Рыцари удачи. Хроники европейских морей - Александр Снисаренко

Судно из Яссыады. Реконструкция.

Константинопольский хро­нист Феофан Исповедник в своей «Хронографии», напи­санной в начале IX века, но охватывающей и более ранний период, именует неиз­вестный нам класс грузовых удов мюриагогами - «пе­ревозящими десять тысяч гру­зов (или товаров)». Текст позволяет допустить, что это определение относится к скафам: как и в античности, это могли быть и большие суда, и маленькие лодки, бравшиеся на борт. В Визан­тии скафами чаще всего называли торговые суда (как класс). Но о каких грузах идет речь?

Правильнее всего предположить, что ромеи вслед за греками измеряли водоизмещение своих судов какими-то стандартными и широко распространенными пред­метами («грузами»). В античности такими предметами служили амфоры емкостью около сорока литров с вином или оливковым маслом, и известен класс грузовых су­дов - мюриамфоры («перевозящие десять тысяч амфор»).

Однако другие списки «Хронографии» дают чтение «мюриоболы» («перевозящие десять тысяч оболов»). Это совершенно непонятно: у греков обол никогда не служил мерой объема, а только мерой веса (шестая часть драхмы, или 0,728 грамма) и стоимости (шестая часть драхмы).

Наиболее вероятным и не оставляющим места для сомнений представляется прочтение этих слов в их пере­носных значениях - «непомерно большие» или «непо­мерно дорогие» суда. В значении «непомерный» слово «мюриамфорос» зафиксировано, например, еще в V ве­ке до н. э. у комедиографа Аристофана.

В Европе долго измеряли водоизмещение судов «бочками»: от латинского tunna (бочка) произошла «тонна». Для испанцев, например, стотонным было суд­но, способное уместить в своем трюме сотню больших бочек вина - тонелад. Русская «бочка» примерно рав­нялась двум четвертям, то есть восьми пудам или ста тридцати одному килограмму, а тонна - 1015,56 кило­грамма. (Это близко к английской большой, или длин­ной, тонне - тысяче шестнадцати килограммам.) В августе 1806 года «Вестник Европы» отмечал возвраще­ние из кругосветного плавания шлюпов «Нева», прини­мавшего четыреста тридцать бочек груза, и «Надеж­да» - четыреста семьдесят бочек. На этом примере лег­ко убедиться, сколь неточна была эта мера: хорошо известно, что «Нева» имела водоизмещение триста семьдесят тонн, а «Надежда» - четыреста пятьдесят, следовательно, в первом случае «бочка» составляла 860,46 килограмма, а во втором - 957,44, то есть была близка к английской малой, или короткой, тонне - 907,18 килограмма.

Водоизмещение военных судов Византии тоже должно было быть «непомерным», если вспомнить, кро­ме всего прочего, что для прочности они покрывались асфальтом: таковы теперь были принципы «броненосности» на флоте. Однако не надо думать, будто все типы своих кораблей ромеи использовали строго по назначению в зависимости от их класса и цели плавания. Среди «пиратских судов», например, встре­чались огромные трехмачтовые галеры с двумя сотнями гребцов и тремя большими спасательными лодками, волочившимися на буксире за кормой, а дромоны, случалось, хаживали в разведку или перевозили всадников.

Менее всего, пожалуй, напоминала античные време­на новая тактика морского боя, хотя кое-что общее все же оставалось. Когда диктовала обстановка, например наступало безветрие или предстояло сражение со значи­тельно превосходящими силами, крупные корабли обра­зовывали так называемую «морскую гавань»: быстро связывались друг с другом канатами или цепями в виде кольца и укрывали собою более мелкие суда. Это был усовершенствованный вариант греческой защи­ты от таранной атаки - диекплуса, известного по край­ней мере с V века до н. э. По внешним бортам «гавани» вывешивались на канатах кожаные мешки с песком, пришедшие на смену греческим плетеным щитам - паррарумам, в которых застревали неприятельские стрелы, и ассирийским боевым щитам, вывешивавшимся по фальшборту для защиты гребцов и воинов. Маленькие челны с вооруженными воинами поднимались на палу­бы, среди мачт наскоро сооружались деревянные башни, если их не устанавливали заблаговременно, а оставшиеся от строительства бревна распиливали на полуметровые чурбаки и утыкивали со всех сторон острыми гвоздями: сброшенный с башни такой «еж» пробивал насквозь обшивку или днище вражеской ладьи, калечил и убивал людей и лошадей, создавал неописуемую панику. Башни эти, обитые кожей, время от времени обильно смачиваемой, укрывали в себе арбалетчиков.

