Яблоко. Рассказы о людях из «Багрового лепестка» - Мишель Фейбер

— Нет человека, которого невозможно спасти, отец, — ответила она и снова взяла со стола письмо и фотографию. В проеме двери замерла, ожидая разрешения убрать со стола, безмолвная Герти. Завтрак подзатянулся; доктору Керлью пора уже было отправляться на обход пациентов, а мисс Керлью — вернуться в спальню, ее любимую комнату, и приступить к вечному занятию ее, к составлению писем.

Муха, и какое воздействие оказала она на мистера Бодли

Миссис Тремейн открывает дверь своего дома в Фицровии и видит стоящего на его пороге джентльмена, одетого в вечерний костюм: глаза его мутны, облик свидетельствует о том, что он близок к отчаянию. Само по себе это не такая уж и редкость, хотя одиннадцать утра — час для клиента не вполне обычный. В это время дня большая часть мужчин, коих одолевает вдруг страстная потребность в шлюхе, находит таковую на улице и совершает свое дело в каком-нибудь закоулке, тем более что дни стоят благоуханные, летние и простудиться эти господа почти не рискуют. Лишь вечерами, когда джентльмены пьют по своим клубам портвейн и читают порнографические издания, а обильный обед обращает их мысли к сигарам и фелляции, дом миссис Тремейн становится центром притяжения, и весьма оживленным.

— О, мистер Бодли! — радостно восклицает она. — А где же мистер Эшвелл?

Как ведомо всем лучшим проституткам Лондона, мистер Бодли и мистер Эшвелл неразлучны. И вовсе не потому, что они содомиты, — выбрав для себя подходящую компаньонку, они с удовольствием расходятся по разным комнатам. Просто эти двое — закадычные друзья и советуются друг с другом во всем, включая выбор борделя, вина или девушки, а после сравнивают свои впечатления.

— Эшвелл, я полагаю, лежит в постели, — бормочет мистер Бодли. — Где и положено пребывать в этот час любому уважающему себя мужчине города.

— Некоторые из нас — ранние пташки, мистер Бодли, — заверяет гостя миссис Тремейн и поводит рукою по воздуху, приглашая его в дом. — Вы сейчас увидите сами — половина девушек с радостью обслужит вас хоть сию же минуту, а прочие, не считая одной, будут готовы через полчаса, если вам достанет терпения подождать.

— Подождать? — траурно переспрашивает мистер Бодли. — Ждать я могу хоть целую вечность. Не следовало мне приходить сюда. Мне следовало лежать дома, в постели. Или в могиле. Разгульные денечки мои закончились.

— О, не говорите так, сэр. Пойдемте, взглянем, чем мы сможем вам угодить.

И миссис Тремейн проводит его в гостиную, на полу которой сидят две молодые женщины, босые, в одном нательном белье. Белые нижние юбки растеклись вокруг них, точно лужицы, соприкасаясь краями. Распущенные корсеты свисают, поблескивая застежками, с их голых плеч. Зачесанные кверху волосы растрепаны. От женщин исходит запашок выдохшихся духов, мыла и земляники (покрытая красными пятнами пустая соломенная корзиночка лежит, отброшенная, в углу, указывая, что завтрак свой они приобрели на ближайшем уличном углу). Утренний свет лишает их эротического обаяния, сообщая девушкам вид самый домашний, почти щенячий.

Девушка Помер Один бледна и веснушчата, Бодли смутно припоминает, что как-то раз попробовал ее. Девушка Номер Два ему не знакома — это азиатка с миндалевидными глазами и лоснистыми черными волосами.

— Познакомьтесь с нашей новенькой, мистер Бодли, — говорит миссис Тремейн. — Она из Малакки. Зовут ее Панг или Пинг, но мы дали ей имя Лили. Встань, Лили, поздоровайся с джентльменом.

Девушка Номер Один подпихивает Лили локтем, и та, неловко поднявшись на ноги, приседает в реверансе. Росту в ней от силы метра полтора, но красива она необычайно.

— Еба-еба, сэр, — весело произносит она. — Еба.

— Мы учим ее английскому, сэр, — говорит Девушка Номер Один, — начиная со слов самых необходимых.

Лили вновь приседает в реверансе:

— Еба-еба, сэр. Еба-еба проеба.

— Очаровательно, — говорит мистер Бодли.

— Еба-еба попа-попа дупа.

Девушка Номер Один усмехается, дергает Лили за юбку, показывая ей, что можно сесть.

— Времени для учебы у нас остается мало, сэр. Но она исполнена рвения.

Мистер Бодли кивает, затем, театрально обратив лицо к тяжелой занавеси окна, выпячивает челюсть.

— Рвение хорошеньких дев, новизна иноземной плоти, аромат земляники — все это утратило для меня какое-либо значение.

— О Боже, — произносит миссис Тремейн. — Неужто все так плохо?

