Больным и здоровым. В поддержку и утешение - Татьяна Петрова

– Так-то вот, друг милый, – сказал я, – и Бога люди видели и тоже и о Нем в книгах пишут. Стало быть, если рассуждать по-твоему, и по-твоему должно выходить, что Бог есть.

– Какие ж это люди Бога видывали?

– А Божьи угодники – преподобные. Они и Господа Иисуса Христа видели, и Матерь Божию, и других святых Божьих. А что видели, о том как они сами, или с их слов, и писали.

– Ну, уж этому, барин, трудно что-то верится: Америку там твою, раз она на земле, нетрудно видеть, – поехал туда, на чугунке, что ли, али на пароходе, вот и увидал. А Бог-то, разве к Нему доедешь, чтобы на Него поглядеть?

– Зачем же к нему ехать, когда Он везде?

– Везде?.. Отчего ж ни ты, ни я, ни иные прочие, кого я ни спрашивал, Его не видали?

– Оттого, что не теми глазами смотрели.

Эти слова мои так озадачили моего собеседника, что он попридержал лошадь и, пустивши ее шагом, обернулся ко мне уже почти всем корпусом…

– Глазами не теми? – озадаченно и вместе недоверчиво, с полунасмешкой, переспросил он меня. – Ну, уж это ты, барин, тово!.. Какими же еще глазами смотреть-то?

– Ты, брат, не дивись тому, – ответил ему я, – у человека есть и другие глаза, кроме тех, которыми ты вот сейчас на меня смотришь: эти глаза плотские, а то есть глаза духовные, – ими-то только, если Богу угодно, и можно как Его, так и Его святых видеть, да не в мечтании, а истинно въяве.

Извозчик при этих словах повернулся ко мне спиной и, ударив вожжей, дал ходу своей лошади: видно, глубокий след оставили в его сердце речи того барина, который так старательно его раньше меня убеждал, что Бога нет. Но, должно быть, и мое замечание работало в его душе, потому что, проехав улицу, он опять стал придерживать лошадь и вновь заговорил со мной, но уже без насмешки в голосе:

– Задал ты мне задачу, барин!.. Глаза какие-то там другие нашел у человека, каких и нет. Какие-такие глаза? Неужто ж человек, выходит по-твоему, четырехглазый?

– А ты думал – двуглазый? Конечно, четырехглазый, но и четырехухий.

– Ну, это ты, барин, похоже, с ума, что ль, свихнулся: зачитался, видно – это с вашим братом бывает. – Твое дело: хочешь слушать – слушай; а не хочешь – я к тебе не навязываюсь.

Очевидно, мои слова задели за живое любопытство моего совопросника: он обернулся ко мне и, пристально взглянув на меня, насколько позволял ему меня видеть свет уличных газовых фонарей, уже с явным интересом сказал:

– Ну, и чудной ты, барин, – таких я, признаться, еще и не видывал… Сказывай: как это, по-твоему, с двумя глазами да с двумя ушами люди бывают четырехглазые да четырехухие. Сказывай, а мы послушаем.

– А вот как! – повел я ему свою речь. – Ты теперь, как меня свезешь в 12-ю линию, куда поедешь?

– Домой.

– А дом твой где?

– На извозчичьем дворе: где ж еще дому-то быть?

– А еще у тебя дом на родине есть?

– Известно, есть: мы тоже – при всем хозяйстве жители, не какие-нибудь бездомники.

– Стало быть, и жена у тебя есть, и дети – на родине-то?

– Как не быть? Сказал тебе: живем при всем хозяйстве.

– Ну, теперь слушай: вот свезешь ты меня теперь ко мне на квартиру, поедешь к себе на извозчичий двор, отпряжешь лошадь, задашь ей корму, сам поужинаешь и завалишься спать… А кругом тебя все извозчики, и все спят, храпят! и воздух, небось, тяжкий?

– Ну, известно: какому же и воздуху быть там, где люди спят, особливо, наш брат извозчик? Топор повиснет.

– Так. Вот слушай дальше: лег ты спать; ни о чем ты теперь не думаешь, разве только о том, сколько за день денег наездил, да сыта ли будет лошадь. А то и вовсе ни о чем не думаешь, только бы заснуть поскорее, день-то намаявшись. Стало быть, заснул ты… И вот диво! – лег ты спать на извозчичьем дворе, а вдруг заснувши, видишь, что ты у себя на родине, в деревне. Видишь ты свою бабу, ребятишек, там, своих видишь. Мало того – заводишь с бабой своей разговор о том, о сем, что, значит, до вашей деревенской жизни касается. И баба твоя тоже с тобой говорит, и ты все, что она тебе сказывает, слышишь… Там, глядишь, корова твоя с поля пришла, замычала, и ее ты слышишь и видишь… Мальчонка твой маленький, глядишь, об земь ударился, заплакал; и все это ты видишь и слышишь… Бывало это с тобой так-то?

– Чудной ты, барин, право: ну, как же не бывать? Бывало.

– Ну, а если бывало, то ты теперь должен знать, как так бывают и люди о четырех глазах и о четырех ушах.

