Я. Книга-месть - Отар Кушанашвили

Где Стас Пьеха?

Со сверхзвуковой скоростью появляются квазиартисты, со сверхзвуковой скоростью же испаряются. Если уж грузины Меладзе учинили самый смешной карнавал года на Первом канале, называя всех очень плохих певцов и певиц Стивиуандерами и Тинамитернерами, то чего говорить о прочих. Где теперь Стас Пьеха, Началова, Иракли? В клубах на восемь человек, семеро из которых их сродники и закадычники, а один – управляющий.

Песни не всегда должны быть таранно-экспансированными (на чем погорела Приходько), знаете, какими должны быть они?

Вот какими: когда ты видишь первый раз, как солнце погружается в море, и думаешь, что это и есть рай и ты в нем; когда идет дождь, и ты знаешь, что он будет идти вечно, а ты обречен быть один под дождем, и даже когда дождя нет.

Вот между двумя этими ощущениями и расстилается-простирается герметичное поп-государство.

Только этого не постичь выпускникам «Фабрик» – что российской, что украинской, что американской.

В числе немногих это дано было постичь братьям Меладзе, про которых скажут: это те, которые спели и написали «Как ты красива сегодня» и «Ночь перед Рождеством» – две песни, изменившие мир не для всех, но для многих.

Если даже взять его, Кости, в разгар успеха отъезд в Киев, предполагавшийся тайм-аут, разрешившийся переездом, то ведь даже не для встряски он отъезжал, а чтоб основательно, фундаментально все переиначить, чтоб «отстали».

Ситуация с эстрадой в обоих государствах тождественная: пшик, мишура, понтярщик на понтярщике.

Зато – тише. Там градус интриг ниже.

И он сразу был утвержден там, после «Попытки № 5» для «ВИА Гры», богом солнца, священным истуканом на берегу Днепра. Вершителем румянощеких судеб, мечтательно обдумывающих возможность попасть к этому человеку, при куриных вложениях гарантирующему львиные доходы.

Но не для того братья пришли в этот мир.

Они пришли в мир пластиковых звезд, принеся с собой вкус и запах реальности, которая преимущественно свинцовая, то есть малоприятная.

Костя пишет, не стесняясь заглядывать на территорию коллективного бессознательного (взять хоть «Параллельные миры»).

Его брат, судя по последнему нашему с ним застолью, на этой территории живет.

Один анахорет, другой – эпикуреец с намеком на раблезианство, конек коего, при всех невзгодах, – вкус к жизни, проявляющийся даже в чтении «Нашей Версии».

Когда Вы проснулись и поняли, что Вы известны, знамениты, востребованы?

Когда оглянулся по сторонам.

Тогда же отчетливо понимал, что буду клоуном, но карьеристом – никогда. И богатым – никогда.

Вот вам и доказательство теории, что музыка, превосходящая жизнь, включая поп-музыку, должна и может создаваться людьми не от мира сего.

А от того мира, где парень любит девушку и женится на ней, где голоса у людей сладкие, где нет корриды, где собеседники умны, где длинная дорога приводит к дому, а в доме хрустальный перезвон.

Костя Меладзе в знак благодарности за теплые слова в адрес его брата:

«Спасибо, талантливый Гарри, когда-нибудь будут снимать фильм про жизнь того, кто создал в этой стране журналистику 21 века (О. К.). И если они не возьмут у меня интервью по этому поводу, я их маму…»

Когда у Рыжего (Андрея Григорьева-Аполлонова, далее АГА) угас отец, я плакал с ним. Будучи в другом городе.

Когда угас мой папа, АГА плакал со мной. В трубку телефонную.

Клянусь богами, если при мне вы хоть колкость отпустите в адрес этого парня, вам пиздец, я порешу вас.

И уж если такой жуир, фат и щеголь, как АГА, признается такому питекантропу, как я, что Матвиенко, спускающий подопечным все, окромя свинячества, кроме низостей, сыграл в его жизни решающую роль (то же, верно, касается Кирилла Андреева и Олега Яковлева), чего говорить обо мне, под его мелодику совершившем, может быть, самые значительные свои поступки.

Я так часто склоняю имена АГА и ИМ, что определенно добился катастрофически землистого цвета рож у их супостатов и оппонентов, копиистов и эпигонов (строго рассуждая, и у своих, у меня их тоже легион, что саранчи).

В день своего полтинника ИМ едва держался, чтоб не расплакаться. Были все. Даже Эрнст. Чего уж, даже я, до сорока лет неважно внимавший богу, а после внявший Его просьбам о дружбе.

Его лучшие песни великолепны, как мой слог, как вид с высоты ледника, как улыбка моего сына Даньки, как толстый кошелек, как игра хоккеиста Ковальчука, как «Доширак» в голодуху, как манеры Клинта Иствуда.

