Парадокс Глебова - Петроний Аматуни

— Прости, командир! — кипятился Хоутон. — Я хладнокровен, как тысяча лягушек! Но согласись, что даже на самом идеальном спокойствии невозможно залететь так далеко в какие-то жалкие пять лет… Разве это не так?

— Я попросил бы приберечь слово «невозможно» для более удобного случая, — невозмутимо вставил Глебов.

— Позвольте, Евгений Николаевич, — не унимался Боб, — мы делали все по вашей программе, но… Как это говорится по-русски? Ага!.. Воз и ныне там!

— Будем справедливы: «воз» как раз не там, где ему положено быть по времени его движения, — спокойно заметил Шелест.

— А может быть, — предположил я, — наши часы вышли из строя и кибернетика разбудила нас не через пять, а через сто с хвостиком?..

— Мой бог! — воскликнул Хоутон. — Затеряться в космосе без хронометра?!.

Атом беспокойства заметался во мне: шутка сказать, занесло нас черт знает куда, мы не имеем не только детальной, но даже общей ориентировки, да еще не уверены в бортовых часах, без которых немыслим точный расчет никакого полета!

Шелест понимает наше состояние — ему труднее: он командир.

— И все же, — рассудительно говорит он, — расчеты для меня убедительнее эмоций. Мы можем внутренне верить им или не верить — это условно. Прошу… Как бы сказал Маяковский в данном случае, Евгений Николаевич?

— «Стать на горло собственной песне», — мгновенно подсказал Глебов.

— Верно. Так и поступим. Если расчеты правильны, то дней через восемь Мы войдем в Зону гаянской ксаны номер тридцать три. Вот тогда и запеленгуемся точнее.

— Превосходная идея, командир! — воспрял духом Боб.

— А пока, в порядке подготовки к встрече с нашими собратьями, Боб займется уроками гаянского языка: мы рассчитывали на большее время, теперь же — кто знает! — возможно, придется сокращать программу.

— Слушаюсь, командир! — обрадовался Хоутон, человек дела.

Кибернетика приняла первые робкие радиосигналы не через восемь, а через два дня. Шелест и Глебов настраиваются вручную, проверяя автоматику. Мы с Хоутоном сидим на диване и наблюдаем, изредка переговариваясь шепотом.

Лица наших друзей возбуждены. Мы не выдерживаем и подходим к ним.

— Это… действительно позывные ксаны номер тридцать три, — глухо говорит Евгений Николаевич. — Расчеты верны: до Гаяны — несколько месяцев полета…

— Значит, либо часы неисправны… — размышляю я вслух.

— Часы исправны, — уверен Глебов.

— Но тогда выходит, что мы летели со скоростью…

— Четверть миллиона километров в секунду, — заканчивает Глебов. — Приборы скорости у нас тоже не врут!

— Невозможно! — горячусь теперь я. — Невозможно, летя со скоростью меньшей, чем скорость света, пройти расстояние в десять-двадцать раз большее, чем сумел бы пройти сам фотон за это же время.

— Это парадокс! — воскликнул Боб.

— Парадокс Глебова, — сардонически подхватываю я, не подозревая, что уже окрестил новое для нас явление природы, одно из самых грандиознейших во Вселенной.

— Спокойнее, друзья мои, спокойнее, — почему-то смеется командир. — Я преклоняюсь перед темпераментом, но истина…

— Я успокаиваюсь, — покорно произнес Хоутон и, разведя руками, подчеркнуто лениво уселся на диван. — Я даже делаю вид, что считаю веселье командира уместным…

— Старина Боб! — Шелест с силой бьет Хоутона по плечу. — Сохранилась ли в тебе хоть толика воображения?

— Моего запаса хватит надолго, — ворчит Хоутон.

— Так почему ты не воспользуешься им? — удивляется Шелест. — Нельзя же просто игнорировать какое-нибудь явление только оттого, что оно тебе раньше не было известно и никем не описано.

— Ты хочешь, командир, попытаться найти этому парадоксу объяснение?

— А почему бы и нет?

— Но ведь старик Эйнштейн… — хочу напомнить я.

— Эйнштейну принадлежат и такие слова, — прерывает Глебов: — «Я считаю вероятным, что принцип постоянства скорости света в его обычном понимании действителен лишь для пространства с постоянным гравитационным потенциалом».

— Значит, возможно…

— Ну почему бы и нет?! — снова повторяет Шелест.

— Что ж, — скачал Хоутон, — допустим, пространство имеет кое-где свойство сжиматься в гармошку, и тогда мы, летя с одной и той же скоростью, пронижем больше «морщин»… А?

— Браво, Боб! — восхитился Евгений Николаевич. — Я вижу работу смелой, хотя и наивной мысли. Такой строй воображения вполне приличествует даже физику, то есть тому, кто украшает род человеческий…

— Выкладывайте-ка лучше свою точку зрения, — предложил я, причисляющий себя скорее к лирикам, нежели к физикам. — Вас ведь так и подмывает высказаться, Евгений Николаевич. Будто нам незаметно…

— Не скрою, — согласился Глебов. — Как нам известно, мы летим с собственной, приборной скоростью, не превышающей скорости света. Так что старик Эйнштейн не может обижаться на нас. Но вместе с тем среда, то есть окружающее нас пространство… Гм, как бы это выразиться сочнее, Боб?

— Черт его знает, почему… — вежливо помог Хоутон.

— Благодарю, я не ошибся в вас. Так вот, пространство тоже несется со страшной силой и в ту же сторону, что и мы. Понятно?

— Подобно тому как самолет в попутном струйном течении высоких слоев атмосферы летит по отношению к Земле со скоростью, намного превышающей его собственную, воздушную скорость? — подхватил я.

— Вот, вот. Вероятно, и мы попали в какое-то необыкновенное по размаху и силе, но уже космическое струйное течение! — согласился Глебов. — Мы столкнулись с загадкой космоса.

— Туго же придется на обратном пути, — задумался Хоутон. — Сейчас оно помогает. Но когда мы полетим домой, оно станет встречным. Не скоро мы доберемся до Земли.

— А что помешает нам возвращаться другим маршрутом? — возразил Шелест. — Ведь когда гаянцы летели к нам, они не встречались с этим явлением! Если оно, как предполагает Глебов, узкое течение пространства, то мы можем возвращаться обходным путем, не попадая в него!

Разговор закончился на палубе звездолета: нам захотелось еще раз встретиться с космосом, будто он мог подсказать разгадку тайны нашей скорости.

Шелест и Хоутон сидели в креслах, думая каждый о своем, а я наблюдал за Глебовым.

Евгений Николаевич стоял на носу звездолета, скрестив руки на груди, и сосредоточенно всматривался в чрево Галактики.

«Почему мое мышление, — подумал я, — не выходит из круга аксиом, не отрывается от уже изученного и открытого другими, а он устремляется в первобытный лес фактов, прокладывает свои тропинки?»