– Как так? Это мне что-то невдомек!

– Да очень просто: ведь сам же говоришь, что видал и слыхал и бабу свою, и мальчонку, и корову, пока сам-то ты был на извозчичьем дворе, а те – в деревне. Сказывай: видел и слышал ведь?

– Видеть видел и слышать слышал. Да ведь то – во сне.

– А ты мне не виляй про сон: то-то и еще чуднее, что сон; во сне-то у тебя, небось, глаза закрыты али нет?

– Известно, закрыты.

– Какими же ты глазами видел?

– Как какими?

– Ну да, какими?

– Известно, своими.

– Да ведь они у тебя были закрыты?

– Известно, закрыты.

– А видел?

– Видел.

– И слышать слышал?

– И слышать слышал.

– Ну, так понял ты теперь, что у человека есть и другие глаза, и другие уши, которыми он так же может и видеть и слышать, но только не всегда, а когда находится в особом состоянии, какое у плотских людей, т. е. преданных жизни плоти, а не духа, бывает только во сне.

– Чудеса! А ведь правда! Диковинный ты человек, барин: эко слово загнул!.. А ведь истинная правда… Так, по-твоему, выходит, значит, что у тех, кто поистине духовной жизнью живут, как в старину, сказывают, Божии угодники жили, у тех-то, вторые глаза и на Бога могут быть открыты, и могут, стало быть, они и Его видеть и других святых, и все Небесное?

– А то как бы ты думал?.. Вот к тому-то я и речь свою вел. Ты вот простой человек, плотяной, и вся думка твоя такая же плотяная и простая, – все об одном: о хозяйстве, о бабе, о прибытке да о хлебе насущном. Каковы твои думки, такова и жизнь твоя, по жизни твоей – и видения теми-то твоими глазами, которые видят только тогда, когда твои другие глаза закрыты. А вот угодники Божии, которые всю свою жизнь посвящали, да и теперь еще тайно от людей посвящают Богу, о Нем только Одном и думают, да о том, как бы Ему лучше молиться да угодить, они-то вот и удостоивались от Него великой милости, великого дара духовного, вторыми-то, высшими очами видеть и Его, и Пречистую Деву Богородицу, и себе подобных угодников, прежде отшедших ко Господу в селения Его вечной славы. Да заметь: не в сонном видении, а истинно въяве, лицом к лицу; это тогда, когда нисходила на них благодать Господня за их труды праведные и отверзала им те очи, которые у меня, у тебя, да у всех нас, простых, плотяных людей, отверзаются только для сонных видений. Вот эти-то угодники Божии, праведно всю свою жизнь прожившие, ни разу в жизни ни себе, ни людям, ни Богу не солгавшие, они-то, все это видев, нам для укрепления веры и передали. Они передали, а верующие христиане православные, зная, что в устах их не было лжи, а только одна святая правда, им всем сердцем своим и поверили, зная, что если и сами поведут подобную им праведную и богоугодную жизнь, то тех же небесных видений удостоятся… И, вот, друг ты мой милый, не видав Америки, мы верим тем людям, которые ее видели и описали, что она есть; а ведь те люди-то, бывает, и жизни-то были плохой, неправедной и лживой; а ведь поверили!.. Ну как же, скажи, не верить нам тем, которые всею своею жизнью удостоверили истинную свою святость?.. Понял ли ты теперь, друг, мои речи?

Надо было слышать голос моего собеседника, которым в ответ на мой вопрос, он мне сказал:

– Ну, барин! Теперь, кажись, на всю мою жизнь ты мне задал задачу. И понял я, и еще как будто и не понял; только вижу я, что речи твои похожи на правду, и правда твоя вот как меня согрела: спасибо тебе на речах твоих милых!

Тут уж и 12-я линия была близка… Когда пришло время мне расплачиваться за езду, то я насилу уговорил моего собеседника взять с меня договоренный полтинник.

Больше я его уже не встречал; но, думается мне, ночной его с барином разговор о четырех глазах и о четырех ушах у него сохранился в памяти. Ну, а что для него из этого разговора вышло, мы узнаем только на том свете».

Вот что, читатель мой дорогой, слышал я от одного из старцев святой Оптиной пустыни. А что слышал, то и записал во славу Божию и на пользу добрым людям. Ну а что из моего писания выйдет, мы только на том свете узнаем.

Жатва жизни. Пшеница и плевелы

Из личных воспоминаний и свидетельств истинных

«В чем застану, в том и сужу»

К читателю

В бедах и скорбях, тесным кольцом великой тяжести сдавивших со всех сторон твое странствование по путям и распутьям жизни, столь осложнившейся в последнее время, задумывался ли ты когда-нибудь, читатель, о конечной и для всех живущих на земле единственно общей цели всех земных трудов и усилий, всех горестей и радостей, разочарований и надежд, любви и ненависти, добра и зла – всего, словом, того, из чего сплетается терновый венец твоей жизни? Да, полно, знаешь ли ты даже, что это за цель такая? А если и знаешь, то помнишь ли о ней с той вдумчивостью, какой она по важности своей заслуживает?