Политическая доктрина славянофильства - Николай Устрялов

В этой язвительной критике было верно одно: славянофилы отрывались от наличной, действительной России, уходя мыслью в поиски России идеальной, нуменальной. Не то было плохо, что они искали подлинную "русскую идею", а то, что в процессе этого искания их покидало чутье исторической реальности, без которого вряд ли осознаваема и сама национальная идея. Неправ был Катков, призывая их "прекратить свои искания": истинно просвещенный патриотизм не мыслим вне творческого углубления в духовную сущность родной страны. Но худо то, что по содержанию своему их искания, чуждые конкретной жизни, руководимые загробными тенями, нередко превращались в блуждания и заблуждения. И сами они становились беспомощными в окружающей их политической жизни, и фатально проходили мимо нараставшей трагедии русской истории. Нужно вообще отметить, что в их политическом и философско-историческом миросозерцании не было места ощущению трагического в мире и в истории; не было в нем места и чувству катастрофичности эпохи. Это особенно бросается в глаза при сопоставлении старых славянофилов с их духовными потомками и преемниками ХХ века...

Итак, петербургскую империю не вырвать из истории России. Но не забыть и ее трагического конца, тем более значительного и богатого последствиями, чем реальнее была она сама. Конец Петербурга, вопреки общеизвестным символам, не есть исчезновение призрака, обличение обмана, рассеяние тумана. Это -реальнейшая историческая катастрофа, стрясшаяся над русской землей и русским народом. Тем жизненнее проблема ее причин.

Быть-может, трагедия петербургской России заключалась, главным образом, в том, что над самою русскою властью слишком тяготели извращенные отзвуки своего рода "славянофильских" предрассудков. Анализ официальной идеологии русской власти ХIХ века вскрывает в ней наличие ряда "романтических" преданий, сослуживших ей, как теперь очевидно, печальную службу. Стремясь сохранить в чистоте "древние устои самодержавия", фанатически отстаивая "охранительные начала" quand mкme, русские цари мало-по-малу становились в жестокое противоречие с тем центральным и по существу своему глубоко плодотворным принципом петербургского периода, -- принципом великого государства, построенного на фундаменте права, которому история заставляла их служить. Своей упрямой оппозицией петровой идее они невольно разрушали петрово дело. В условиях нового времени они пытались сохранить в неприкосновенности свою старую власть, напоминавшую собой скорее азиатский деспотизм, восточный халифат, нежели универсальный религиозно-общественный идеал. Петербургская практика становилась тормозом для петербургской идеи, между тем как петербургская идея не стояла в противоречии с основными началами и лучшими заветами русской культуры. Петербургская автократия представляла собою своеобразную смесь петровских веяний со стилизованными преданиями московской старины.

Сам Петр был абсолютным самодержцем. Но именно он положил начало обособлению государства от личности государя, нанес решительный удар прежнему вотчинному взгляду на государство. Это был большой шаг вперед, не убивавший высших ценностей русской веры и русского национального сознания, но возносивший на новую степень политическую организацию русского народа. Нормальное развитие и претворение в жизнь петровых идей с логической необходимостью вело бы Россию на путь правового государства и национально-народной самодеятельности91) -- в формах, быть-может, и значительно разнящихся от западных образцов. Победа славянофильских мечтаний в правящих кругах практически внесла бы лишь в область русской государственной жизни величайший сумбур, ибо без твердых и принудительных правовых основ современное государство существовать не может, как не может оно покоиться на укладе, не мирящемся с потребностями и логикой времени. Шатание же власти между принципами правовой государственности и патриархальной монархии русской старины, в конце-концов, привело Россию к нездоровому абсолютизму последних царствований. Потуги "обновиться стариной", характерные для атмосферы заката династии, порождали роковым образом лишь жалкие и фальшивые пародии: стилизованные под старину вновь строившиеся храмы имели столь же мало общего с подлинным искусством, сколь мало напоминали подлинных святых и блаженных стилизованные под них простецы, окружавшие вырождавшийся трон. И недаром династия оборвалась на Алексее, любимом имени славянофилов, задушевном знамени романтиков старины: словно Провидение не захотело допустить последней подделки...

