Современная канадская повесть - Мари-Клер Бле

— Вот как? И кто же?

— Хо-хо… Не скажу!

Черт, ну что за дьявольские шутки!

— А мама дико ревнует, и знаешь, что мне кажется?

— Нет, что?

— Что она еще в тебя влюблена. Смех, правда?

— Нет.

Джинни снова качнулась вперед и клюнула его, на сей раз в щеку.

— Позвони мне туда… к тете Бланш… папуля?

— Да? Что?

— Не беспокойся, ладно?

Но он очень даже беспокоился и, лишь когда они уехали, вспомнил еще кое-что. Позвонить Бланш он не мог. В телефонной книге ее номер теперь не значился. Об этом ему рассказал Харви Хаббард. Тому все новости докладывали адвокаты, которые вели его бракоразводный процесс и еще наносили последние штрихи. Судя по всему, у Бланш возникла новая страсть — играть в добропорядочного члена общества. Она занялась общественно полезной деятельностью. Собственно, отчасти это было лечение. Психиатр посоветовал ей заняться поисками ближнего своего, ведь все люди — братья. Она вступила в церковный клуб, оказывавший помощь одиноким мужчинам, от которых отвернулась удача. Или вообще никогда к ним не поворачивалась. По средам пополудни Бланш приходила в благотворительную группу «Добрые вести» на нижней Джарвис-стрит. Там она облачалась в серый халат и, стоя за прилавком, раздавала штаны и пиджаки от старых костюмов. Разумеется, Бланш не могла не переусердствовать. Как во всем. И если кто-то смотрел на нее совсем умоляющими глазами, рассказывал уж совсем печальную историю, она нет-нет да и совала такому горемыке двадцатку. В результате на нее обрушился шквал телефонных звонков от типов по кличке Французик, Лопух и Повидло. Это были еще те звонки! Звонили в любое время дня и ночи: кто-то, захлебываясь, настойчиво просил денег — навестить в Ванкувере умирающую мать; кто-то в большом подпитии приглашал в пакгауз номер семь у пирса на Бей-стрит, за железнодорожными путями, — на вечеринку с вином и сыром. А уж от непристойных предложений отбоя не было. Некоторые из них приводили в ужас даже Бланш. А что, этих типов тоже можно понять: попытка — не пытка. В общем, все это обернулось жутким недоразумением. И теперь номер Бланш перестали печатать в телефонной книге. И чтобы снова увидеть дочь, Лэндону, видимо, придется поехать в дом на Расселл-Хилл-роуд.

Дом на Расселл-Хилл-роуд! Он-то надеялся, что распрощался с ним навсегда. Поерзав под одеялом, Лэндон стал думать о предстоящем дне. На бледном фоне над научной библиотекой пылала Венера, сияющая и полная, последняя яркая точка в предрассветном небе.

Вообще-то Лэндон любил пятницу. Для человека без работы пятница — это конец недели, заполненной чувством вины. Это чувство то и дело всплывает на поверхность, идешь ли ты без цели по улице или читаешь журнал в городской библиотеке. Или средь бела дня дремлешь перед телевизором. В пятницу же, поближе к вечеру, безработный может расслабиться. Он снова полноправный член общества, его не отличишь от занятых полезным трудом соседей, отдыхающих после рабочей недели в конторах и на заводах. Но сегодня Лэндон не мог расслабиться. В десять часов у него встреча с этим Оззи К. Смитом в «Хартстоун риэлти». Еще один клиент Бутчера! Что толку ходить на эти беседы? Сколько он их уже вынес? Не счесть, а результат всегда тот же, хоть тресни. И все голоса — как один:

— Очень рады, что заглянули к нам, мистер Лэндон. Вы, конечно, понимаете, что на это место у нас несколько претендентов. Мы примем решение, как только рассмотрим все заявления. Если повезет вам, мы дадим знать. Надеюсь, номер своего телефона вы записали…

Другие не миндальничали, и Лэндон был им благодарен, хотя уши его полыхали.

— Слушайте, Фред, я вам все выложу начистоту. Может, вы самый лучший торговый агент в мире. — Пижонистый молодой человек улыбался, и Лэндон не скупился на ответную улыбку — зуб за зуб, коронка за коронку. Не скупился… а почему? — Но нам вы не подойдете. Не хочу вселять в вас надежду. — Он постучал ногтем по анкете Лэндона. — …Сколько вам? Сорок четыре?

— Два… Сорок два.

— Хорошо, Фред, сорок два. Через восемь лет — пятьдесят, верно?

Лэндон едва слушал, в голове пощелкивали только цифры, как кулачки в каком-нибудь замке с секретом. Господи, да ведь он прав! Пятьдесят лет! Неужели?

— Ну, Фред, если говорить откровенно… Как мы — руководство то есть — должны относиться к вашей кандидатуре? Пенсию мы выплачиваем с шестидесяти лет, но серьезно подумываем о том, чтобы отправлять на пенсию в пятьдесят два года.

— В пятьдесят два? На пенсию? — доносилось карканье из пересохшего горла Лэндона.

— Именно. А еще мы должны принять во внимание вот что: наша компания ориентируется на молодежь. Наш основной покупатель — возрастная группа до тридцати лет. Поймите меня правильно. Есть исключения. Но пиковый период торгового агента — от двадцати пяти до сорока пяти лет. Это подтверждается статистикой…

Да и времена сейчас — не сахар. Экономисты стращают. Слава богу, мне не нужно содержать семью, с содроганием думал Лэндон, лежа в постели. А уровень жизни знай себе растет. Собственно, дела его не так уж плохи. На эту пятницу у него еще имелись сбережения, семь тысяч сорок три доллара с мелочью. Но ведь он тратил эти деньги и раз в неделю с упавшим сердцем наблюдал, как тает его счет. Кассирша из банка, симпатичная девица, смотрела на него с сочувствием. Ну ничего, пока я в порядке, пробурчал он, обращаясь к потолку. Но особой уверенности не было. А сегодня еще Вера прилетает из Нью-Йорка! Она-то с чем пожалует? Надо встретиться с Джинни. Вытащить ее куда-нибудь на кофе и поговорить о планах на будущее.

