В шесть вечера в Астории - Зденек Плугарж

— Я думал, что застану Ивонну… — услышала она голос Камилла — через открытую дверь из кухни видна была гостиная.

Герман провел рукой по голове, приглаживая реденькие волосы на макушке.

— Ивонна гостит у тети Мины в Пльзени! Должна была вернуться два дня назад — мы немножко беспокоимся…

Гостя, как ни странно, это будто успокоило.

— А мне она не говорила, что собирается уезжать.

— Собралась вдруг — она ведь все решает в два счета. Даже если это касается и более серьезных вещей.

— Ох уж эта Ивонна, ну что вы скажете! — крикнула из кухни пани Анежка, подойдя к дверям. — Ей было строго-настрого велено к воскресенью быть дома. Хоть бы телеграмму послала… У золовки там модный салон, как-то она упомянула, что у нее шьют артистки тамошнего театра, — вот и боюсь я, что Ивонна все еще носится с этой несчастной Академией искусств и, может, надеется через золовку познакомиться с кем из театра… Пожалуй, нам все же не следовало заставлять ее идти в медицинский, — с озабоченным видом повернулась она к мужу, — девушка с такой фигурой, такая красивая, наверное, считает, что все это надо как-то использовать, — извините, мы с Германом сами иной раз не понимаем, в кого у нас дочка уродилась, ведь нас красавцами не назовешь…

Герман решил было энергично остановить жену. Ну-ну, что такого я сказала? И не смог, ладонь его мягко опустилась на стол, и всегда-то он так, мужчина называется, а страх сильнее его…

— Я не желаю, чтобы моя единственная дочь стала комедианткой! Будто не знаю, как это бывает в театрах. Вроде просто спектакль, а целуются-то по-настоящему, даже на репетициях, и поклонники в гримерных, поздние возвращения домой, поездки бог знает куда, кутежи, короче говоря, свободные нравы…

Пани Анежка снова ушла на кухню; что это пан Камилл все озирается по сторонам, словно удивляется, сколько тут мебели, — и правда, скоро пройти будет негде, но ведь Ивонка не хотела, чтобы-эти вещи стояли в ее комнате…

Пани Мандёускова принесла поднос: вино и одна хрустальная рюмочка. Закрыла за собой дверь, чтобы не было видно, что ее спальное место — в кухне на кушетке. И не снять ли мне со стены над плитой этот коврик, после войны мир все-таки шагнул вперед, и Ивонка посмеивается над этими вышивками…

— Зайдите посмотрите, как обставлена комната Ивонки. — Пани Анежка проворно открыла соседнюю дверь, и ей показалось, что у гостя захватило дух от такого контраста: большая светлая комната, много воздуха и простора, светленькие обои даже на потолке. Пусть знает, что невеста-то не из последних; мебель белая с золотым орнаментом, сказали — стиль какого-то Людовика, широченная кровать того же стиля, то-то он невольно глянул наверх, нет ли над ней полога.

На стене часы с маятником важно тикают в смущенной тишине. На столике проигрыватель, коллекция пластинок, на кровати небрежно брошен халат из серебристого атласа. Покои кинозвезды.

— На беспорядок не обращайте внимания, Ивонка не позволяет тут что-либо трогать. Я только пыль вытираю, а Герман заводит часы, правда, Ивонка все равно вечно просыпает.

— Не удивительно — в такой уютной комнате и вставать не хочется.

Что он хочет этим сказать? Не иронизирует ли над теснотой их небольшой гостиной?

— А не съездить ли мне за Ивонной в Пльзень?

— Это было бы славно. — Пани Анежка всплеснула руками и вся засветилась: ах, если бы из этой тучи да пролился дождь. Наша Ивонка и пан Камилл Герольд, такая красивая пара, жених из порядочной, состоятельной семьи, магазин — золотое дно… — Да как следует отругайте ее— заставляет нас так волноваться!

— Ну, уж я поговорю с девчонкой по-свойски. — Герман качнулся с пяток на носки, как делал часто, чтобы казаться повыше. — Носится бог знает где, хотя дома у нее есть все, чего душа пожелает. Готовилась бы лучше к занятиям, другие девушки уже учебниками обзаводятся — теперь, после войны, студентам поначалу будет нелегко, все нынче по-другому, кое-кто из преподавателей не пережил это страшное время, а молодые учебников сочинить не успели…

— Когда вас ждать с Ивонкой?

Этого юношу послали нам сами небеса! Нам и этой окаянной девчонке — она и не заслуживает такого.

— Я завтра же поеду, милостивая пани. Она обеими ладонями стиснула его руку.

— Чуть было не забыла! — Пани Анежка сбегала за визитной карточкой с адресом пльзеньского салона мод и квартиры золовки. — Только не говорите сразу, что отец хочет ее наказать. Держу большой палец на счастье, пан Камилл, вам обоим, — подмигнула она заговорщически.

