Осенние визиты - Сергей Лукьяненко

У него еще не было того предчувствия беды, что рано или поздно приходит к любому человеку. Кирилл просто не успел повзрослеть настолько, чтобы принять это странное знание — презрительно отрицаемое большинством, но бесспорное для тех, кому довелось бывать в серьезных переделках. Его не смущала нелогичность происходящего — дети не верят в логику. Он даже не понимал, что давящее ощущение может предвещать неприятность, куда меньшую, чем кажется. Остаток дня Кирилл провел с напряжением бойца, пойманного на ночном поле боя прожекторным лучом и мучительно пытающегося притвориться мертвым. И этот осознанный страх прикрывал его от истерики непробиваемым щитом.

Мама не сказала ему ни слова, даже если и заметила, что в этот час занятия в школе еще должны были продолжаться. В глубине души она разделяла мнение Кирилла, что образование мало что может ему дать. Такие мысли родители никогда не говорят вслух — это входит в правила семейной игры. «Курить вредно» — сообщают они детям, закуривая. «Драться нехорошо» — ободряюще похлопывая по плечу. Дети все равно чувствуют истину. Лишь когда они начинают взрослеть, приходит стремление свести слова и правду воедино.

— Тебе звонили с телевидения, — сказала мама, пока Кирилл ел. Обед был ритуалом, изменения в котором не допускались. Людмила Корсакова всегда приходила обедать домой — и подразумевалось, что Кирилл будет поступать так же. Не только ради правильного питания — хотя она и придавала ему большое значение. Главным был короткий разговор, деливший день на две части — обязательную, но не имеющую никакого значения, когда Кирилл был в школе, и ту, которая, собственно, и составляла жизнь Кирилла. Если бы он взял на себя отвагу выразить собственные ощущения в словах, то сказал бы, что мама относится к нему, как ювелир к огромному алмазу, медленно превращаемому в сияющий бриллиант.

— С какого? — торопливо глотая горячий суп спросил Кирилл.

— С районного кабельного… возьми хлеб.

В мелочах Кирилл с мамой никогда не спорил.

— Они собираются делать еженедельную детскую программу. Попросили тебя прийти, вероятно, предложат быть ведущим.

Год назад Кирилл соскочил бы со стула и что-нибудь закричал.

— Здорово, — откладывая ложку, сказал он. — Я завтра схожу, ладно? У меня настроение такое… странное.

— Стишное, — подсказала мама.

Он кивнул.

— Я записала телефон, позвонишь и договоришься. На завтрашний вечер. Режиссера зовут Павел Валентинович, постарайся оставить хорошее впечатление.

Кирилл кивнул. Разумеется, завтра они пойдут на телевидение вдвоем. По телефону он поговорит сам — чтобы продемонстрировать свою самостоятельность, но окончательное решение примет мама.

Ювелиру виднее, как гранить алмаз.

— Ну все, мне пора, — Людмила Корсакова поднялась, секунду смотрела на сына, словно собираясь сказать что-то еще. Наклонилась, чмокнув его в макушку.

— Пока, мам.

— Вымой посуду, хорошо?

— Хорошо, мама.

Людмила вышла из кухни. Кирилл сидел неподвижно, слушая, как она одевается в прихожей. На его лице медленно проступало напряжение — которое уже некому было увидеть.

— Кириллка!

— Да? — он повернулся, снова расслабляясь снаружи, словно мама могла увидеть его сквозь стену.

— Ты не дашь мне свои новые стихи?

Кирилл молчал.

— Мне надо показать их серьезным людям.

— Как-нибудь потом, мама. Ты что-нибудь старое им дай, ладно?

Мама подчеркнуто громко вздохнула.

— Ты не лентяйничаешь, Кириллка?

— Не знаю.

Людмила Корсакова тихонько засмеялась.

— Все-таки поищи, Кирилл.

Хлопнула дверь.

Мальчик, сидящий за столом, медленно взял ложку, посидел минуту, не двигаясь. Потом поднялся. Недоеденный суп отправился обратно в кастрюлю, тарелка и ложка в раковину. Кирилл налил бокал уже остывшего чая и отнес в свою комнату. Потом вышел в прихожую и закрыл дверь на второй замок.

Он снова остался один — мальчик, боящийся взрослеть. Одному — легче.

Кирилл был в центре внимания всегда, сколько себя помнил. Просто потому, что он умел писать стихи — в том возрасте, когда другие дети еще не способны запомнить чужие. Трехлетний поэт… пятилетний поэт… восьмилетний поэт…

Он привык.

У него не было друзей среди ровесников — та неизбежная цена, которую платят за любой талант. Кириллу стало бы легче, знай он, что эта плата не зависит от возраста, а прилагается ко всем, вставшим над толпой. Но он отнес ее лишь к себе — ошибка любого ребенка, считающего все происходящее с ним уникальным. Он искал друзей среди взрослых — и находил тех, кто старательно пытался относиться к нему на равных. Потом он смирился.

Одному — легче.

Кирилл плюхнулся на кровать, даже не потрудившись позвонить на телестудию. Его слегка знобило, и он не мог понять причину — то ли вернувшийся страх, то ли разговор с мамой. Телевидение? Да, он мог вести детскую программу, читая сочиненный взрослыми текст, а изредка — свои стихи. Это была награда, честно заработанная, горькая и ненужная. Кирилл понял все, еще год назад. Он ничем не лучше других. Просто умел в пять лет то, чему другие учатся в двадцать. Если отбросить возраст, то Кирилл был одним из многих поэтов, известных лишь десятку друзей и собирающихся на свои «литературные вечера» в районных газетках и домах культуры. Тринадцать лет делали его уникальным… но уже куда меньше, чем раньше.

Детство — преходящий недостаток.

Кириллу было интересно, что скажет мама, когда поймет это. Вряд ли отнесется спокойно. Ювелир, узнающий, что старательно гранил под бриллиант кусок стекла, не сможет примириться с этим.

В комнате стемнело, и утренняя тоска стала возвращаться. Ее можно было прогнать… ярким светом, громкой музыкой, но Кирилл не шевелился. Что-то приближалось. Накатывало. Тоскливое, неудержимое, близкое тьме — тень от тени, страх от страха. Кирилл стиснул зубы. Так, наверное, умирают… или рождаются.

И вдруг его отпустило. Разом.

Мир снова стал прежним, тоскливым, но спокойным. Кирилл с шумом втянул воздух, почувствовав, что непроизвольно задержал дыхание, может быть — минуту, может быть — две назад. Он вспотел и ослаб.

ЧТО ЭТО БЫЛО?

Кирилл привстал, потянулся к выключателю. Замер.

В двух метрах от него, за письменным столом (большим, солидным, взрослым) кто-то сидел.

— Ну? — сказал кто-то. — Включай свет.

Как загипнотизированный, Кирилл щелкнул клавишей. Свет больше не был другом и защитником, убийцей ночных страхов. Свет предал его, показав то, что явилось во тьме.