Невидимый папа - Дарья Доцук

– Давай подождём более подходящего момента, – просит Филипп. – Мама что-то не в духе, работы много, и чувствует она себя неважно, её пока лучше не трогать.

И мы ждём. Всё идёт своим чередом. Шестиглазое никак не добьётся от Филиппа взаимности и подтачивает мои нервы своим недовольством: требует, чтобы я сказала Филиппу то-то и то-то, расписала Чудовище как мечту всей его жизни, а иначе оно такого про меня наговорит, что мне останется только из школы уйти. Я в стотысячный раз повторяю, что Филипп не отвечает, потому что очень занят, и что я сама с ним теперь редко вижусь. И вообще у него есть девушка! Так что пусть Чудовище подождёт более подходящего момента.

И Чудовище тоже вынуждено ждать. Правда, спокойно и молча оно не умеет, всё равно что ни день меня достаёт.

Хорошо хоть Василисе Никитичне никак не удаётся подловить маму: дверь мама не открывает, возвращается поздно (то она в театре, то в кино, то в кафе, то на выставке – Славка времени даром не теряет), но я всё равно переживаю, что они столкнутся случайно в аптеке или в магазине и тут уж мама от Василисы Никитичны никуда не денется.

В блоге продолжают выходить посты, и, как ни обидно это признавать, Женька и без меня справляется. Находит интересные темы, красиво оформляет. Недавно вот сделала подборку книг про русалок, а к ней завораживающие рисунки. Как будто профессиональный иллюстратор поработал. Смотришь и думаешь – ну почему я так не умею?

У меня освобождается время, и я тоже хочу что-нибудь написать, но теперь неудобно. Как мне к Женьке обратиться? Я ведь хотела объяснить, я извинялась, но она не стала слушать.

Хоть мы по-прежнему сидим за одной партой, это всё равно что в разных кабинетах. Учителя не любят, когда мы пересаживаемся, а Женька учителям никогда не перечит. Если бы не это, она, наверное, давно бы отсела.

Я иногда наклоняюсь к ней и спрашиваю:

– Что рисуешь?

– Да так, ничего особенного, – отвечает.

Разговор у нас не завязывается. Сразу понятно, что ей со мной говорить не хочется. Мы вроде и не в ссоре, но и как раньше уже не общаемся.

С Филиппом мы не только не видимся, но и переписываться стали гораздо реже. Наверное, из-за того, что я надоедала ему с письмом папе. А он писать совершенно не хочет, но, чтобы меня не расстраивать, всякий раз обещает подумать или говорит, что ему сейчас очень некогда: у мамы ангина, весь дом на нём. Плюс в школе к концу года тестами и проверочными заваливают.

Но не только в этом дело. Конечно, мамино спокойствие ему дороже, чем я. Он не хочет её тревожить – чему тут удивляться? Меня-то он почти не знает. Я всё это понимаю, но всё равно обидно и неприятно, вот как будто ковыряют чем-то внутри.

Сколько ни записывай в дневник, а всё не легче. Больше всего я боюсь, что Филиппу уже неохота со мной возиться, но он никак не наберётся смелости прямо мне об этом сказать. Как не осмеливается сказать обо мне своей маме. Так всё и закончится – постепенно я снова стану ему чужой.

Однажды мама встречает меня холодно и сердито, руки сложены крестом на груди. Под её тяжёлым взглядом я разуваюсь, снимаю и вешаю куртку. Мама недовольно вздыхает – так, словно я всё делаю вяло и медленно, а мы куда-то торопимся и опаздываем из-за меня.

Ясно: в чём-то я провинилась.

– Что? – спрашиваю я и прохожу в комнату.

– Ну, во-первых, здравствуй.

– Ну привет.

– Ничего рассказать не хочешь? – интересуется она таким учительским тоном. Значит, всё-таки добралась до неё Василиса Никитична.

– О чём, например? – спрашиваю я и натягиваю домашние вязаные сапожки, а у самой сердце стучит так, что я переживаю, как бы мама не услышала.

– Ну ладно, Жень, не паясничай. Тебе следовало сразу же мне обо всём рассказать. Зачем ты обманывала?

– Обманывала? Да в чём дело-то? – не сдаюсь я.

Мама указывает подбородком на столик перед диваном. А на столике – мой дневник.

С минуту я даже не могу заговорить – внутри в одно мгновение начинается буря, всё клокочет, бесится, бушует! Я не понимаю, что происходит, – неужели она вошла в мою комнату, перерыла всё на столе, залезла в ящик, достала дневник из-под старых тетрадей и прочитала? Каждую строчку прочитала? И про Филиппа, и про папу?

– Ты что, читала? – вскрикиваю я, хватаю дневник и прижимаю к груди, словно ещё могу защитить его, сохранить в тайне.

– А какой у меня был выбор? – удивляется мама, словно она ничего такого не сделала. – Ты стала какая-то скрытная, запираешься в комнате, ничего не рассказываешь, только огрызаешься!

– Ну и что?! Это мои личные дела! Личные, понимаешь?!

– Тут ещё Василиса Никитична! Подстерегла меня с утра, стояла, в глазок следила и такое…

– И ты ей, конечно, поверила! – кричу я.

