Вилла «Амалия» - Паскаль Киньяр

– Можете начинать. Я слушаю.

– В Париже мне нужно разыскать…

Это была какая-то темная история мести. Через несколько слов она открыла глаза. Ей многое стало ясно.

В четверг, 29 января, утром, поезд из Санса прибыл в Париж слишком рано, и ей пришлось долго ждать ухода Томаса, чтобы войти в дом. Она побродила по улицам, зашла во «Франпри» и купила большие рулоны черных мусорных мешков.

Едва она переступила порог дома, как ей позвонили из гаража в Баньолэ. Они забрали ее машину. Взамен предоставили ей на время белоснежный «рено-эспас». Она не сразу освоилась с этим громоздким чудовищем, да и парковать его на улице было нелегко.

Позвонив «Католикам», она уговорила их приехать в понедельник днем, 2 февраля.

Начала она с верхних этажей. Первым дедом обшарила карманы всех курток, плащей, пиджаков и пальто, чтобы не оставить в них никаких личных вещей. Переходя из комнаты в комнату, она открывала шкафы, выдвигала ящики, вытаскивала и бросала на пол все вещи подряд. На это ушло два часа. Она сошла вниз и поела. Потом развернула новые мусорные мешки, купленные утром.

Аккуратно сложила в них то, что решила отдать в «Католическую помощь».

Среди одежды были и вещи Томаса, но не очень много – зимнее пальто, синяя морская фуражка, шерстяные шарфы, замшевая куртка, рубашки и нижнее белье, две кожаные куртки, пара костюмов. Их она оставила в стенном и платяном шкафах и в комоде спальни, где он теперь ночевал один.

Из своих вещей она сначала решила ничего не оставлять. Но в последний момент все-таки сунула в саквояж пять фотографий из секретера с цилиндрической крышкой, избежавших уничтожения, две самые любимые шелковые блузки, брюки из небеленого льна, старые истертые черные джинсы и пару черных кроссовок. Принесла с чердака чемодан, сложила в него простыни и одеяла для узкого спартанского ложа в своем Гумпендорфе с черной «луарской» лодкой. Собрала подушки, недавно купленные думки, белое хлопчатобумажное покрывало. И кухонную утварь: две кастрюли, две сковородки, по полдюжины тарелок, бокалов и приборов, старую итальянскую кофеварку. Ей не составило труда запихнуть все это в белый «эспас», не пришлось даже открывать багажник. Доехав до кольцевого бульвара, она свернула на автотрассу А5, ведущую в сторону Тейи. Жорж, как и предупреждал, еще не вернулся на Йонну. Дом был уже выкрашен по первому разу. Трое рабочих, кто снаружи, кто изнутри, усердно трудились, накладывая второй слой краски. Она позвонила Жоржу: тот занимался разборкой вещей мадам Роленже в Шуази. И с тоской ждал прибытия фургона, который должен был их увезти.

Томас уже перестал понимать, на каком он свете. Его терзало беспокойство. Он непрерывно звонил Анне, оставлял ей длинные послания на автоответчике. Анна не откликалась, не шла ему навстречу, отказывалась ужинать с ним. Однажды он неожиданно вернулся домой средь бела дня. Она сидела за роялем.

Он схватил ее за руки.

– Ну давай все забудем. Я понимаю, что совершил…

Анна резко встала.

– Я не желаю об этом говорить.

– Но мы должны… иначе нельзя…

Нет.

– Ну хорошо, есть и другой выход. Хочешь, я найду психотерапевта, который поможет тебе выговориться. Я знаю, что твоя мать в плохом состоянии, и учитываю это. Такие проблемы нужно решать постепенно. И ведь есть еще специальная психотерапия для супружеских пар. Мы слишком заработались и устали. Хорошо бы нам уехать куда-нибудь на отдых. И как можно скорее. Мы могли бы…

– Томас, ты, кажется, так и не понял, что между нами все кончено.

Его лицо исказила гримаса испуга. Но она добавила, громко и раздельно:

– Я больше не хочу тебя видеть.

Он не взглянул на нее. Не ответил ей. Он отказывался услышать слова, которые она произнесла. Его руки лихорадочно двигались, словно он что-то искал в воздухе. Он слепо метался по гостиной.

– В любом случае, на будущей неделе нам придется расстаться, поскольку я уезжаю в Лондон. Мы все это обсудим снова, когда я вернусь. Поедем куда-нибудь на уик-энд. И поговорим спокойно, не горячась. Разберемся во всем как разумные люди. Это слишком глупо…

Она его не останавливала – пусть говорит. Она его больше не слушала.

