Ловец бабочек - Демина Карина

Имя.

Но… все одно невозможно. И она взяла конверт. Его бы сжечь в той пепельнице, которую принес Хелег. Он не любил курить на балконе, хотя запах сигаретного дыма и раздражал Катарину. Но она смирилась. Дым – это же такая малость…

…у нее есть свои привычки, которые Хелег терпит.

…они уважают друг друга.

И ищут компромиссы. И никогда не будут ссориться, кричать друг на друга, как делают то соседи из седьмой квартиры…

…они подали заявление в Особый отдел, и когда командование Хелега одобрит кандидатуру Катарины, поженятся. И тогда, быть может, Хелегу дадут двухкомнатную квартиру, как семейному, и хорошо бы в доме служебном…

Серый конверт.

Жесткий.

Грошовый. Он всегда выбирал такие, плотные, будто опасаясь, что в стандартных ценное содержимое повредится. И заклеивал их канцелярским клеем, аккуратно, так, что ни капли этого клея не попадало за пределы полосы.

…все равно невозможно.

…злая шутка.

…конечно… этот ублюдок знал, что его казнят… и оставил распоряжение… кому? Кому-то… какой-то влюбленной дурочке, которая не понимала, насколько ей повезло… которая думала, что жизнь несправедлива, что ее лишили любви и счастья… ничего… это пустяки… Катарина переживет.

Она так вцепилась в эту шаткую версию, что позволила себе выдохнуть.

И взяться за нож для бумаг.

Красивая штучка. Роскошная даже. С тонким плоским лезвием, с рукоятью позолоченной, на которой горел черный камень-анализатор.

Подарок Хелега ко дню Освобождения.

И ей было даже совестно, что ей никто не пишет, а потому и нет повода воспользоваться подарком. Вот ведь… допечалилась на свою голову.

Катарина провела камнем по серой бумаге, отметила примявшийся уголок и влажноватый отпечаток пальца. Камень остался черен, а Катарина, понюхав отпечаток – уж больно четкий он был – уверилась, что оставлен он скорее всего почтальоном, который имел привычку обедать на лавочке в сквере и из всех доступных яств предпочитал именно сардины в масле.

Нет, тот, кто слал такие конверты прежде, был слишком осторожен, чтобы оставлять отпечатки.

Клинок вспорол бумагу с мерзковатым звуком.

Белый лист-рамка.

И серая крупная, но несмотря на размер удивительно невзрачная бабочка в ней.

Приклеена, как и те… настоящие коллекционеры бабочек не приклеивают – слишком ненадежно, да и клей портит хрупкие крылья. Что-то там с чешуей происходит…

…толстое тельце, которое кажется несоразмерным.

Совка?

За это дело Катарина научилась изрядно разбираться в бабочках. Определенно, нынешняя была не из дневных, тем свойственен яркий окрас.

…она держала за края листа, и тот изгибался, грозя порвать хрупкие крыльца.

От бабочки пованивало.

…настоящие коллекционеры совок и бражников потрошат. Взрезают тельца, вытаскивают содержимое…

Ее замутило, но Катарина справилась с тошнотой.

…конечно, подсказка наличествовала.

Laothoe populi.

Два слова, выведенных тем же аккуратным, детским почерком.

Бражник тополевый, подсказал Малый определитель.

Что из этого?

Ничего.

Катарина почувствовала, что голова наливается знакомой горячей болью.

– Что случилось? – у нее забрали и лист, и конверт.

Хелег.

Он сегодня пришел раньше. И обещал ресторан. Он заказал столик в «Белой акации», и они оба знали, что это означает. Проверка завершена и ее кандидатуру одобрили. И значит, будет мороженое, его в «Акации» готовят по особому рецепту, а потому нигде больше не купить такого. Катарина иногда позволяла себе. Двадцать пять грошей на мороженое, конечно, роскошь, но в день зарплаты…

…и шампанское.

…когда делают предложение и получают согласие, принято ставить шампанское.

– Вот, – только и сумела произнести она. – Пришло. Сейчас…

Хелег нахмурился.

А ей вдруг показалось, что он сам похож на бражника в этом своем сером костюме. Нет, сидел костюм очень даже неплохо, шился на заказ – все-таки положение обязывало, а в магазинах давно не найти приличной одежды – но…

Бледная кожа.

