Ладейная кукла - Вилис Лацис

Себе оставил две трески, Бамболу в сумку кинул четыре, — у того больше ртов — после чего оба старика поплелись в поселок, по дороге гадая о том, что могли бы значить выстрелы на окраине поселка.

Кое-кто дивился, как это Янису Бамболу винтовку доверили, он ведь фрицам служил. В чем тут было дело, Янис не сказал ни отцу, ни брату. Разве председатель колхоза, волостной уполномоченный милиции да еще удмурт кое о чем догадывались. Может, и парторг. Скорей всего он тоже. Без его ведома такие вещи не делаются. А может, и нет, винтовку Янис получил еще при старом парторге.

Когда Яниса Бамбола вместе с Роландом Фишером забрали в так называемые флакисты, войска противовоздушной обороны, он уж было в лес наладился, да побоялся: а вдруг немцы с семьей рассчитаются — мало ли таких историй слышали? Отец и брат могли бы вместе с ним уйти, а как быть с матерью, сестренкой? Обе такие квелые. Уж лучше форму надеть и при первом удобном случае попытаться перейти линию фронта. Но флакистов на передовую не посылали, приходилось немецкие аэродромы от налетов советской авиации охранять. Янис поначалу клял свою судьбу, потом стал приглядываться — при аэродроме работали советские военнопленные, были среди них и бывшие летчики. Началось с курева, ломтя хлеба, а кончилось медикаментами и радиодеталями, — чтобы Москву слушать. После капитуляции бывшие военнопленные не забыли о нем, тем более, что самого Яниса с раненой ногой взяли в плен советские солдаты. Когда ему предложили войти в банду, чтобы взорвать ее изнутри, он не стал отнекиваться. Там он снова встретился с Роландом Фишером, единственным на всю банду знакомым. Хотелось его уберечь, как-никак свой человек, вместе росли, но после осторожного разговора с ним Янис понял, что горбатого лишь могила исправит. На себя только подозрения вызвал: с некоторых пор главари банды, у которых Роланд в шестерках ходил, стали коситься на Яниса. Ну а позже — задание выполнил, какое ему дело, погиб Роланд, взят ли в плен, или оказался в числе немногих, кому удалось ускользнуть из кольца, с печатью каиновой продолжить скитания, нигде не находя покоя.

А Янис Бамбол вернулся домой и вскоре над изголовьем кровати повесил винтовку.

В дверь негромко постучали. У Яниса сон чуткий, тотчас проснулся, едва старик засобирался к пирсу, — куда еще ему идти среди ночи. Домочадцы и соседи знали, как зайти в дом Бамболов, не тревожа его обитателей. Поэтому Янис не пошел открывать, а, схоронившись за кухонной дверью, грозно крикнул:

— Кто там?

— Свои, открой, Янис!

— Кто свои?

Негромкий стук превратился в грохот, затем послышался знакомый голос:

— Открывай, красная сволочь! Час расплаты настал!

Янис выстрелил по мелькнувшей в окне тени.

Посыпались стекла, раздались проклятья, снаружи по окнам резанули короткими автоматными очередями.

«Девчонку бы не задели», — промелькнуло у него в голове, пока пытался взять на мушку еще одного. Нападавшие перестали стрелять, должно быть, берегли патроны, вместо этого чем-то тяжелым принялись дубасить в дверь.

«Долго она не продержится, и тогда мне крышка, — подумал Янис, — да все равно, так просто в руки не дамся». — И он подтянул поближе топорик. Ничего более подходящего поблизости не оказалось. Вспомнились томагавки, о которых читал в детстве.

Но тут опять щелкнул выстрел, грохот в дверь прекратился. Налетчики, сквернословя, бросились наутек, да не всем удалось убежать — еще выстрел, и еще один: «Будь ты проклят!»

Между тем Янис подковылял к кровати.

— Анни! Жива?

Девочка подняла на него горящие от испуга глаза.

— Кук-кла, — насилу выговорила она, хотя прежде никогда не заикалась.

Янис осмотрел куклу: пуля, должно быть, рикошетом отлетев от печки, оторвала ей голову. Той самой кукле, что умела закрывать глаза и творить «мама».

— Ну, не беда, мы твою дочку мигом вылечим! А у тебя самой ничего не болит? Совсем ничего?

Но Анни только повторяла: «Кук-кла…»

Янис сдернул одеяло: следов крови на простыне нет. Это хорошо.

Тут удмурт влез в окно: от стрельбы не только стекла повыбило, но и раму высадило.

— Вы живы? — крикнул он. — Тогда я в лес помчался. Двое убежали, а троих прищелкнули.

— Погоди, погоди! — Янис успел его за ногу схватить. — Ты что, рехнулся? В лес — один? Там тебя в два счета прищучат.

