Смерть в своей постели - Виктор Пронин

— Слышал. Будьте осторожны. Девушка не всегда отвечает за себя.

— Настолько опасная?

— Любвеобильная.

— Разберемся… А вот и Худолей! — По лестнице осторожно, словно боясь вспугнуть кого-то, пробирался эксперт. Увидев Пафнутьева, он бросился к нему с такой радостью, будто уже и не надеялся увидеть живым.

— Паша! — вскрикнул Худолей. — Паша… — но, увидев Андрея, посерьезнел и, взяв Пафнутьева под руку, повел в сторону.

— Увидимся в каминном зале! — успел крикнуть Пафнутьев Андрею. Тот кивнул и направился к винтовой лестнице. — Слушаю тебя, Худолей.

— Паша… Я сейчас тебе такое скажу, такое скажу, что ты прямо вот здесь упадешь и не встанешь.

— Тогда не надо.

— Нет, я все-таки скажу, может быть, ты выдержишь, может быть, встанешь после того, как упадешь. Я только что был в подвале.

— Андрей тоже был в подвале. Вы там не встретились?

— А! — Худолей досадливо махнул полупрозрачной своей ладошкой. — Он с хохлами трепался, а я делом занимался. Я там такое увидел, Паша! — Худолей прижал к груди обе ладошки и прикрыл глаза. — Скажу откровенно… Все мои представления о жизни, о людях, все мои представления о самом себе… Рухнули. Только сейчас я понял, как убого, беспросветно мое существование, какими недостойными путями я шел по жизни…

— И что же ты такое увидел? — сочувственно спросил Пафнутьев.

— Я содрогнулся, Паша. Я в шоке. Я не отвечаю ни за свои слова, ни за свои поступки.

— Может быть, нам вместе спуститься в подвал? — предложил Пафнутьев.

— Подвергнуть тебя такому испытанию… Только, Паша, если ты сам этого хочешь. Только если ты сам принимаешь такое решение. Ну как, готов?

— Пошли, — сказал Пафнутьев и направился к винтовой лестнице, втиснутой в круглую кирпичную башню.

— Нет, Паша, нет! — ухватил Пафнутьева за рукав Худолей, потащил его в противоположную сторону, по темному длинному коридору, в глубине которого тускло светилась маленькая лампочка. — Осторожно, здесь ведра, швабры…

Коридор заканчивался узкой дверью. Открыв ее, Худолей бесстрашно шагнул через порог — он уже, видимо, здесь все обходил, исследовал, изучил.

— Ну, ты даешь! — пробормотал Пафнутьев.

— Эта лестница ведет прямиком в подвал. На нее можно выйти с каждого этажа. Видишь двери? Если вдруг какая надобность приспичит — милиция окружит, бандюги начнут обстрел, натовцы десант сбросят… Ты сразу в подвал. И огородами, огородами — только тебя и видели.

Чем ниже опускался Худолей, тем он становился нервнее, чаще оглядывался на Пафнутьева, словно хотел убедиться, что тот не сбежал, не бросил его в этом опасном путешествии.

— Только, Паша, ты это… Не делай сразу поспешных выводов… Не торопись с выводами. Осмотрись, успокойся, присядь на что-нибудь… А уж потом слова произноси. Там не каждые слова годятся, там, Паша, с выбором надо, осторожно, продуманно. Десять раз мысленно словечко про себя проговори, а уж потом вслух, для других ушей.

— Что там? — не выдержал Пафнутьев. — Трупы?

— Да ну, трупы! — Худолей пренебрежительно махнул ручонкой. — Стал бы я тебе трупы показывать… Что ты, трупов никогда не видел? Видел. И еще будешь видеть. Жизнь у тебя такая, Паша, не каждый выдержит, не каждому по силам… И кто бы оценил, кто бы поддержал душевным словом… Грамоту какую дал, медаль за отвагу… Нет!

Худолей продолжал бормотать, было такое впечатление, что он попросту боится замолчать, боится тишины, которая с каждым этажом вниз становилась все более давящей, все более глухой. Когда они сошли с последней ступеньки, Пафнутьев ощутил под ногами плотный бетон и понял, что они в подвале. Вокруг была такая темнота, что только судорожно вцепившаяся в его рукав ладошка Худолея говорила о том, что он здесь не один.

— Я рядом, Паша, — шептал Худолей. — Я с тобой, не бойся.

— Да я вроде того, что ничего…

— Здесь есть выключатель, сейчас найду. — Ладошка Худолея разжалась, и Пафнутьев остался один в этой невероятной темноте.

Шаркающей походкой, чтобы ни обо что не споткнуться, Худолей двинулся куда-то вправо, но слева, слева Пафнутьев явственно услышал какой-то шорох, ритмичный шорох, отдаленно напоминающий человеческие шаги, падающие капли воды, раскачивающийся на веревке груз.