Возле надписи мелом по-русски „Квартал проверен — мин нет“ Пирк свернул в старые ворота. Перекинув пальто через руку, он поднимался по лестнице на галерею многоквартирного дома, на глаза ему попадались рисунки и надписи, нацарапанные на потрескавшейся штукатурке. Нескладный поросенок под чьим-то именем, „Гитлер капут“. „Анна+Збынек=любовь“. Дверь открыла квартирная хозяйка Гейница, показала на дверь из кухни в соседнюю комнату. В лицо Пирку повалил дым и вонь копоти: Гейниц только что пришел с работы, а с этой чертовой печкой сладу нет — дымит и дымит, и он, Гейниц, понятия не имеет, как привести ее в порядок. В этом весь Гонза, подумал Пирк: предприимчивые люди заняли после ухода немцев кто квартиру, а кто гарсоньерку с центральным отоплением, с полной обстановкой и даже посудой; Гейниц же нашел эту убогую комнатушку в старом жижковском доме, где поселился вместе с младшим братом.

— Спасибо, Павел, через неделю я верну тебе пальто. Понимаешь, ко мне приедет девушка из Рокицан, хочу ее куда-нибудь сводить. Вообще-то она мне — двоюродная сестра в третьем колене, — сказал Гейниц, как бы извиняясь. — Мы с детства знакомы, но только теперь… понимаешь…

Он примерил зимнее поношенное пальто Павла; тот от всей души рассмеялся.

— На свидание в этом не годится, приятель! Разве что в огород: зайцы в ужасе удерут. И твоя девочка тоже.

Гейниц смущенно пытался развести плечи: совсем не учел бедняга, что пальто рассчитано на атлетическую фигуру Пирка.

— Может, в тот день будет тепло, как весной, — принялся утешать его Пирк. — Или отутюжишь свое пальтецо. Если ей нужна твоя душа, как сказал бы Роберт Давид, то ей на это наплевать; а не наплевать, так выкинь ее из головы, значит, она тебя не достойна.

Но эта возвышенная речь, казалось, не убавила забот Гейницу; сквозь щели из печки продолжали выбиваться струйки желто-серого дыма. Гейниц открыл окно на галерею и пачкой каких-то бухгалтерских счетов пытался разогнать дым.

— Хуже всего, что печка дурит, когда дома Карел, а ему надо учиться. Мой братишка учится на философском, вместе с Камиллом.

Пирк со знанием дела осмотрел злосчастную печку.

— Да здесь с полдюжины дыр, нет правильной тяги, еще бы, сволочь, не дымила!

— Ты в этом разбираешься?

— А как же! Видал ты машиниста, чтоб не сдал экзамена на кочегара? Давай зальем огонек, и я попробую починить.

— Сейчас?

— Ясно, сейчас, пока дверца горячая.

И не дожидаясь согласия Гейница, Пирк взялся за дело. Вскоре с галереи донеслись дребезжащие удары: Пирк выравнивал деформированную дверцу; квартирная хозяйка с некоторым испугом следила за мирными действиями здоровенного парня, с нижних этажей, выворачивая шеи, с любопытством взирали на них обитатели дома. Под конец Пирк заткнул щели в дымившей трубе, снова затопил— печка перестала дымить.

— Мне бы хоть чуточку твоей умелости, — вздохнул Гейниц. — Есть хочешь? — Он осмотрел скромные запасы на полке, открыл шкафчик. — Опять Карел не взял с собой на завтрак колбасу, в студенческой столовке не наешься, — забеспокоился он.

„Ты сам-то хорошо ли питаешься?“ — подумал Пирк. Жизнь никогда его не баловала, но от этого скудного хозяйства двух явно непрактичных людей повеяло странной грустью.

— На семинарах наш Карел лучше всех, — сказал Гейниц, и его узкое лицо засветилось плохо скрытой гордостью за младшего брата. — Недаром он, как одержимый, иной раз работает до ночи; этак ты глаза испортишь, при сорокасвечовой-то лампочке, говорил я ему. Но вчера купил шестидесятисвечовую, он еще не знает Глянь! — Гейниц с гордостью зажег настольную лампу под зеленым абажуром.

А, черт, как-то не по себе мне от этого — старше брата на два года, а мать, отец и нянька в одном лице!

Новая лампа осветила листок на столе. Гейниц взял его, прочитал и передал Пирку.

„Не сердись, Гонза, но мне очень нужен двухтомный словарь, поэтому я взял деньги из кружки на полке“, — было написано на листке.

— Ну вот, а как же теперь? — Гейниц подошел к полке, машинально снял пустую кружку и снова поставил ее на место. — Деньги были рассчитаны до конца месяца… Он прошелся по комнате, подбросил в печку совочек угля, с благодарностью посмотрел на Пирка — печка не дымила. Дотронулся до ямки за тонким, слегка оттопыренным ухом — в Гонзе происходила какая-то внутренняя борьба.