Для византийцев арбалет долго был «варварским» оружием, но в конце концов, наученные горьким опытом, они ввели его у себя под названием «цангра». «Натяги­вающий это оружие, грозное и дальнометное,- пишет на рубеже XI и XII веков византийская царевна Анна Комнина,- должен откинуться чуть ли не навз­ничь, упереться обеими ногами в изгиб лука, а руками изо всех сил оттягивать тетиву. К середине тетивы при­креплен желоб полуцилиндрической формы,, длиной с большую стрелу... Стрелы, которые в него вкладывают­ся, очень коротки, но толсты и имеют тяжелые железные наконечники. Пущенная с огромной силой стрела, куда бы она ни попала, никогда не отскакивает назад, а насквозь пробивает и щит и толстый панцирь и летит дальше... Случалось, что такая стрела пробивала даже медную статую, а если она ударяется в стену большого города, то либо ее острие выходит по другую сторону, либо она целиком вонзается в толщу стены и там остается. Таким образом, кажется, что из этого лука стреляет сам дьявол. Тот, кто поражен его ударом, погибает несчастный, ничего не почувствовав и не успев понять, что его поразило». Несомненные преувеличе­ния этого рассказа ясно говорят о том, что он написан до широкого заимствования византийцами арбалета.

Не меньшие преувеличения можно обнаружить у не­византийских хронистов, едва только речь заходит о негасимом «жидком огне», который прицельно метали с верхнего яруса судовых башен или с корабельного носа на неприятельские корабли либо в гущу войск, ис­пользуя ветер.

Император Константин Багрянородный в «Рассуж­дениях о государственном управлении» - своеобраз­ном политическом и духовном завещании своему сыну и наследнику Роману - писал, что «греческий огонь» составляет особую государственную тайну и что если варвары начнут допытываться о его составе, следует от­вечать, что рецепт этой смеси лично вручил Константину ангел, строго-настрого запретив при этом передавать его другим народам. В подтверждение Константин при­водил примеры, суть коих сводилась к тому, что те, кто плохо хранил тайну, были уничтожены «небесным ог­нем», едва только переступали порог храма.

Так значит, были все же и такие, кто плохо хранил тайну? Действительно, у императора имелись веские основания для такого внушения, ибо огонь этот явно был не только «греческим». Изобрели его греки, это вер­но. Но не в X веке, когда жил и царствовал Констан­тин. Традиционно считается, что его открыл в 668 году грек Калиник из сирийского города Гелиополя (нынеш­ний Баальбек в Ливане) и передал своим соотечествен­никам в 673 году, когда они отбивались от осаждавших Константинополь арабов. В 678 году таким огнем была уничтожена значительная часть арабского флота у по­бережья Памфилии, после чего Константинополь мог вздохнуть спокойно (правда, сами арабы приписывали свое поражение не столько огню, сколько воде: ра­зыгравшаяся тогда же буря отправила на дно много их кораблей). Византия сохраняла монополию на это ору­жие до XII века. Опять же - так считается.

Есть рснования полагать, что «греческий огонь», может быть в несколько ином составе, был известен по крайней мере родосцам, применившим его против римлян в конце II века до н. э., а возможно, его знали даже во времена осады Трои. В первом столетии нашей эры «зажигательные снаряды», по словам историка Тацита, употребляли римляне, а в пятом или шестом их упоминают легенды об Артуре, сложившиеся, правда, много времени спустя после его гибели. Согласно преда­ниям, «дикий огонь» (не «греческий»!) применяли брит­ты против арабских пиратов при нападении их на Бри­танию: «Случилось однажды, что неверные сарацины высадились на берег Корнуэлла вскоре после ухода сак­сонцев. Когда добрый принц Бодуин узнал, где они вы­садились, он тайно и скоро собрал в том месте своих лю­дей. И еще до наступления дня он повелел развести ди­кие огни на трех своих кораблях, поднял вдруг паруса, подошел по ветру и вторгся в самую гущу сарацинского флота. И говоря коротко, с этих трех кораблей огонь перекинулся на суда сарацинов и спалил их, так что ни одного не осталось.

Снаряды «жидкого огня». Реконструкция.

А на рассвете доблестный принц Бодуин и его дружина с кликами и возгласами напали на неверных, перебили их всех числом сорок тысяч и ни одного не оставили в живых». Возможно, впрочем, что речь идет здесь о брандерах - судах, начиненных горю­чими материалами, подожженными и пущенными по ветру на неприятеля. Текст допускает и такое толкова­ние. Но это могло быть и какое-то подобие «греческого огня», в то время уже известного многим. В 1185 году такое оружие применяли половецкие воины, метавшие его из специальных ручных приспособлений.