Серые волосы, стриженные коротко. Стрижка ему не идет, из-за нее голова кажется вытянутой, но в Особом отделе все носят такие… массивный нос. Брови светлые, словно мукой по лицу мазнули. А глаза вот теряются… она даже не помнит, какого цвета эти глаза.

Серые?

Или лишь кажутся серыми?

Зеленые? Голубые?

Катарина попыталась заглянуть, почему-то ей показалось невероятно важным, понять, какого же цвета у Хелега глаза. Но он отстранился.

Хмур.

Сердит?

На нее?

За что? Она-то в чем виновата? Уж точно не она сама себе прислала это письмо.

– Об этом следует доложить, – произнес Хелег, убирая лист с бражником в конверт.

Да.

Конечно.

Доложить придется. И лучше не думать о том, что последует за этим докладом.

– Жаль, – Хелег поднял ее подбородок двумя пальцами. – Это многое изменит…

…и столик в «Белой акации» останется свободен.

А Катарина ответила коротким кивком: она понимает. И Хелег улыбнулся, кажется, выдохнул с немалым облегчением.

– Не волнуйся, – он провел пальцем по сухим губам ее. – Я сумею тебя защитить. В любом случае.

И ушел.

А глаза у него все-таки серые. Светлые, почти белые, как первый снег, сквозь который виден черный асфальт крыш. Странное сравнение. И…

…сука.

А он ведь знал про письмо! Тот, кого прозвали Ловцом бабочек…

Ночь прошла.

Как прошла, Катарина почти не спала. А когда все-таки задремала, ей приснился тот ублюдок, совершенно живой и веселый.

– Что, решила, будто избавилась от меня? – спросил он и погладил Катарину по щеке. От этого прикосновения ее передернуло. – Нет, девочка моя…

Он наклонился к самому лицу, и Катарина осознала, что не способна двигаться. Она лежала на прозекторском столе, голая и совершенно беспомощная.

– Ты теперь моя… поиграем?

Он дыхнул, выпуская изо рта рой разноцветных бабочек, которые облепили Катарину…

Как она не закричала? Из упрямства, наверное. Она проснулась в холодном поту. И сидела в постели, мелко дрожа. Она ощутила себя не следователем, но маленькой девочкой, впервые очутившейся в страшном и чужом месте.

Под кроватью вновь завелись тени, а в старом шкафу наверняка поселилось чудовище.

Катарина рассмеялась и смех ее был безумен. Ничего. С этим чудовищем она как-нибудь справится… постарается…

Утро.

Снова. Умыться. Расчесаться. Собрать волосы в короткий хвост. Уже отросли и надо бы постричь… или оставить? Хелег говорил, что ему нравятся длинные…. Хелег… появится ли он снова? Он обещал помочь… чем ей поможешь?

Не думать.

Серый форменный костюм. Странно. Прежде он казался Катарине неудобным, а теперь вот… оделась и стало легче, будто серая чесуча способна была защитить. Тронула лычки. Заставила себя дышать… медленно. Вдох через нос и выдох через рот.

За ней нет вины.

Тот ублюдок был виновен… виновен.

Она повторяла это вновь и вновь, пока ехала. И конный троллейбус седьмого маршрута двигался как-то на редкость неторопливо. И людно было. Люди мрачные. Злые. И все, казалось, смотрели на Катарину…

Знали.

Это чувство вины. Обманчивое. Сотворенное ее разумом, ее сомнениями, для которых не место.

Дождь зарядил.

И в дожде здание Особого отдела выглядело особенно неустроенным. Серый куб и полудюжина синеватых елей у парадного входа. Мрачная статуя Мыслителя на красном гранитном кубе.

Семь ступеней.

Скользкие.

И вновь же неудобство это видится созданным нарочно для того, чтобы Катарина и ей подобные, которым случилось оказаться здесь, помнили: оступиться просто.

Слететь в грязь.

Ее ждали.

– Третий этаж, – дежурный с трудом подавил зевок. – Триста седьмой…

А Катарине вспомнилось, что она и близко не представляет, какой из кабинетов занимает Хелег. Он ведь где-то здесь, в этом каменном склепе…