Откровения Екатерины Медичи - К. У. Гортнер

Фрейлины окружили меня, и вместе мы смотрели, как французы поднимаются на борт судна. Наряды их блистали великолепием, на шапочках и камзолах искрились в солнечном свете драгоценные камни.

— Который из них коннетабль? — прошептала я Лукреции, не отводя взгляда от гостей.

— Наверняка вон тот, рядом с Бираго. Похож на варвара: такой огромный, да еще весь в черном, словно в трауре.

Лукреция оказалась права. Монморанси и в самом деле выглядел сущим исполином: широкие плечи его закрывали солнце, накрахмаленные брыжи, облекавшие бычью шею, смотрелись как легкомысленный воротничок. Бираго еще прежде сообщил мне, что коннетаблю сейчас под сорок, что он выдающийся воин и проявил беспримерную отвагу в войне, которую Франциск вел за Милан. Я была готова увидеть человека, на дух не переносящего ничего итальянского, — и неудивительно, если вспомнить, что меч его в прошлом был обагрен кровью бесчисленного множества моих соотечественников. И тем не менее, когда коннетабль склонился к моей руке, я не обнаружила и тени неприязни ни в его грубом, обветренном лице, ни во взгляде суровых серо-голубых глаз.

— Почту за честь приветствовать ваше высочество от имени его величества Франциска Первого! — напевным тоном провозгласил он.

— Воистину, сударь мой коннетабль, слыша приветствие из твоих уст, я словно вижу перед собой его величество во плоти и чувствую, что земля эта отныне — моя родина, — склонив голову, ответила я по-французски.

Морщинки его у глаз стали глубже. Провожая меня к барке, он не вымолвил больше ни слова, но рука его, уверенно поддерживавшая меня под локоть, была красноречивей слов: я нашла во Франции первого друга.

Путь по улицам Марселя промелькнул, как в тумане. Когда мы достигли дворца, в моем распоряжении оказался лишь краткий миг, чтобы собраться с духом. Затем я вновь оперлась на руку коннетабля, и меня ввели в зал, где сотни знатных французов выстроились рядами вдоль прохода к задрапированному алой тканью помосту.

Раздался громкий хлопок ладоней, и все разговоры стихли.

— Eh, bon![4] А вот и невеста!

Ступая с кошачьей грацией, с помоста сошел человек, разодетый в шитые серебром шелка. Каштаново-рыжеватые волосы ниспадали ему на плечи, подстриженная бородка подчеркивала плотно сжатые губы и крупный орлиный нос. Я замерла. Мне никогда прежде не доводилось видеть такого лица. Казалось, сама жизнь во всем своем многообразии отпечаталась на нем с дерзостью нераскаянного грешника, и каждый штрих, каждая черточка его являлись отметиной души, которая ни в чем не знала удержу. Франциск I, король Франции, давно уже миновал пресловутую пору юности, однако по-прежнему оставался великолепен. Это был король, для которого бремя власти стало повседневным платьем, который испытал в этой жизни все, кроме самоотречения.

Мы неотрывно глядели друг на друга. Зеленые, полуприкрытые тяжелыми веками глаза Франциска вдруг заискрились озорством. Я ужаснулась, сообразив, что совсем позабыла выразить почтение его королевскому величеству. Я присела было в реверансе, но король небрежно махнул унизанной драгоценными кольцами рукой.

— Mais non, ma fille.[5] — И обнял меня, вызвав бурный всплеск аплодисментов.

— Bienvenue en France, petite Catherine,[6] — прошептал мне на ухо король Франциск I, а затем подвел к своему семейству.

Я поцеловала руку королевы Элеоноры, сестры императора, чопорной испанской принцессы, плотно окруженной кольцом фрейлин, а затем обратилась с приветствием к старшему сыну короля, рожденному в его первом браке с покойной королевой Клод. Франциск, которого называли дофином, поскольку он был наследником престола, оказался высоким юношей с мягкими карими глазами и бледным болезненным лицом. Потом едва не столкнулась лбом с дочерьми короля, принцессами Маргаритой и Мадлен, — они так нервничали, что присели в реверансе одновременно со мной. Засмеявшись вместе с ними, я увидела, что обе девушки почти мои ровесницы, и понадеялась, что мы подружимся.

Я повернулась к королю. Губы его дрогнули в едва заметной усмешке, и я поняла, что он прочел мои мысли.

— А разве его высочество принц Генрих не здесь? — спросила я.

— Генрих нелюдим. — Лицо Франциска I потемнело. — И пренебрегает приличиями. К тому же у него, похоже, нет привычки следить за временем. Впрочем, не беспокойся. Венчание состоится завтра, и к тому времени, клянусь Господом, он будет здесь.

Эти слова прозвучали не столько обещанием, сколько неприкрытой угрозой. Я вздернула подбородок.

— Да и как же иначе? — проговорила я достаточно громко, чтобы меня расслышали все в зале. — Не каждый день Франция заключает брачный союз с Италией.

Франциск I замер, затем опустил взгляд и сжал мою руку.

— Сказано истинной принцессой, — прошептал он, а потом вскинул наши сомкнутые руки и прокричал: — Начинаем праздник!

В пиршественном зале король усадил меня на возвышении рядом с собой. Толпа придворных расселась за столами, расставленными перед помостом; слуги принялись разносить блюда с цаплями в меду и жареными лебедями.

— Пускай мой сын и не пожелал выразить радость от встречи со своей невестой, но я, petite[7] Екатерина, очарован ею, — прошептал король, наклонившись ко мне.

— Тогда, вероятно, мне следовало бы сочетаться браком с вашим величеством, — без колебаний ответила я.

— И в придачу к этим обворожительным черным глазам ты еще и обворожительно отважна! — Король расхохотался, потом помолчал, испытующе вглядываясь в меня. — Хотел бы я знать, Екатерина Медичи, понравишься ли ты моему сыну.

Я принудила себя улыбнуться, хотя при этих словах все во мне сжалось. Неужели я проделала такой долгий путь, чтобы стать нелюбимой женой принца?

Мне подносили все новые блюда, а король Франциск один за другим осушал кубки вина с пряностями, будто забыв обо мне. Но вот он легонько тронул меня за руку и сказал:

— Дорогая, тебя хотят поприветствовать племянники Монморанси. Улыбайся. Это дети его покойной сестры, его отрада и гордость.

Я вздрогнула и тотчас собралась с мыслями. Передо мною стоял коннетабль, а с ним трое юношей.

Миловидность их лиц, обрамленных каштановыми волосами, выгодно оттеняли простые белые камзолы. Сразу бросалось в глаза, что они родня и крепко держатся друг за друга.

— Ваше высочество, — проговорил коннетабль, — позвольте представить: мой старший племянник Гаспар де Колиньи, синьор де Шатильон!

Я подалась вперед. У Гаспара де Колиньи были густые, темные, с золотистым отливом волосы и ясные голубые глаза, от худощавого лица веяло меланхолией. Вероятно, он был по крови миланец, привлекательный, но отстраненный, как свойственно миланским аристократам. Я бы дала ему двадцать с небольшим, однако оказалось, что он едва достиг шестнадцатилетия.