— Хуже, хуже, — вздыхает мистер Бодли, присаживаясь на подлокотник покойного кресла и укладывая ладони на колени. Безутешный взгляд мистера Бодли устремлен на персидский ковер, лежащий под его лакированными штиблетами. — В этом доме угасла свеча моей мужественности.

Миссис Тремейн набирает воздуху в грудь, облизывает губы и задает такой вопрос:

— Надеюсь, сэр, вы не подали на нас жалобу?

— Жалобу? — повторяет Бодли. — Нет-нет, мадам. Я всегда находил ваш дом чрезвычайно гостеприимным. Хотя… (храня на лице стоически-горестное выражение, он снова переводит взгляд на занавешенное окно) …когда я в последний раз позволил себе прибегнуть к вашему гостеприимству, произошло нечто плачевное. Но именно ли оно привело меня в нынешнее бедственное состояние, этого я с уверенностью сказать не могу.

— Бедственное? Помилуйте, сэр, мне больно об этом слышать. В особенности от такого, столь ценимого нами гостя, как вы. Надеюсь, вы в тот раз выбрали не Беллу?

— А что? С Беллой что-то неладно?

— Уже нет, сэр. Она ушла.

— Не уверен, что я когда-либо брал Беллу.

— Тем лучше, сэр.

— Хотя… что, собственно, произошло бы, возьми я ее?

— Ничего неподобающего, сэр. Мы держим здесь лишь наилучших, самых чистых, дружелюбных, здоровых и очаровательных девушек, сэр. До тех пор, пока они не лишаются какого-либо из этих качеств. Тогда им приходится искать для себя другое место.

Девушка Номер Один пристально вглядывается в свои ногти. Лили вытягивает шею, стараясь понять, чем они так занимательны.

— Помнится, в тот раз я взял Мини, — говорит мистер Бодли, наморщив лоб в стараниях точно вспомнить имя тогдашней девушки.

— Бриллиант, сэр, — объявляет миссис Тремейн. — Ни одна ее частность не опускается ниже уровня подлинного совершенства.

— Воистину так, воистину. Но только я не мог не заметить… когда она стояла передо мной на четвереньках, подняв юбку так, что видны были ее зад и влагалище, ибо мы еще не решили, какому из двух отверстий я отдам предпочтение…

— Да?

— …не заметить, что на левую ягодицу ее опустилась муха.

— Муха, сэр?

— Самая пошлая муха. Из тех, что, жужжа, вьются на улицах вокруг фруктовых лотков.

Миссис Тремейн медленно помаргивает. День разгорается, чуть согревая комнату.

— Что же, сейчас стоит лето, сэр, — напоминает гостю миссис Тремейн. — Нас окружают миллионы мух. И нет ничего удивительного в том, что одной из них удалось пробраться в наш дом.

— Ничего, решительно ничего.

— Мы держим наш дом в чистоте, сэр. Полагаю, и дворец Королевы не многим чище его. Но дом необходимо проветривать, сэр. Без проветривания невозможно сохранить здоровье. А если в доме открывают окно, в него может проникнуть муха. Наделенная наглостью, достаточной для того, чтобы усесться на спину девушки.

— Все это мне понятно, мадам. Я вовсе не имел в виду бросить тень на ваш…

— Надеюсь, она ни в какое неподобающее место не заползла, сэр? Не воспрепятствовала вашим наслаждениям?

— Нет-нет-нет. При моем приближении она улетела. И вскоре мы с Мини спряглись. Я получил полное удовлетворение и даже заплатил ей больше условленного.

— И все же, сегодня что-то мучает вас?

Мистер Бодли обнимает себя руками, задумчиво клонит голову набок.

— Я размышлял, мадам. О той мухе. О мухах вообще. Мухи питаются падалью. Откладывают в нее яйца. Черви, которые пожирают наши мертвые тела, суть мушьи личинки.

— Уверяю вас, сэр, Мини жива-живехонька. Сейчас она принимает ванну, но, если вы дадите ей пятнадцать минут, она несомненно сможет доказать вам и живую игривость свою, и совершенное отсутствие в ее теле каких-либо червей.

— Да, но в этом-то все и дело, неужели вы не понимаете? Мы остаемся живыми лишь на мимолетный миг. Миллионы людей жили до нас и умерли, миллионы проделают то же, когда нас не станет, но для чего?

Плечи миссис Тремейн обмякают, и скрыть это не удается даже пышным рукавам ее платья. Сейчас утро, пять минут двенадцатого — время слишком раннее для разрешения поразившего распутника кризиса воли.

— Я не священник, сэр, я поставщица удовольствий. Впрочем, смею вас уверить, у нас здесь бывают и священники, много священников. Мужчина может проводить некое время, размышляя о Смерти, однако затем в нем пробуждается аппетит к чему-то совсем иному.