— Нашел! — обрадованно произнес Худолей, и в тот же миг подвал осветился тусклым светом. Но после кромешной темноты свет от сорокаваттной лампочки казался сильным. — Видишь? — свистящим шепотом спросил Худолей. — Видишь?!

— Что? — недоуменно произнес Пафнутьев, который ожидал чего угодно, вплоть до человеческих голов, насаженных на железные штыри. На самом деле все оказалось проще и безобиднее. — Подвал просторный, можно ставить бильярдный стол, теннисный…

— Бильярд у него наверху. Полный, между прочим. А теннисный стол — в спортивном зале.

— Здесь есть спортивный зал?

— Не о том говоришь, Паша! Не туда смотришь! Не так ты живешь, ох, не так! — и Худолей, снова ухватив Пафнутьева за рукав цепкой своей ладошкой, поволок его в дальний угол.

— Видишь?! — прошептал он чуть слышно, издали указав обожженным растворами пальцем на коробки, сложенные в углу.

— Ну?

Худолей посмотрел на Пафнутьева с такой жалостливостью, с таким бесконечным сочувствием, будто тот осрамился в его глазах во всем и навсегда.

— Паша. — Худолей приблизился к коробкам, вздрагивающей рукой коснулся одной из них и произнес каким-то смазанным, надломленным голосом. — Паша, это «Смирновская»… Наша «Смирновская»… А вот ихняя «Смирновская»… Наша, конечно, лучше, но главное другое — есть и та, и другая… Представляешь? — Худолей вынул платок из кармана и вытер выступившую на лбу влагу. — А вон в той коробке, Паша… Там виски. Квадратные бутылки, золоченые пробки, черные этикетки, а емкость… Ты не поверишь! Они все литровые. В этих двух коробках тоже виски, но бутылки треугольные. Мне, Паша, треугольные больше нравятся. И вовсе не потому, что виски в них мягче, душистее, душевнее как-то… Вовсе нет — треугольная бутылка лучше в руку ложится… Она уже не выскользнет из ослабевших пальцев, она как бы роднится с тобой… И не подведет тебя, Паша, даже если пальцы твои увлажнятся от волнения и сладостного предчувствия… Тебя, Паша, посещают предчувствия?

— Особенно сладостные, — сказал Пафнутьев и не посмел, не решился разрушить возвышенное состояние худолеевской души.

— И меня посещают, — грустно кивнул Худолей. — Смотрю я, Паша, на все это богатство, на всю эту безудержную роскошь, — он кивнул в сторону коробок, — и думаю… Знаешь, о чем я думаю?

— О стакане.

— Нет, Паша, ты груб и ограничен. Святое тебе недоступно. Я думаю о своей загубленной жизни, Паша. И понимаю, только сейчас понимаю — она прошла мимо.

— Кто? — спросил Пафнутьев, отвлекшись от худолеевских рассуждений.

— Жизнь, Паша. Я о жизни говорю.

— Я смотрю, ты времени зря не терял, провел большую работу и вот-вот выйдешь на след преступника.

— А что на него выходить… Они все здесь перед тобой.

— Нужен один.

— Выберем, Паша. Есть из чего выбирать.

— А что вон в тех коробках? — Пафнутьев показал в другой угол подвала.

— Скажу… Только ты упрись во что-нибудь, чтобы не упасть… Прислонись к стене, вот так… В тех коробках, Паша… Мукузани, Оджелеши, Киндзмараули… Продолжать?

— Света любит грузинские красные.

— Ты тоже, я смотрю, времени зря не терял?

— Секретаршу еще не видел, только собираюсь представиться. Но о ее вкусах наслышан. Жена Объячева Маргарита тебе понравится больше.

— Это почему же?

— Предпочитает крепкие напитки.

— Значит, хорошая женщина, — уважительно сказал Худолей. — Нет, она не могла убить своего мужа. Это сделал кто-то другой. Скорее всего, непьющий. Бойся непьющих, Паша, от них вся зараза в мире. Если пьющий и пойдет на что-нибудь предосудительное… то только в состоянии сильного алкогольного опьянения.

— А ты ничего предосудительного здесь не совершил?

— Совершил, Паша. Совершил, — горестно кивнул Худолей. — Я это… Позаимствовал у хозяина… Одну четырехугольную, а вторую трехугольную. Он не возражал.

— Он не будет возражать, даже если ты у него этот дом позаимствуешь.

— Значит, тоже хороший человек. Был.

— Тише! — сказал Пафнутьев и замер, прислушиваясь. Ему опять почудились какие-то звуки. Здесь, в подвале, в полной тишине, они казались странными — для них не было никакой причины, не было ничего, что могло бы эти звуки издавать. — Показалось, — наконец произнес Пафнутьев.

— Хозяин — ладно, он стерпит, ему все это, скорее всего, уже не понадобится. — Худолей махнул рукой в сторону коробок. — А ты, Паша, не возражаешь против моего безрассудства?

— Ты забыл прихватить «Смирновскую», — сказал Пафнутьев сурово и осуждающе.