– Нет, я ей не поверила, – возражает мама. – Я сказала, что она путает, потому что моя Женечка ни за что не позволит, чтобы какой-то взрослый парень, как она выразилась, лапал её в подворотне.

Я в ужасе. «Лапал в подворотне»! Я не настолько наивная, чтобы не понимать, на что способна Василиса Никитична, но чтобы так, в таких словах!

– Она врёт! Она всё врёт! Она же сумасшедшая – ты что, не видишь?!

– Тихо. Пожалуйста, давай поговорим спокойно.

– Я не могу с тобой спокойно! Ты ей поверила! Поверила и полезла проверять! Как ты могла вот так взять и прочитать?!

– Я же за тебя испугалась! Я подумала, вдруг этот парень… Женя, я две ночи не спала! Ну мало ли что! Ты же отказываешься со мной говорить! Закроешься там и сидишь!

– Ну, зато теперь ты знаешь, что никакого парня у меня нет! Ну что, ты довольна?

– Женя! Почему ты мне сама сразу всё не рассказала?

– Да потому что ты никогда не поймёшь!

– Ладно, тогда ты мне, пожалуйста, объясни, – говорит мама и усаживается на диван. – Кое-чего я и правда не понимаю. Вот, хоть убей, не понимаю. Я у тебя, значит, кругом плохая, Славу ты презираешь, хотя он к тебе всей душой… – мамин голос надламывается, но она берёт себя в руки и продолжает раздражённо: – А Востриков! Востриков, который в жизни тебе ничего хорошего не сделал, даже позвонить не потрудился, даже подарок на день рождения прислать! Востриков у тебя – царь и бог! Объясни мне: как так получается? Вот как? Ты встань на моё место и скажи – справедливо это, по-твоему, по отношению ко мне?

– Не хочу я тебе ничего объяснять. Я вообще тебя видеть не хочу!

– И фотографию его бережёшь, как драгоценность какую-то!

– Да, потому что он мой отец! Этого ты тоже не понимаешь? Это он тебе – никто, а мне – папа!

– Господи боже ты мой, да какой он тебе папа?! И Филипп этот… Зачем ты к нему полезла?!

– Он мой брат!

– Бра-ат… – тянет мама с важностью, но я-то чувствую, что на самом деле она надо мной насмехается.

Она качает головой, и я читаю у неё в глазах: «Какая ты маленькая и глупая!»

– Да, брат! – кричу я. – И я буду с ним общаться, хоть ты что сделай! Мне вообще всё равно, что ты скажешь!

– Да я уже сообразила, что тебе всё равно.

– Сообразила? Ну наконец-то! Молодец!

– Ты его даже не знаешь, брата этого!

– Это ты его не знаешь!

– Не знаю, – соглашается. – Откуда мне его знать, если вы по подворотням от меня прячетесь?

– Да по каким подворотням, мама?!

– Вот привела бы и познакомила! Тебе не кажется, что я должна быть в курсе таких вещей? А вдруг он такой же, как папаша, а? Что тогда? И мне неприятно, что ты с ним где-то ходишь, с малознакомым парнем. Ему же пятнадцать лет! Мало ли чему он тебя научит? Да ещё и обманываешь меня! Зачем ты говоришь, что была у Женьки, когда вы с ней, оказывается, уже давно в ссоре!

Снова как хлыстом по коже – она каждое слово прочитала, каждое слово. Я кричу сквозь слёзы:

– Ну в ссоре! Тебе-то что? А ты со своим Славкой?! Носишься за ним, как эта! Смотрите, какая я вся из себя вегетарианка! Бесит меня всё это!

– Женя, ну что ты такое говоришь? Как ты не понимаешь…

– Это я не понимаю? Вообще супер! Я-то как раз всё отлично понимаю! Ты то с одним, то с другим, строишь из себя не пойми кого, а мне с родным братом встретиться нельзя?

Мама смотрит на меня в ужасе. Потому что я права. Она думает, что я маленькая, ничего не знаю, дальше собственного носа не вижу, но я уже давным-давно всё прекрасно вижу, все эти её «быстрые свидания». Иногда даже слишком быстрые.

– Женя…

– Ну что – Женя?! Как ты меня бесишь!

Всё, я не могу больше здесь находиться, не могу на неё смотреть. Как они умудряются всё смешать с грязью, а сами-то, сами! Я хватаю куртку и бегу вниз по лестнице, потому что лифта дожидаться слишком долго.

– Женя! Вернись сейчас же, слышишь?!

Но она меня не догонит. Пусть сидит со своей Василисой Никитичной, которая сто процентов смотрит сейчас в глазок и радуется.

Я несусь к метро, прижимая к себе дневник, и на ходу набираю Филиппа. Больше мне пойти некуда.

12 Слёзы

Филипп, встречает меня у метро. Вид у него настороженный, нервный, издёрганны По телефону я ему почти ничего не объяснила, только то, что у меня неприятности. В метро я успела проплакаться, – за одиннадцать то остановок! – даже людей не постеснялась Они старательно отводили глаза, но иногда всё-таки на меня косились.