— Это меня-то прищучат?! — Удмурт даже сплюнул от злости. — Меня, охотника. Эти, эти… — И, не найдя подходящего латышского слова, ввернул что-то на своем языке, для крепости добавил еще и по-русски.

— Не валяй дурака, — поддержал Яниса невесть откуда взявшийся парторг, он же «городской хлюпик». — Я позвонил куда следует. Скоро прибудут люди с собаками. Морем им не уйти, разве по воде, яко по суху, пойдут на манер Христа. Дорогу им тоже не перейти. Машины уже высланы. Крысоловка захлопнулась. Пускай часок-другой по лесу покружат да подмоются, небось, полные штаны наложили, вони меньше будет, когда за шкирку возьмем.

Хлюпик, как оказалось, парень не промах и на язык остер, умеет говорить без книжных премудростей, не боится, что называется, и рот осквернить. Кое для кого это явилось неожиданностью, один лишь удмурт обронил:

— А ты, браток, растешь…

Что он имел в виду, им одним было известно.

— Как вы тут, все целы? — обратился парторг к Янису.

— Старик пошел к причалу лодки встречать, девочка жива, только кукле пулей голову оторвало. И Анните стала заикаться…

К тому времени уж народ набежал.

— К доктору отправим, — сказал парторг.

— Еще чего! Доктора от этого не лечат. Уж лучше в литовскую церковь сводить, — возразила бойкая бабенка.

— Лаумовой травой окурить ее надо, — заметила рыбачка постарше.

— Выплеснуть на нее ушат холодной воды из Кудесного ключа, как рукой снимет, — посоветовала третья.

Удмурт усмехнулся.

— Холодная вода не поможет, надо выстрелить над ухом, язык на прежнее место вернется. Клин клином вышибают. У нас так делают. А травок ваших я не знаю.

— Как бы к девчонке рожа не пристала, — сокрушалась ревнительница «литовской» церкви.

— Доктор вылечит, — повторил парторг, однако не столь уверенно, как прежде, потом спросил: — Убитых опознали?

— Один вроде на Роланда Фишерова смахивает, двое других чужие.

— Фишер… — обронил парторг, многозначительно глянув на удмурта. Тот только глазами похлопал.

Вскоре подкатила машина с солдатами и двумя овчарками. Удмурт вызвался в провожатые.

Возле машины остался водитель. Не раз ему пришлось повторить приказ командира:

— Трупы не трогать! Пусть лежат, как лежали. И вообще, всем разойтись по домам! Нечего базар устраивать.

Тут со стороны Кудесного ключа появились Волдис Бамбол с Дартой Фишер. Толпа молча расступилась перед ними.

— Роланд… — вполголоса молвил кто-то.

Дарта вздрогнула, однако не взглянула на убитого, только крепче прижалась к Волдису, и тот — у всех на виду — положил на плечо Дартулы Фишер стиснутый кулак, привлек к себе девушку и не отпускал ее, пока не вошли в дом. Там, закрыв лицо ладонями, Ула склонилась над кроваткой Анни.

Девочка протянула к ней ручонку и произнесла одно единственное слово:

— Кук-кла!

Дартула посмотрела на куклу, обвела глазами комнату, подобрала с пола клубок суровых ниток и принялась за дело.

— Вылечим, Анни, твою дочку, мигом вылечим!

— Кук-кла, — опять послышалось с кровати. Можно было подумать, Анните и в самом деле разучилась говорить.

Висвалдис некоторое время наблюдал за движением дрожащих рук Дартулы, потом отобрал у нее куклу, спокойно заметив:

— Дочь рыбака, а узел толком завязать не умеешь. — И с улыбкой добавил: — Какой рыбак тебя замуж возьмет?

Вскоре к дому Бамболов бок о бок подошли старый Бамбол и старый Фишер. И опять все молча расступились. Иоганн, увидав распростертого на земле Роланда, снял шапку, постоял, опять надел шапку, повернулся и побрел к своему дому, стоявшему посреди поселка. Никто его не остановил, никто слова не произнес, и только когда сутулая фигура Фишера скрылась из виду, между собой негромко засудачили бабы.

Иоганн Фишер, как был в плаще, прошел в комнату, снял с полки и швырнул на стол Библию, подсел к столу, раскрыл ее на последней странице.

Там он прочел:

«В 11 день марта в году 1888 крещен Иоганн, сын Готлиба и Ганелоры Фишеров. В оный же день кобылу Гречу случили с шотландским жеребцом пастора Оркнеем».

Иоганн, слегка пошатываясь, поднялся, разыскал ручку, чернила и написал на обложке Библии, поскольку больше нигде не оставалось свободного места:

«В 23 день мая года 1950 застрелен Роланд Фишер, сын Иоганна и Урзулы Фишеров».

Написал и рухнул всем телом на стол, всхрапнув как-то странно. Ладейная кукла исполнила последнюю просьбу Иоганна Фишера: в родном поселке дала помереть смертью порядочного человека.