Белая земля - Алексей Леонтьев

Ящик оказался радиоприёмником. За ним лежали тяжёлые параллелепипеды батарей. Они были сухие. Кислота ещё не успела разъесть цинковых оболочек. Очевидно, люди покинули этот дом совсем недавно.

Теперь я понял, для чего был поставлен высокий шест перед домом — он служил антенной. Вверху, под стрехой потолка, змеился обрывок провода.

Ещё не веря в возможность такого счастья, я вытащил на свет приёмник и подсоединил его к батареям и антенне. Риттер по-прежнему безучастно сидел за столом, обхватив голову руками. Кажется, он дремал.

Осторожно, как будто от этого зависел успех моей попытки, я повернул рукоятку настройки.

Раздался щелчок… На шкале вспыхнул тусклый зеленоватый глазок. Приёмник жил!

Глазок разгорался медленно. Батареи, вероятно, здорово сёли. Но мало-помалу сквозь неясные шумы стала пробиваться музыка. Играли мягкое ленивое танго, такое нелепое в этой обстановке. Потом послышалась человеческая речь. Постепенно мне удалось усилить звук. Мужской голос быстро и темпераментно говорил по-немецки. Сначала я не мог ничего разобрать, но потом два часто повторяющихся слова заставили меня напрячь всё внимание. Первое из них было «Сталинград» и второе «Волга». Диктор настолько смягчал согласные, что я не сразу разобрал название реки. Два слова сталкивались, повторялись, чуть истеричный голос оратора звучал торжественно. Я мучительно пытался уловить смысл его быстрой, захлёбывающейся речи.

И вдруг я услышал смех. Это смеялся Риттер хриплым, простуженным голосом. Он смеялся всё громче и громче. У меня мелькнула мысль — не сошёл ли лейтенант с ума. Он снял очки. У него оказались самые обыкновенные серые глаза. В них не было безумия. Риттер просто от души смеялся. Он вытер выступившие слёзы, оборвал смех и выпрямился. Я невольно положил руку на кобуру. Риттер опять засмеялся.

— Слушайте, слушайте, «товарищ» Колчин! Ваш воинственный вид сейчас просто смешон.

Это была галлюцинация. С ума сошёл не Риттер, а я. Мне показалось, что он произнёс эти слова по-русски!

— Видите, как полезно знать иностранные языки, — сказал лейтенант, наслаждаясь моей растерянностью.

Нет, я не ослышался. Риттер в самом деле говорил по-русски.

— Могу вам перевести это любопытное сообщение, — он говорил свободно, с чуть заметным акцентом. — Имперские войска севернее Сталинграда сегодня вышли к Волге! Насколько я помню, со времён татарского ига никто из врагов России не поил своих коней из Волги-матушки… А сейчас наши танкисты заливают её воду в радиаторы машин! Стоит ли теперь вам хвататься за пистолет?

Наверное, ему всё-таки здорово надоело играть в молчанку все эти дни, если он сразу произнёс такую длинную речь. Но я был так потрясён сообщением, что даже не обратил внимания на эту психологическую подробность.

Риттер стоял, возвышаясь над столом. Он даже стал как будто выше ростом, шире в плечах. По-прежнему усмехаясь, лейтенант поднял свою кружку со спиртом.

— За Сталинград! Будьте здоровы!

Я шагнул вперёд и выбил из его рук кружку. Спирт растёкся по влажному полу. С лица Риттера исчезла усмешка. Он весь напрягся. Сейчас я хотел, чтобы лейтенант бросился на меня. Но, помедлив мгновение, он решил не рисковать и сделал шаг назад. Я оттеснил Риттера в чулан. Захлопнув дверь, накинул щеколду. И тут же почувствовал безмерную усталость.

Я добрался до нар и лёг. Приёмник продолжал работать. Теперь доносился воинственный марш. Мне стоило большого труда заставить себя встать и выключить радио.

Глава третья

1

«Бац!.. Бац!.. Бац!..» — грохотало где-то рядом. Удары были настойчивые, требовательные. Я открыл глаза. Было совсем светло. Стучал Риттер, требуя, чтобы я его выпустил из чулана. У него явно менялся характер.

Я не спеша поднялся. Растопил печку. Принёс котелок снега, поставил его на плиту. Потом отхватил финским ножом широкий лоскут от своей нижней рубахи. Когда вода закипела, тщательно выстирал лоскут и повесил сушиться у плиты.

Осторожно попытался снять повязку с головы. Бинт присох к ране. Пришлось размочить его тёплой водой и постепенно отодрать. Рана оказалась небольшой, но, кажется, довольно глубокой. Крови было немного. Я наточил на бруске нож и перед осколком зеркальца, как сумел, обрезал волосы вокруг ссадины. Это была не очень приятная операция. Потом протёр рану последними каплями спирта, оставшимися во фляжке Дигирнеса. Спирта было маловато. Вчерашний кутёж дал себя знать. Всё-таки мне удалось очистить запёкшуюся кровь. Я плотно замотал голову чистым лоскутом.