Перечитайте текст про хорошего человека.

Мы стоим на набережной, я говорю витиеватый комплимент, он – глаза в сторону, потерянная, робкая улыбка – внимает, я звонко завершаю осанну, он протяжно: «Да ла-а-дно!»; и в этом «да ла-а-дно!» весь Игорь Матвиенко, живой – уже легендарный, чего там! – ответ на полемику, есть ли у нас качественная поп-музыка. Многоречивость в данном случае неуместна, отвечаю: есть, я знаю ее много лет, на набережной однажды предо мной стояла.

Потом зарядил частый дождь, и я стал атаковать маэстро дурацкими вопросами известного толка: мол, какова она, природа сочинения, вот, например, густой дождик в сию секунду не навевает мотивчик?

А надо знать, что ничем так нельзя смутить ИМ, как допросом на тему «алхимия творчества». Спросишь его, бывало, как писались «Тучи» – и наблюдаешь физиономическое ухудшение.

Мы прозевали момент, когда главной музыкой в стране стала музычка для невротичных сентиментальных бандитов. И эти адепты и апологеты шансона будут утверждать без тени смущения, что их короли Трофим и Стас Михайлов поют не ради гонорара, а ради ответов на проклятые вопросы.

На вопрос, зачем он женится каждый год, продюсер Матвиенко ответил: «Количество браков переходит в качество». Ответил с саркастичной интонацией, а интонация, если кто не знает, это то, чем окрашено сознание. Правда приятный философизм для нынешней благоверной?

На съемках приснопамятных «Акул пера» горе-критики пытались задумчивого ИМ загнать в угол вопросами о ширпотребной музычке, это повторялось снова и снова, ИМ улыбался, и это не было снобизмом, это была уверенность, что нехитрая песенка про «Колечко» способствует нормализации кровяного давления. Понятно же, что песенка «Реви, реви» не для Реввы, не для впавших в разложение от сознания собственной значимости музщелкоперов, а для девушки из Самары, которая верует, что разложению можно противодействовать поцелуями. Во время танца в комнатке с постером «Отарушек интернешнл» в полстены.

Песни – центр его вселенной, артисты-детки, родня разной степени приближенности, и он хочет, чтобы его артисты сохраняли глубокую внутреннюю порядочность при любых раскладах.

Но это невозможно, чертов ты идеалист! Ведь ИМ, по сути, желал, очень желал спасти Игорька Сорина, но не сумел.

Игорька Сорина, и отчасти заслуженно, многие почитали человеком полувеликой святости, но ведь сгубила его гордыня. Был он человеком, как это сказать, поврежденного даром ума. Сохранение порядочности оказалось не подкреплено базисом практичности.

Коллизия между ними была обозначена ясно: ИМ полагает осторожность, основанную на морали, немалой частью доблести, а доблестный Сорин доблестью полагал культивирование неосторожности.

ИМ очень, очень, очень важно, чтобы его артист, независимо от возраста и цацок, объема мозгов и размера… бицепсов, был хорошим человеком.

Вот почему идеальнее тандема, чем у ИМ сложился с Колей Расторгуевым, не вообразить (как шутили мы с Аполлоновым, в некоторых культурах они считались бы помолвленными).

80 млн лет назад, когда заработавшему первые 80 млн грузинских лари ИМ было 80 млн раз наплевать на мнение журналистов, я на съемках сказал, что главная его песня (на тот момент) не «Комбат», но – «Главное, что есть ты у меня».

ИМ токмо производит впечатление человека, насквозь флегматичного; уж ежели его что зацепит – он известен своей снайперской реакцией.

Тут он коротко глянул на меня и улыбнулся: «Точно».

«Улицею нашей я вернусь однажды и скажу: „Родная, я тебя люблю“ – это из новой, про мои деревенские клятвы любить вечно и интуитивное понимание, что все на свете ради вот этой курносой.

И песнь у него такая есть «За тебя», так там даже гитарный рифф демонстративно служит охраной, грозной, мадригала.

Я, между прочим, эту песнь песней много раз использовал как боевую инструкцию, и раза два, напевая ее про себя, я одним грозным видом ускорял или вызывал к жизни у супостатов порыв облегчить кишечник.

Сила, мать его, искусства!

Композитор номер раз мог после «Фабрики звезд», которой, это было очевидно, вымученно руководил, мог запросто превратиться в Карабаса-Барабаса, конвейерного изготовителя ходячих консервных банок, окошмаренных оптикой. Благодарение небесам, не превратился, а написал парафраз на «Иронию судьбы» для «Иванушек» и «Веру» для «Любэ».