Он встал с постели и подошел к окну: коренастый мужчина шести футов роста, на голове буйно колосится светлая с рыжиной копна волос. Эти волосы, сейчас всклокоченные после сна и примятые неугомонными пальцами, были самой яркой чертой во внешности Лэндона. Они вздымались над вообще-то заурядной головой, и благодаря им он выглядел красивее, чем был на самом деле. Обильные и роскошные, они были en evidence[11] в лучах восходящего солнца — подарок матери и ее шведских предков. Иногда эти волосы делали его более приметным, чем хотелось бы, но это мелочи — короче говоря, у него была шикарная шапка волос, настоящая львиная грива, предмет его гордости и даже тщеславия. Вряд ли такие волосы когда-нибудь выпадут. Что-что, а это его не беспокоило.

Стоя у окна в свободной зеленой пижаме, он смотрел вниз на улицу. Для конца марта было холодно, землю припорошил только что выпавший снежок. Перед продуктовым магазином Кнайбеля из канализации а желтый от фонарного света воздух поднимались испарения, в темных кирпичных домах кое-где уже светились окна — ранние пташки собирались на работу. Квартал просыпался. Дальше по Спадина-авеню Лэндон видел, как вспыхивали тормозные огни — это автобусы останавливались и подбирали итальянских рабочих, ехавших на целый день рыть тоннели городского метро. А я смог бы так? — подумал Лэндон и тут же ответил: нет. Ему нипочем не поспеть за этими маленькими темноволосыми крепышами. На той стороне улицы Кнайбель уже включил свет и готовился к рабочему дню, с тягучей немецкой размеренностью он доставал кувшины с яйцами и маринованными огурцами, раскладывал сосиски и колбасные батоны. В поле зрения Лэндона — через щели в ставнях магазина — изредка попадал крупный лысый череп Кнайбеля, уже густо покрасневший. Кнайбель страдал гипертонией и всегда с удовольствием делился своими заботами с незнакомыми людьми. Во всех своих бедах он винил вермахт, за который воевал четыре года, хорошо понимая, что защищает не те идеалы, но был бессилен что-либо изменить. И ему против воли приходилось стрелять в русских и поляков на берегах Буга.

За магазином Кнайбеля и старыми кирпичными домами поднималась в небо научная библиотека — четким темным силуэтом. Это был очередной придаток к комплексу городского университета. За последние два года у Лэндона не раз трещала голова от шума и грохота стройки, и, хотя он ничего не имел против прогресса, он невзлюбил эту массивную серую кучу цемента и стекла, властно вонзавшуюся в небо. Эдакий местный забияка, поигрывающий мускулами перед носом у соседей. Впрочем, этого можно было ожидать. Университет разрастался и перепахивал квартал, избавлялся от старых покосившихся домишек с цементными крылечками, а заодно и от небольших кирпичных многоквартирных домов, над входом в которые значилась дата постройки. Дом, где жил Лэндон, произвели на свет в 1912 году, и иногда, стоя вот так у окна, он развлекался, представляя себе, как выглядели улицы в те давно ушедшие времена, когда дом этот только родился и был полон сил. Разница, полагал он, главным образом заключалась в масштабе. Тогда, надо думать, все было меньше. Размышляя так, он делал кружок из большого и указательного пальцев и смотрел сквозь него, как фотограф в видоискатель. И там, конечно же, были высокие коробкообразные автомобили на узких шинах и открытые, похожие на игрушечные, красные деревянные трамваи, с колокольцами, с кондукторами в синих жилетах, громыхающие по рельсам. И люди были поменьше. Разве не читал он где-то, что средний североамериканец за последние пятьдесят лет вырос на целый дюйм и прибавил в весе на двадцать фунтов? Я-то прибавил куда больше положенного, мрачно подумал Лэндон, оглядывая себя в зеркале шкафа. Надев старые брюки, он втянул живот, чтобы застегнуть верхнюю пуговицу, но так оказалось уж слишком туго. Вздохнув, он отстегнул ее, и его мягкое широкое брюшко тут же вытекло наружу. Эти брюки от старого летнего костюма знавали лучшие времена. Сейчас он надевал их, когда писал масляными красками, проводить время за холстом ему присоветовала Маргарет. Это поможет забыть о неприятностях, сказала она. Брюки были мятые, заляпанные краской всех цветов, на его широких бедрах они висели, как гаремные шаровары. Раньше он относился к своему туалету требовательнее. В те дни он работал разъездным торговым агентом от фирмы, выпускающей поздравительные открытки, и шкаф его был полон шикарных костюмов и модных курток. Когда он спускался завтракать в рестораны старых гостиниц в Галифаксе и Монреале — торжественные старые залы, обшитые темным деревом, — его шагренированные мокасины фирмы «Флоршейм», утопая в коврах, отсвечивали богатым глянцем. В глазах официанток он был элегантным мужчиной — сидит за сложенной вчетверо газетой, прислонив ее к графину, потягивает апельсиновый сок и ждет заказ — яйца всмятку. Но все это — в прошлом. Вот уже семь месяцев он без работы.