«Бац! Бац! Бац!» — грохотал в стену Риттер.

Вскипел кофе. Я открыл консервы, плотно позавтракал тушенкой и паштетом. Первый раз за последние дни я поел спокойно, не ожидая каждую секунду, что мой сосед сейчас бросится на меня. Сегодня я был уже способен разумно ограничить себя в еде. После крепкого сна и перевязки я чувствовал себя намного лучше. Ещё два-три дня такой жизни, и силы должны полностью восстановиться. Два-три дня… А что будет потом?

Риттер грозил разнести дверь чулана. Я допил кофе и выпустил пленника. Лейтенант вышел мрачный, с поджатыми губами. Не глядя на меня, стал готовить себе завтрак.

На столе лежала пачка сигарет. Риттер взял одну, там осталось ещё две. Я спрятал пачку в карман и стал убирать со стола, Риттер, присев к печке, закуривал сигарету.

— Дайте мне нож, — вдруг сказал он.

В руках у меня была финка Дигирнеса.

— Я привык бриться каждый день, — продолжал Риттер, — а мой бритвенный прибор остался на базе.

Он говорил между прочим, ловя пальцами раскалённый уголек, но я чувствовал напряжение в его прямой, негнущейся спине. Он никак не мог поверить, что наши отношения не изменились со вчерашнего вечера. Я же думал о другом. Неизвестно, сколько нам ещё придётся пробыть вместе. Риттер должен твёрдо усвоить, что я сильнее его. Пусть знает, что я уверен в своём превосходстве.

Сигарета разгорелась. Риттер выпрямился. Я вытер обрывком газеты нож и протянул лейтенанту. Он небрежно бросил его на стол и принялся за консервы. Я смотрел, как он ловко выуживает из банки кусочки разогретого мяса, аккуратно подхватывает галетой стекающий жир. Меня он просто не замечал. Чтобы не поддаться искушению стукнуть его прикладом автомата по голове, я ушёл. Дверь в комнату я заложил засовом снаружи.

2

Зимовье стояло на высоком откосе. Внизу лежало море. Погода была тихая и тёплая. Мимо островка медленно передвигались огромные плиты льда, гонимые отливным течением. Горизонт был чист, и, насколько видел глаз, на север тянулись льды, разводья, льды.

Я долго стоял на откосе. Где-то за тридевять земель, у Волги, сейчас сражались мои друзья. Они погибали в открытом бою, задерживая врага на день, час, минуту… А я? Что теперь буду делать я? Сидеть здесь, на островке, сторожить каждый шаг этого долговязого лейтенанта, пока сюда не доберутся немцы? Если только Риттер не перегрызёт мне до той поры горло или я не пущу в него пулю…

Даже, предположим, мне удастся вытрясти из него сведения о таинственных станциях на ничьей земле, кому я сообщу их? Они всё равно погибнут вместе со мной. Теперь я уже кое-что знал о севере и понимал, что просто так, налегке, не пройти и пятидесяти километров по льду и разводьям. Как я мог так легко расстаться с собачьей упряжкой, санями!

Из домика доносилось повизгивание ножа о точильный брусок. Кажется, Риттер всерьёз собирался бриться. Я обошёл вокруг строения. В стороне темнела под снегом куча мусора. Валялись пустые, банки из-под консервов, осколки посуды, кости морских животных, обломки разбитых нарт. Надо было возвращаться в дом.

У входа я заметил маленькую пристройку, на которую не обратил внимания раньше. Проржавевшие петли замка легко вышли из гнёзд. Я вгляделся в полумрак сарайчика. У стены стояли поломанные нарты и, видимо брошенная за ненадобностью, лёгкая, обтянутая шкурой какого-то морского зверя лодка. Не веря такой удаче, я вытащил нарты на свет. Им здорово досталось в переходах, но в моём положении не приходилось привередничать. Потом внимательно осмотрел лодку. Она тоже была потрёпана, борта кое-где потёрлись, но всё-таки это была лодка!

3

В доме было тепло. На полу стояли лужицы оттаявшего льда. Тускло светился зелёный глазок приёмника. Сквозь шум помех снова пробивался металлический ритм военного марша. Риттер сидел на нарах в одном шерстяном белье. У него было красное, как будто натёртое наждаком лицо. Возле плиты сушился выстиранный свитер. Ножом Риттер тщательно разглаживал просушенные листки писем. Они, видно, намокли вчера во время переправы через пролив.

Я выключил приёмник. Риттер, подняв глаза, слегка усмехнулся.

— Я боялся пропустить сообщение о капитуляции.