СУДЬБА БАРАБАНЩИКА. ХАРДРОКОВАЯ ПОВЕСТЬ - Олег Лукошин

– Хвалю, – сказал он. – Люблю аккуратность, хотя от тебя и несёт, как от керосиновой лавки. Теперь же сними все эти балахоны, ибо в них ты мне напоминаешь Арету Франклин в её худшие годы, и надень вот это.

И он протянул мне свёрток. В нём были короткие, до колен, защитного цвета штаны, такая же щеголеватая курточка с множеством карманов и молний, жёлтые сандалии, пионерский галстук с блестящей пряжкой, косая, как у лётчика, пилотка и небольшой кожаный рюкзак. Стиль все этого одеяния можно было определить как «молодёжное милитари».

Дрожащими руками я  схватил всё это добро в охапку и умчался переодеваться. И когда я вышел, то дядя всплеснул руками.

– Чкалов! – воскликнул он. – Молоков! Владимир Коккинаки!.. Орденов только не хватает – одного, двух, дюжины! Ты посмотри, старик Яков, какова растёт наша молодежь! Эх, эх, далеко полетят орлята! Ты не грусти, старик Яков! Видно, капля и твоей крови пролилась недаром.

Вскоре мы собрались. Ключ от квартиры я отнёс управдому, котёнка отдал дворничихе.

Попрощался с дворником, дядей Николаем, и водопроводчиком Микешкиным, который, хлопая добрыми осовелыми глазами, сунул мне в руку наполовину съеденный «Сникерс».

У ворот я остановился. Вот он, наш двор. Вот уже зажгли знакомый фонарь возле шахты Метростроя, тот, что озаряет по ночам наши комнаты. А вон высоко, рядом с трубой, три окошка нашей квартиры, едва ли не единственные в доме без пластиковых стеклопакетов, и на пыльных стёклах прежней отцовской комнаты, где подолгу когда-то играли мы с Ниной, отражается луч заходящего солнца. Прощайте! Всё равно там теперь пусто и никого нет.

Мы вышли на площадь. Здесь дядя пошёл к стоянке такси и о чём-то долго там торговался с шофёром.

Наконец он подозвал нас. Мы сели и поехали.

Я был уверен, что едем мы только до какого-либо вокзала. Но вот давно уже выехали мы на окраину, промчались под мостом Окружной железной дороги. Один за другим замелькали дачные посёлки, потом и они остались позади. А машина всё мчалась и мчалась и везла нас куда-то очень далеко.

Через девяносто километров, в город Серпухов, что лежит по Курской дороге, мы приехали уже ночью.

В потёмках добрались мы до небольшого, окружённого садами домика, на крыше которого шныряли и мяукали кошки. Я не заметил, чтобы приезду нашему были рады, хотя дядя говорил, что здесь живёт его задушевный товарищ.

Впрочем, ничего удивительного в том не было.Уехал так же года четыре тому назад с нашего двора мой приятель ВаськаБыков. А встретились мы с ним недавно…  То да сё – вот и всё! Похвалились один перед другим сотовыми. У меня – с двухмегапиксильной камерой, с диктофоном, у него – и того круче, с GPS-навигацией. Съели по чупа-чупсу да и разошлись восвояси.Не всякая, видно, и дружба навеки!В Серпухове мы прожили двое суток и дали один концерт в местном клубе автодорожников. Небольшой, наскоро сделанный плакатик, висевший на дверях, сообщал, что в клубе выступает известное джазовое трио, лауреат всесоюзных и международных конкурсов, группа «Тихая заводь». Откуда взялось это название, мне было неведомо.Я дрожал как лист. Несмотря на то, что для этого выступления репертуар мои джазмены подобрали попроще, уверенности в своих силах не было. Буквально же на первой композиции я сбился и принялся стучать в барабаны как бог на душу положит. На второй тоже. Я нервничал, злился, чувствовал, как по лицу струями стекает пот, а потом мне вдруг стало всё равно.«Ну и ладно, – подумал я. – Пусть что хотят обо мне думают эти приджазованные автодорожники. Мне совершенно наплевать на их мнение».И этот пофигизм успокоил меня. Я вдруг понял, что барабаню увереннее, что необходимый фри-джазу раздрай создаю и даже пускаюсь в рискованные импровизации.

– Молодец! – похвалил меня после концерта дядя. – Поначалу было очень плохо, просто диверсия иностранной разведки. А потом ты преобразился. Признаться, я удивлён. Ты оправдываешь мои надежды.

– Спасибо, – взбодрился я. – Но публика всё равно почувствовала мою неопытность. До конца выступления в зале досидели лишь пять человек.

