Прометей в танковом шлеме - Роман Андреевич Белевитнев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это я хорошо понимаю. И позови к себе в гости рабочий — пойду, пригласи крестьянин — тоже не откажусь. Но ведь приглашает… помещик, явный враг… Мы, комсомольцы тридцатых годов, любили подчеркивать, что видели помещиков и полицейских только в книжках на картинках. Гордились этим. А тут — черт знает что. Вчера в двух местечках самому пришлось обезоруживать полицейские участки, а сегодня вот должен идти к помещику… с визитом вежливости.
Все это я высказал Мазаеву, высказал с запалом, боясь, что он остановит меня. Но Маташ слушал, как всегда, спокойно, не перебивая.
— Да, должен идти, если дорожишь честью своей армии, — сказал он. — Если убежден в правоте того дела, которому мы служим. А нет — оставайся: пойду один.
Я знал, что это не пустые слова. Мазаев в самом деле пойдет один.
— Зачем нам этот сверхвежливый пан? — горячо отговаривал я командира роты.
Тот взглянул на меня каким-то особенным взглядом, который будто говорил: «Ну как ты, политработник, не можешь понять таких простых вещей?» Я призадумался: «Допустим, мы не пойдем к помещику. Как он это воспримет? Отказ, конечно же, сильно заденет его ясновельможную спесь, даст лишний повод думать о нас черт знает что, разумеется, не о нас с Мазаевым — обо всей Красной Армии. Может, командир роты и в самом деле прав? Да, пожалуй, прав. В его соображениях, кажется, больше здравого смысла…»
— Ну что ж, раз так, пойдем, — сказал я.
…Молодой хозяин поместья, улыбчивый и симпатичный с виду, ждал нас у входа в дом.
— Благодарю вас, господа офицеры, за любезное согласие навестить меня, — сказал он на чистейшем русском языке, церемонно раскланиваясь. — Заранее приношу тысячи извинений за то, что осмелился отвлечь вас от важных дел.
Мазаев в свою очередь поблагодарил молодого хозяина за гостеприимство, притом почти в таких же изысканных выражениях и с таким достоинством, что я прямо-таки удивился: откуда все это у него, человека прямого и порой даже резкого, взялось, будто до этого наш ротный только тем и занимался, что наносил визиты знатным господам?
— Прошу вас, господа офицеры, — хозяин широким жестом пригласил нас в дом.
Все двери были открыты настежь. Мы шли по коридорам и переходам, как по незнакомому лесу, куда-то в глубину дома. В начале нашего пути были заметны следы поспешных сборов: в коридорах попадались большие дорожные чемоданы, на стенах кое-где остались светлые прямоугольные пятна, где, как не трудно было догадаться, до недавних пор висели картины, в двух или трех местах мы заметили массивные позолоченные рамы, а полотна были неровно вырезаны.
— Не удивляйтесь, господа, — поспешил пояснить хозяин, — это отец мой вчера покинул имение, уехал в Румынию и взял с собой наиболее прилежных слуг. А без них мы, как видите, не успели навести порядок в доме.
На другой половине дома все осталось на месте: полы застланы мягкими коврами, на стенах — не прямоугольные пятна, а настоящие картины, в углах — чучела зверей и птиц. «Как в лучших домах Филадельфии», — всплыла в памяти где-то вычитанная или услышанная фраза.
Наконец, мы подошли к массивной дубовой двери, откуда-то тенью выплыл все тот же лакей, распахнул ее перед нами.
Мы оказались в просторной, правда, несколько сумрачной комнате, видимо, оттого, что окна были завешаны тяжелыми шторами из темного бархата.
— Прошу садиться, господа, — сказал хозяин, указывая на роскошные кресла. — Я вчера дважды слушал речь одного из ваших руководителей, — продолжал хозяин, кивнув на громоздкий радиоприемник. — Я, как юрист, с ним вполне согласен. Советы не могли отдать Западную Украину и Западную Белоруссию в кабалу Гитлеру.
— Впрочем, о политике потом, — вдруг прервал сам себя хозяин. — Не угодно ли господам офицерам разделить со мной скромный завтрак?
Только теперь я увидел небольшой столик на колесиках, уставленный бутылками и закусками.
— Спасибо, — кивнул Мазаев. — Но раз вы, господин юрист, начали разговор о политике, есть смысл завершить его. Так ведь?
— Разумеется, разумеется, — поспешно согласился юрист.
— Тем более, — продолжал свою мысль Мазаев, — наши точки зрения по затронутому вопросу, как я понимаю, почти совпадают. Вы изволили выразиться в том смысле, что вполне разделяете положения, высказанные вчера по радио. А мы и подавно согласны с ними.
Я слушал своего командира роты и, ей-ей, еле узнавал его.
Между тем хозяин заговорил о другом. Его, видите ли, удивляет и восхищает поведение советских солдат. Узнав вчера о подходе Красной Армии, он мысленно распрощался со своим домом, со всем имуществом. Он потрясает письмом, что пришло на днях из-под Варшавы. Его родственник пишет, что немцы разграбили, растащили имение, сожгли все постройки. Так, напоминает он нам, делали и наполеоновские солдаты в России. Так было всегда, когда армии вторгались на территорию других стран.
— Армия армии — рознь, — как бы между прочим, заметил Мазаев. — Красную Армию нельзя сравнивать ни с наполеоновской, ни тем более с гитлеровской армиями.
— Да, в этом я убедился теперь сам, — вскочил с места и забегал по комнате юрист. — Представьте, не поверил сегодня своим людям, когда они доложили, что в саду не тронули ни одного яблока, в птичнике — ни одной курицы. Сам пошел проверять.
— Поймите меня правильно, господа, — продолжал он, успокоившись и вновь усевшись в кресло. — Дело, в конечном счете, не в яблоках, не в курах… Явление само по себе бесподобное.
Мазаев хотел что-то сказать, но в это время в дверь постучали. Прибежавший посыльный сообщил, что нас разыскивает начальник штаба батальона. Мы распрощались с юристом и поспешили в роту. Возле командирской бронемашины с нетерпением прохаживался капитан Залман, похлестывая прутиком по голенищу запыленного сапога.
— Значит, в гостях у помещика тары-бары разводили, чаи гоняли? — раздраженно бросил он, когда мы подошли. — А тут вас приходится ждать, время даром терять. Роте приказано через час быть в городе Галиче, разоружить там польский авиационный полк.
Недели освободительного похода в Западную Украину промелькнули как один день. В моей записной книжке повторяются описания встреч с жителями сел и городов, похожие одна на другую своей праздничностью, сердечностью и восторженностью. Я пропускаю эти странички, из всех записей оставляю только три, как мне кажется, существенных, поскольку речь у нас идет не вообще об освободительном походе, а об одном из его участников — Маташе Мазаеве.
Запись первая.
«Без календаря видно, что сентябрь на исходе. Все ярче и ярче полыхают кроны берез и кленов. За вызолоченными осенью рощами впереди темнеют
