Рок в Союзе: 60-е, 70-е, 80-е... - Артемий Кивович Троицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако наконец явился ансамбль, запевший по-своему, — "Машина времени". Если у нас и была группа, приближавшаяся по своему влиянию к почетному титулу "русских "Битлз", то это скорее они, нежели кто-либо другой. Андрей Макаревич, единственный сын известного архитектора, однажды услышал привезенную папой из-за границы пластинку "Ночь трудного дня" и, повторяя славный путь многих, тут же радикально изменил свои взгляды на жизнь. В 1968 году вместе с товарищами по восьмому классу (значит, им было по пятнадцать лет) он организовал бит-группу[19]. У одного из ребят, Сергея Кавагоэ, были родственники в Японии, и он стал счастливым обладателем электрооргана "Эйстон" (который, правда, вскоре украли и обнаружили спустя десятилетие в Сибири). Почему-то юный Макаревич оказался единственным, кто правильно понял истинный пафос "Битлз": "Я увидел, что это нормальные, абсолютно естественные ребята, такие же, как мы, и что они поют своими словами о собственных проблемах. И я подумал: а почему мы не можем так же? Почему мы должны притворяться кем-то еще, из Калифорнии или из Ливерпуля?"
Первые песни "Машины времени" были детской сатирой, пронизанные суровой иронией школьников из хороших семей, вроде
"И все беды навсегда будут нипочем,
Если ты надел очки с розовым стеклом".
Самой популярной была одна из песен, бичующих потребителей, в первую очередь из-за строчки, где пелось, что "я куплю себе золотой унитаз". По тем временам это было неожиданно, смело и даже очень серьезно. К сожалению, "Машина времени" плохо играла и поэтому не очень котировалась у публики по сравнению с более матерыми и динамичными группами. Макаревича это приводило в тихое отчаяние, и он несколько раз пытался бросить играть на гитаре. Его вовремя останавливали, и правильно делали — ведь мы могли лишиться нашего первого рок-барда.
"Машина времени": Андрей Макаревич
Аналогичный процесс — появление "национальных" ансамблей — синхронно, хотя и без всяких связей с Москвой, происходил и в других рок-центрах. В Латвии это были "2 х ВВМ" во главе с прославившимся впоследствии композитором-симфонистом Имантом Калныньшем. В Эстонии — "Подвальные звуки", переименованные затем для удобства в "Шарманку". В Ленинграде — "Санкт-Петербург" (1971) Владимира Рекшана, основательно повлиявший на знаменитый теперь "Аквариум". И все же эти группы составляли ничтожное меньшинство по сравнению с теми, кто бесконечно играл "фирму". Многие даже считали, что пение по-русски — это какой-то хитрый "трюк" или спасение для тех, кто не умеет как следует играть. Существовала теория (Леша Козлов был ее верным адептом), что рок по-русски петь в принципе невозможно, поскольку более длинные, чем английские, слова просто-напросто не умещаются в ритмический размер… Будущее доказало, что теория не всегда права.
Тогда же произошли и первые "межгородские фестивали". Деловой армянин, некто Рафик Мкртчян, подписывал контракты с московскими, ленинградскими и прибалтийскими группами и привозил их в Ереван, где те выступали во Дворце тяжелой атлетики на шесть тысяч мест. По словам Градского, там вообще ничего не было слышно, поскольку толпа начинала орать, едва был сыгран первый аккорд, а мощность голосовой аппаратуры составляла двести ватт. Практика этих концертов прекратилась в 1970 году, когда предприимчивого Рафика посадили в тюрьму за финансовые махинации.
Единственным легальным рок-событием тех лет был организованный местным комсомолом фестиваль "Серебряные струны" в Горьком в конце 1971 года. "Скоморохи" Градского поделили первое место с ансамблем "Ариэль" из Челябинска, исполнявшим "электрические" адаптации русских народных песен. Последнее стало исключительно модным и горячо приветствуемым культурными властями почином. Считалось, что этим достигался некий компромисс между Западом и Востоком: ладно, черт с ними, с гитарами, главное, что песни наши, народные, а не какая-то буржуазно-негритянская непотребщина. Ведущим советским ВИА стали белорусские "Песняры". Десяток усатых молодцов, поющих тоненькими голосами под аккомпанемент свирелей и электрооргана. Их пластинки продавались миллионами — возможно, потому, что других не было. В середине 70-х "Песняры" впервые представили новую советскую поп-музыку в США, но, кажется, об этих гастролях никто не любит вспоминать.
Реальные интернациональные связи у нашей рок-общины практически отсутствовали. Существует забавная легенда, за правдивость которой я не ручаюсь, что тогдашний министр культуры Фурцева специально направила своего эмиссара на концерт "Рол-линг Стоунз" в Варшаву (1967 год) и тот вернулся, лишенный дара речи и преисполненный глубочайшего возмущения по поводу увиденного и услышанного. Посему было твердо решено эту заразу к нам не допускать. Изредка приезжали бит-группы из социалистических стран, и это становилось событием. Странно и трогательно было слышать рок в больших концертных залах. Коля Васин вспоминает о гастролях польской группы "Скальды": "Я тогда был президентом поп-федерации. Федерация занималась в основном тем, что устраивала концерты в закрытых на ночь ресторанах… Так вот, мы пришли к этим полякам в гостиницу после их выступления и предложили выступать у нас ночью. Они отказались. И тогда я произнес речь о том, что Польша с ее бит-клубами является для нас образцом и что мы в России хотим сделать так, как у них в Польше, и просим у них помощи. Тогда они согласились и играли 45 минут, и всю ночь мы балдели и пили пиво… Поп-федерация просуществовала 10 месяцев, пока наш администратор не проворовался".
Владимир Рекшан ("Санкт-Петербург")
Да, проклятые деньги начали топтать и нашу скромную рок-революцию.
Или это были ботинки на платформе?
Глава 4
Семидесятые
ик "всенародного подъема" рок-движения пришелся на 1970–1972 годы. "Это было начало десятилетия, и все связывали с этим самые радужные надежды", — вспоминает Градский. Однако в действительности случилось немного по-другому. Сейчас принято считать 70-е годы если и не "потерянным десятилетием", то по крайней мере десятилетием, проведенным в дремоте, для кого-то сладкой, для кого-то кошмарной. Наш рок существовал все эти годы тоже на удивление тихо, чего вовсе не предвещало бурное начало десятилетия.