Подписание обязательства продажи должно было состояться 7 февраля. Она предвидела, что завершающего этапа сделки придется ждать как минимум еще три месяца. В субботу они с Жоржем поехали в Оссер, и она при нем забронировала в бюро путешествий место в самолете на Марракеш. Жорж выписал чек, поставил свою подпись. Она сказала ему, что оставит себе мобильник до Марракеша, а там купит на базаре другой, работающий по карточке и со снятой блокировкой, чтобы невозможно было определить номер. Из Марракеша она отправится в пустыню, доберется до Атласских гор. И наплевать ей на всякие там сафари, на археологические раскопки, на группу, к которой ее пристегнут, – лишь бы ее не разыскали в этих богом забытых оазисах Северной Африки. Никто не должен знать, где она находится. И наступит совсем другое время. И это время будет прожито совсем другой женщиной. Оно будет течь в другом мире. И откроет перед ней другую жизнь.

Теперь она уже привыкла к «рено-эспас» и безбоязненно водила его. Это простое занятие – мчаться по шоссе А5 – наполняло ее чувством свободы, помогало свыкнуться с принятым решением, не заплутать в лабиринте уловок и обманов, к которым она еще какое-то время будет прибегать на своем пути. Жорж безмерно радовался тому, что ремонт ее дома продвигается так быстро и что ему даже не приходится утруждать себя наблюдением за работами.

Однажды днем, в Шаньи, когда она выходила из ресторана, Томасу удалось дозвониться ей на мобильник:

– Почему у нас не работает домашний телефон?

– Неужели не работает?

– Он молчит. Может, линия повреждена?

– Не волнуйся, Томас. Завтра утром я вызову мастера из «Франс-Телеком».

Она изобразила удивление. На самом деле она отключила домашний телефон.

Глава Х

Она вернулась в Париж 30 января. Они с Томасом поужинали на кухне – наспех, без единого слова. 31-го он уехал на неделю в Лондон. На рассвете, в темноте, она услышала, как захлопнулась входная дверь, и в доме воцарилась мертвая тишина. Она еще долго лежала в своей узкой постели, в каморке под крышей. И мысленно перебирала все предстоящие дни и вечера, всю следующую неделю, которая будет для нее самой трудной и потребует предельного напряжения и выдержки. Она заранее готовила себя к испытаниям этой надвигавшейся недели.

Потом она встала. Спустилась на второй этаж. Достала чистые простыни, сменила белье на их двуспальной кровати. Сварила себе в кухне кофе. И поднялась в спальню с чашкой в руке.

В ванной на стеклянной полочке лежали кремы для бритья, помазок, расческа; она собрала эти вещи и выбросила в бачок.

«Всё, кончено дело», – сказала она себе.

Легла в свою собственную постель, взяла чашку кофе с ночного столика и начала новую жизнь, погрузившись в чтение книги, которую открыла только накануне.

Она читала, с удовольствием чувствуя себя на своем месте, в своей спальне, с окном, куда каждую весну рвались лохматые ветви вяза.

Откинувшись на подушки в свежих наволочках, она глядела в небо поверх оголенных веток вяза.

Созерцала это сияющее, светлое небо в просветах между ветвями.

Ей не хотелось вставать. У нее не хватало решимости встать и сложить те немногие оставшиеся вещи, которые она хотела увезти из дому. Это был первый уик-энд, который она не собиралась проводить на Йонне. Она так и пролежала в постели до самых сумерек.

Пришла ночь, а вместе с ней вернулась тоска.

И желание бежать – неизбежный спутник тоски – вернулось тоже.

Оно стало двойником тоски, которая охватывала ее каждый день, в тот час, когда свет солнца умирает в ночной тьме.

Всю ночь, стоя в одной тоненькой ночной рубашке, она разбирала вещи, откладывала нужные, набивала последние мусорные мешки, все свободные чемоданы. Потом вернулась в спальню и, в изнеможении рухнув на кровать, провалилась в сон. Было пять часов утра.

Она позвонила Жоржу:

– Я прямо вся наэлектризована. Как шаровая молния.

На следующий день она развела в саду большой костер из сухой листвы. Поднялась на второй этаж, собрала все, что посчитала слишком личным, сняла со стен и разломала рамки картин и фотографий, бросила в огонь то, что ей невыносимо было бы увидеть выставленным на продажу у антикваров или старьевщиков в Сент-Уане.

Она с радостью смотрела, как обращаются в пепел все личные бумаги, счета, старые чековые книжки, квитанции, налоговые извещения. Это заняло довольно много времени. Почти целый день. Старик, приехавший вместе с дамой из «Католической помощи», раз двадцать прошел мимо костра. Он выносил из дома сложенные ею мешки с одеждой и чемоданы, которые она тщательно стянула ремнями, и грузил их в свой фургончик.