В тесной связи с "романтическими" устремлениями славянофильства в области философии русской истории стоит и одно не случайное для него самопротиворечие.

Утверждая, что русский народ чуждается государственных дел и государственного властвования, славянофилы в то же время являлись сторонниками всенародных Земских Соборов и свободно организованного общественного мнения. И здесь сам собою возникает вопрос, -- как же "народ", на Земских Соборах призывающийся высказывать свое суждение о делах государственных, может этими делами не "интересоваться"? Как может он к этим делам не готовиться? Раз Земля не должна вмешиваться в область Государства, то к чему же общественное мнение, мирской совет? Напрасно пыталась славянофильская мысль истолковать общественное мнение в смысле чисто-технического обсуждения земских дел: ей постоянно приходилось признавать, что общественное мнение должно высказываться и по делам, непосредственно касающимся Государства ("администрация, судопроизводство, законодательство"). Да помимо того, ведь, "земная" окраска присуща и местному самоуправлению. Как же тогда ставить принципиальные границы интересов и влияния?92).

Вообще говоря, славянофильству не удалось дать удачной формулировки своих взглядов в этом вопросе. Не может быть признано верным утверждением, что интерес к вопросам государственным несовместим с подлинно духовною жизнью. Позднейшие представители монархического национализма не без основания обличали ублюдочность и противоречивость роли царя в славянофильской концепции, поскольку царь, согласно строгому ее смыслу, должен был замыкаться в область лишь внешнего и формального действия93). Вместе с тем и у "народа", как духовной индивидуальности, как-то механически отнимались существенные мотивы культурной жизни, национального бытия. Вносилась какая-то незакономерная раздвоенность в сферу, по сущности своей единую. Оттого-то, быть-может, и приходилось идеологам школы так много и так бесплодно говорить о "единении царя с народом". От этого же было нечто непроходимо нескладное и в самой природе политической деятельности славянофилов, -- словно сами они, систематически занимаясь и увлекаясь политикой, решили превратить себя в живое опровержение собственной теории...

Однако, в основе соответствующих рассуждений славянофилов лежала все-таки одна плодотворная интуиция. Ими владела чуткая боязнь арифметического народоправства, и, чтобы отгородиться от него, они возводили в перл создания пресловутый аполитизм русского народа и мнимые достоинства русской монархической старины. Они проницательно угадывали опасность формальной демократии, и Конст. Леонтьев своей оценкой этой формы государственности вряд ли погрешил против духа истинного славянофильства. Выражаясь современным языком, центр проблемы тут -- в принципе власти. Славянофилы смутно чувствовали, что принцип этот, чтобы быть живым, должен быть органичным, должен захватывать душу человеческую, корениться в тайнах веры, в обаянии авторитета, а не в зыбких выкладках корыстного расчета94). Они ощущали это, и бились над задачей найти государственную форму, преодолевающую пороки демократии западного типа, как политической формы поздней, дряхлеющей цивилизации. Их рецепт оказался неудачным. Суровый приговор произнесла история над их мечтами и стремлениями. Что оставила она, в самом деле, от этой благодушной, романтической идиллии безгосударственного государства, покоящегося на внутреннем, исключительно нравственном единении царя, свято хранящего свой народ, с народом, свято доверяющим своему царю? Что от всего этого уцелело?..

Да, их рецепт оказался неудачным. Надуманным, нежизненным. Но, ведь, задача остается... остается и до сих пор... остается и в теории, и в жизни... по видимому, именно она является и одною из основных тем современного нам великого кризиса русской истории, великой русской революции... и мы мучительно, напряженно, всматриваемся в нее, как в черные дали горизонта черною вещею ночью...

__________

     Формулируем основные выводы.

Пусть отжило свой век конкретное содержание практических славянофильских упований, пусть умерла и истлела историческая плоть, оболочка славянофильской доктрины, -- но дух ее, ее идейное зерно, ее "субстанция" пребывает, являя собою характернейший и творческий элемент русской культуры.