Кёсем-султан. Величественный век - Ширин Мелек

Уже смелее он провел второй рукой по ее шее, плоской детской груди под плотным сукном сорочки.

– Просто сиди молча, – сказал он.

Но сквозь страх и оцепенение Элизабет поняла, что если сейчас не сможет его прогнать, если даст собою воспользоваться, то потеряет что-то очень важное, ту самую чистую силу источника внутри, о которой говорила старая королева. Придется всегда потом пить мутную воду.

– Пошел вон! – закричала Элизабет во все горло. – Не смей до меня дотрагиваться!

Тут же по палубе затопали ноги, сверху раздались крики. Бретт бросил на нее взгляд, полный смятения, страха и злости, – и был таков. Элизабет заперлась в каюте и не открывала, пока не проголодалась. На следующий день через дверь объяснила сэру Эдварду, что увидела плохой сон и закричала, через дверь же извинилась перед капитаном, сделав голос как можно более детским. На корабле было шумно, до Элизабет доносились резкие голоса, звуки торопливых шагов. Она не спала.

Потом Мистер Нос тихо и монотонно – добрые полчаса – стучался в ее дверь, пока она не открыла. Он принес ей тарелку каши и кружку светлого эля и сидел с нею, смотря, как она неохотно ест.

– Поймали, – наконец сказал он, шмыгнув своим огромным носом. – Признался.

– В чем? – спросила Элизабет.

– Нашли письмо у него в сундуке – к Великому Канцлеру мальтийцев. Все расписано – кто вы, чего вы, зачем вы… Государственная измена.

– И где он теперь? – голос плохо слушался Элизабет.

Старик вздохнул, помолчал, разглядывая свои руки, прежде чем ответить.

– В море правосудие короткое, мисс. Теперь он уже на дне, пожалуй. А с утра на рее висел. Капитан приговор зачитал, сэр Эдвард утвердил именем Ее Величества… Так что вот так вот.

Элизабет сидела прямая, напряженная, будто окаменелая. Старик положил ей руку на спину, погладил по волосам – совсем как тот вчера, но при этом совсем иначе. Элизабет рыдала у него на плече, пока нос у нее не стал таким же распухшим и красным, как и у него.

Мистер Нос уложил ее на кровать, накрыл покрывалом, уселся в ногах – Лиззи была совсем маленького роста, там оставалось много места – и стал петь ей старые детские песни, пока она не уснула.

Мост наш Лондонский пропал,

ах, пропал, ах, пропал,

Мост наш Лондонский пропал, дорогая леди…

На палубу Лиззи больше не выпускали, и у Мальты «Орел» не останавливался, шел под всеми парусами до Босфора, в голубую воду которого, по легенде, когда-то бросилась волшебная белая корова Ио – она была невинной девушкой царской крови, но ее полюбил бог Зевс, и тут-то и начались сплошные неприятности…

Спит Башар, во сне смотрит с палубы «Орла», а за бортом его из воды выпрыгивают дельфины, синевато-серые, стремительные, свободные. Они рассекают воду и воздух, то ли плывут, то ли летят. Башар улыбается во сне.

Спят девочки-рабыни, у каждой – своя история, своя разлука, свои песни, сказки, мамины руки, детские приключения в лесу, или у озера, или за холмом – уж кого откуда взяли, через какое горе протащили.

Спят евнухи – и они себе не сами судьбу выбирали, не сами, не сами…

Спят жены, спит дворец, спит великий город Истанбул.

Глава 3

Время клятвы

– Аллах, – Башар говорила задумчиво, словно пробуя на вкус незнакомое лекарство, – Аллах всемилостив и милосерден…

– Точно, – поддержала подругу Махпейкер.

Лекарство, похоже, оказалось невыносимо горьким, но Башар мужественно терпела. По крайней мере так можно было понять по ее нахмуренным бровям и страдальческой складке в уголках губ.

Хадидже бросила на девочек встревоженный взгляд и тайком перевела дыхание. Махпейкер еле заметно улыбнулась. Улыбка, впрочем, не затронула глаз, а потому вышла смазанной. Зато искренней. Да, подруга, все нормально, Башар не заболела и уж тем более не сошла с ума. Она просто размышляет.

И самой Махпейкер, кстати говоря, стоило бы сделать то же самое. Вместе с Хадидже.

Гарем – место удивительное. Ничего вроде бы не происходит, а каждый день ты впитываешь столько знаний, что голова от них становится большой и пухлой, как подушка. И бесполезными эти знания не бывают никогда. Что-то пригодится вот прямо сейчас, что-то – позже, когда наложница войдет в пору, а что-то может принести невыносимую боль… если не суметь предотвратить несчастье.

Некоторые предпочитают о боли не знать – мол, когда свалится, тогда и свалится, всё на коленях у Аллаха, всемилостивого и милосердного, всё во власти Его. Махпейкер предпочитала считать иначе. Если Аллах написал ее судьбу там, в своей великой Книге, то на той же странице написано и про ее характер. А значит, написано, что за счастье свое Махпейкер будет бороться, чего бы ей это ни стоило. За счастье и за подруг.

Наверняка там начертано именно это. Ну а раз так, то не стоит сопротивляться судьбе. Нужно сражаться, а там Аллаху решать, победит Махпейкер в своей войне или нет.

И Башар такая же точно. Может, оттого они с Башар и понимают друг друга так хорошо? Иногда и слов не надо, достаточно одного взгляда: «Ты тут, подруга?» – «Да, я тут, я прежняя». – «И я тоже».

С Хадидже слова нужны. Пусть и хорошая она, Хадидже, самая лучшая и верная подруга, но слова – нужны. А с Башар бывает по-всякому.

Сегодняшнее знание стало болью, и болью немалой. Для всех трех подруг. И каждая одновременно хотела спрятаться от него, забиться в норку, скрыться ото всех, включая подруг, и броситься родной душе на шею, спросить, старательно пряча слезы: «Что делать будем?» Вот и сидели сейчас рядом, разрываясь между тем и этим, не в силах сделать выбор.

А ведь так хорошо начинался день!

С тех пор как Махпейкер попала в гарем, уже много воды утекло в богато украшенных изразцами дворцовых фонтанах. Сейчас и вспомнить смешно, как боялась, как ненавидела старую Сафие-султан… впрочем, не стоит называть ее «старой». Она, конечно, любит, чтобы ее все вокруг звали «бабушка Сафие», но это так… кокетство. Ну да, немолодая. Но именно на примере Сафие-султан юная Махпейкер поняла, каково это – быть немолодой и все же ошеломительно прекрасной.

И дело не во внешности – врут все-таки многомудрые калфа! Ну ладно, не врут. Так, недоговаривают немного. И умная ученица – а Махпейкер, без сомнений, считала себя умной – поймет: ежели б главной была внешность, то где-то треть калфа сейчас султанскими женами были бы, в шелках и парче по запретному для прочих саду расхаживали бы, с золота ели бы те самые пятнадцать ежедневно положенных любимице султана блюд, а не науку вдалбливали бестолковым девчонкам!

Нельзя сказать, что Сафие-султан некрасива. Но и красивой ее называть сейчас, когда вокруг столько юных тел, упругих и свежих, тоже не приходится. Увы, никогда Сафие-султан уже не стать красивой…