одна линия.

– И что же это означает?

– То ли сердца у тебя нет, то ли ума… Во всяком случае, сливаясь, эти линии ослабляют друг друга. Это можно сравнить с волнами – они гасят друг друга. Хотя бывает и наоборот, но здесь не тот случай, очень неглубокая линия, да и по цвету бледная… Но жить будешь долго.

– Пока не помру? – усмехнулся Тихонов.

– Жить будешь долго. – Бомж не пожелал услышать ернические слова Тихонова. – Но в разлуке.

– Это в каком же смысле? – Тихонов выдернул свою ладонь из немытых рук бомжа.

– Не знаю… Но разлука на твоей ладони скорая и долгая.

– Ладно, разберемся. – И Тихонов, хлопнув дверью чуть сильнее, чем требовалось, ушел на кухню к Зайцеву.

Когда бомж вернулся на кухню, Зайцев уже прощался с хозяевами, извинялся за вторжение, просил Тихонова подписать протокол с рассказом о рыбалке, Зинаида тоже подписала, убедившись, что в протоколе упомянута и рыба в ведре, и мокрый плащ, и сапоги в грязи, что упомянут Николай Федоров, с которым муж ездил на рыбалку в выходные.

Бомжара произнес первое слово, когда Зайцев уже отъехал от тихоновского дома километров пятьдесят. Все это время он маялся, вертелся на заднем сиденье, вздыхал, курил, выпуская дым сквозь приспущенное стекло.

– Напрасно, – протянул бомж с тяжким вздохом. – Все-таки напрасно.

– Не понял? – резковато спросил Зайцев, поскольку был недоволен бессмысленностью поездки.

– Напрасно ты его не взял.

– Кого?

– Убийцу.

– Какого убийцу?

– Ну этого… Который порешил Акимовых… Старика и старушку.

– Так. – Зайцев резко затормозил, съехал на обочину и, остановив машину, обернулся к бомжу. – Слушаю тебя внимательно.

Бомж помолчал, тоскливо глядя на Зайцева, вздохнул, долго смотрел в окно.

– Ты что, ничего не понял? – наконец спросил он.

– Я понял все, что мне сказали. Все, что услышал. Все, что увидел. Что я еще должен понять?

– Может, он и не убивал, я не могу так вот окончательно судить. Судить, уличать, доказывать – это, капитан, твое дело. Я могу только суждение высказать, предположение, умозаключение…

– Почему ты решил, что он убийца? – твердо спросил Зайцев.

– Он не сказал ни одного слова правды.

– Ты рыбу видел?

– Это не речная рыба. Это прудовая рыба. Он не мог поймать ее на рыбалке. Он мог купить ее в соседнем гастрономе. Она живая. Как он мог живую рыбу привезти домой? Он что, в ведре ее вез? Так не бывает.

– А плащ?

– А что плащ?.. Ну подставил под душ на минутку, вот он и сделался мокрым. А в карманах сухо. Сухие карманы, – повторил бомж, словно не уверенный, что Зайцев его понял. – Он не был на рыбалке. Но все время доказывал, что был. И все время врал. Зачем ему врать, если он был на рыбалке? Зачем ему так настойчиво отрекаться от Акимовых, если ты нашел у них пачку открыток? Люди старые, одинокие, они рады любой весточке из внешнего мира… Они берегут эти открытки, перечитывают их. Какое-никакое, а все утешение… Он, наверно, не подумал, что его открытки будут хранить годами… Глупый.

– Он и сапоги приносил, показывал… Так грязь еще свежая, – неуверенно проговорил Зайцев.

– Это городская грязь. Возле речки другая… С травой, илом, навозом… А это другая. Вот, возьми. – Бомж вынул из кармана и протянул Зайцеву маленький сверток из газеты. – Грязь с его сапог… Твои ребята пусть посмотрят в свои микроскопы. Они разберутся и скажут тебе, городская она или речная. И еще… У него на пальцах следы клея… «Момент» называется. Чтобы отпечатков не оставить, подушечки пальцев смажешь, и несколько дней клей держится. С одного раза не смоешь, даже если и захочешь.

– У него вроде и свидетель есть…

– А что свидетель? Какой это свидетель? Меня кто-то попросит, я тоже смогу подтвердить все, что угодно. Ты пригласи этого Николая к себе в кабинет, потормоши его хорошенько, скажи, что на кону два убийства… Он и дрогнет. Этот Тихонов наверняка запудрил ему мозги. Дескать, загулял, у бабы был, подтверди, что на рыбалку ездил… Он и подтвердит. Но долго не продержится. Покажи ему снимки трупов, кровь, развороченное лицо старика… Дрогнет. На фиг ему в это вляпываться. Все очень просто, капитан… Тихонову сейчас надо отдалиться от Акимовых… А когда все успокоится, когда ты уже не будешь заниматься этим, он возникнет со своими правами на квартиру… Им сейчас там тесновато, а в трехкомнатной будет в самый раз…

– Неужели вот так просто можно пойти на подобное? – почти шепотом произнес Зайцев.

– А почему нет? – удивился бомж. – Люди каждый день идут на что-то подобное. Сделать аборт, убить собаку, предать друга, прогнать женщину, которая тебя любит, расстрелять стариков в затылок, в спину. Я же говорил тебе – стеснительный убийца тебе попался.

Зайцев долго молчал, глядя перед собой на дорогу, на проносящиеся мимо машины, на темнеющее уже к вечеру небо. Бомж молчал. Поездка для него оказалась утомительной, и он задремал в углу на заднем сиденье.

– И ты давно все это понял?

– Мыслишка мелькнула еще там, в квартире старика и старушки.

– Какая мыслишка?

– Когда я вышел покурить на площадку, с соседом потолковал… В день убийства старик бегал к этому соседу за водкой… Гостя, говорит, надо угостить… А у соседа оказалась только початая бутылка. Старик его заверил – неважно, дескать, сойдет. А початой бутылкой, капитан, можно приветить только близкого человека… Вот и приветил.

– У тебя все? – спросил Зайцев, как бы очнувшись, как бы вернувшись из тех мест, по которым он носился только что.

– Ты о чем, капитан? А, вспомнил… – Бомж протер глаза, поерзал на сиденье. – Еще один момент… Кафель.

– Что кафель? – сдерживая себя, спросил Зайцев.

– На балконе у него кафель. Хороший такой запас кафеля. По качеству он средненький, из дешевых, но много.

– Это хорошо или плохо?

– Смотря с какой стороны посмотреть… Если вообще для хозяина, то хорошо… А для Тихонова плохо.

– Говори, говори, Ваня… Я слушаю тебя, – сказал Зайцев раздраженно. Впрочем, это могло быть вовсе и не раздражение, скорее нетерпение.

– Я спросил у него, зачем, дескать, кафель… Говорит, на кухне возле раковины хочет обложить пару квадратиков… И красиво опять же, и стена не мокнет, и протереть всегда можно…

– И что же здесь от убийства?

– А от убийства, как ты выражаешься, капитан, количество кафеля. Там его метров тридцать! Квадратных! К большому ремонту готовится Тихонов. В его квартире столько кафеля не нужно. Для трехкомнатной квартиры приготовлен кафель. Опять же линия ума и линия сердца на ладошке…

– Что линия ума? Что линия сердца? – почти заорал Зайцев.

– Сливаются.

– И о чем это говорит?

– Ущербный человек… И по уму, и по сердцу.

– Про ладошку ты хорошо сказал. Надо обязательно включить в протокол, – хмыкнул Зайцев и, включив мотор, круто развернул машину в обратную сторону.