– В том нет твоей вины, друг мой! – потрепал меня по голове дядя. – Советский народ прекрасен в своих трудах и помыслах, но он ещё тяжело воспринимает революционные диссонансы фри-джаза. Но верь мне, наступит время, когда наш небольшой ансамбль станет популярнее армейского поп-дуэта «Руки вверх». Мы миссионеры нового сознания на этой земле.

Мой первый профессиональный концерт оказался примечателен ещё и тем, что после него я познакомился с музыкантами суперпопулярной металлической группы «ЭСТ», которые в это самое время записывали в Серпухове свой новый альбом. Жан Сагадеев, их лидер, пригласил меня после концерта в бар. Я обрадовал его известием, что большей частью стучу в хардроковой команде.

Как выяснилось, парни заглянули в клуб случайно. Фри-джазовое действо до конца смог высидеть только сам Жан.

– Честно говоря, тяжело было, – признался он мне за выпивкой. – Мутная музыка, с другой стороны запредельности. То ли дело хард-рок: чёткая структура, смысловая законченность, заводной ритм. Я только ради тебя остался. Было в твоей манере игры что-то завораживающее.

Не было более согласного с ним и более благодарного ему человека, чем я!

На следующей день я поучаствовал в записи их новой композиции «30 ХГСА». Её в качестве заводского гимна заказало группе руководство Кременчугского сталелитейного завода. 

Дядя, узнав куда я собираюсь, почему-то разволновался.

– Поосторожнее с ними! – предупредил он меня заботливо. – Мало ли чего можно ждать от этих волосатых наркоманов. 

Жан чувственно и вдохновенно пел на записи:

– Глаза твои блестят, глаза твои холодные,

Хитрые, звериные, пропащие глаза,Белые с зелёным, как маркировкаСтали номер тридцать хагээса.А я пытался соответствовать этому вдохновению в барабанной дроби.После сета Жан объявил, что именно моя партия войдёт в окончательный вариант композиции.

– Ты талантлив, брат! – сказал он. – Не растеряй своё дарование.

Вернувшись, я в возбуждении поведал дяде и старику Якову, какие в «ЭСТ» замечательные музыканты и что за дивные советы по материализации настоящего Ритма они мне дали.

Дядя был всё так же подозрителен и, как мне показалось, напрягся и расстроился, когда я поспешил обрадовать его известием, что «ЭСТ» отправится завтра на одном с нами поезде в Липецк, следующий по счёту город нашего турне, где у парней тоже запланировано выступление.

– Дядя, а не в одном ли концерте с нами они выступят? – поинтересовался я. – Вот было бы здорово!

– О нет, мой юный, но неосторожный барабанщик! – поспешил ответить дядя. – Фри-джазовые коллективы никогда не выступают вместе с убогими металлистами.

В день отъезда до трёх часов пополудни, времени отправления поезда, я валялся на траве и читал старые номера мужского журнала «Работница». Мелькали передо мной фотографии девиц, звёзд фривольных фотосессий, русских и не русских. Какие-то проворные колхозные трактористы кривыми короткими пальцами расстёгивали ширинки, приближаясь к ничего не подозревающим интеллигенткам. А те, как будто бы так и нужно было, ожидали их, стоя на коленях. И не видать, чтобы кто-нибудь из них рванулся, что-нибудь трактористам крикнул или хотя бы выказал пренебрежение. Полная покорность победившему пролетариату.

Дядя, читавший только что полученную от почтальона телеграмму, отобрал у меня затрёпанную «Работницу» и сказал, что я ещё молод и должен думать о музыке, а не о бабах. Кроме того, от таких картинок ночью может привязаться плохой сон.

Он протянул руку за гитарой, лукаво глянул на меня и, ударив по струнам, спел такую песню:

Скоро спустится ночь благодатная,В небесах загорится луна,А под нею стоит непонятная,Молодая планета Земля.Спят все люди с улыбкой умильною,Одеялом покрывшись своим.Скоро мы дланью верною, сильноюИм покой и восторг создадим.

– Трам-там-там! – Он закрыл ладонью струны и, довольный, рассмеялся. – Что, хороша песня? То-то! А кто сочинил? Пушкин? Пушкина? Шаганов? Дудки! Это я сам сочинил. А ты, брат, думал, что у тебя дядя всю жизнь только саблей махал да звенел саксофоном. Нет, ты попробуй-ка сочини! Это тебе не то что к мачехе в ящик за деньгами лазить. Что же ты отвернулся? Я тебе любя говорю. Если бы я тебя не любил, то ты давно бы уже сидел в исправдоме. А ты сидишь вот где: кругом аромат, природа. Вон старик Яков из окна высунулся, в голубую даль смотрит. В руке у него, кажется, цветок. Роза! Ах, мечтатель! Вечно юный старик-мечтатель!