Жюли де Карнейян - Сидони-Габриель Колетт

– Неправда! – крикнула она.

Так же скоропалительно, как от смеха, глаза её увлажнялись от злости. Но на Коко Ватара это не произвело впечатления, разве что восхитило. Он аккуратно оправил полы сюртука, поддёрнул брюки на коленях. Столь немногого ему недоставало до полной безукоризненности, что Жюли захотелось восполнить это, перевязав ему галстук. Но она в очередной раз воздержалась и отстранилась, когда он захотел обнять её.

– Как от тебя хорошо пахнет, – сказал он с никогда не покидавшей его искренностью. – Подмышками и мастикой. Ты не хочешь сегодня быть со мной милой?

Она смотрела на него немного отстранённо, склонив голову набок. «Он действительно мил, хоть и выглядит принаряженным по-воскресному в любой день недели… Честный молодой инженер с большими детскими глазами и курносым носом. Но мне не хочется…»

Она вздохнула и сказала:

– Я голодная.

– Голодная? Как это?

Она раздула ноздри, вздёрнула подбородок:

– А так, мой милый, что я не успела пообедать. Граф д'Эспиван прислал за мной машину, и я провела три часа, или четыре, или не знаю сколько, у его одра.

– Он хорошо себя чувствует? – бесцеремонно спросил Коко Ватар.

– Нет. Плохо.

Поскольку ей хотелось пообедать в ресторане и сходить в кино, она авторитетно добавила:

– Иначе говоря, прогноз профессора Жискара довольно пессимистичен. Но роковой исход не представляется неизбежным.

– А его жена – как она реагировала на то, что ты навещаешь своего… её мужа?

– Никак. Она не присутствовала при нашем свидании.

– А-а!.. – задумчиво протянул Коко. Он подумал и решился:

– Это неприлично.

– Что неприлично?

– Ходить друг к другу. Неприлично, что он тебя пригласил, неприлично, что ты пошла, и неприлично, что та это позволила.

Жюли и бровью не повела. Она намыливала руки под кухонным краном и разглядывала Коко Ватара в зеркальце над раковиной. «Что он в этом понимает? – думала она. – Он успешно работает с красителями, этакая скромная и дисциплинированная рабочая лошадка. Могу спорить, что он носит в бумажнике слегка пожелтевшую фотографию отца в солдатской форме. Хороший мальчик».

– Человече, – продекламировала она, – что общего между вами и мною? Надеюсь – желание прогуляться. Где ужинаем? Ты пригласил Люси Альбер? Но, полагаю, не мамашу Энселад?

– Нет, – сказал Коко. – Ни ту, ни другую. Ты мне не давала приказа и диспозиции… Тебе не нравится, что мы будем вдвоём?

Она согнала три вертикальные морщинки, появлявшиеся у неё между бровей от малейшего противоречия.

– Вовсе нет. Только угости меня чем-нибудь до ужина, не то отъем тебе щёку.

Он подставил свежевыбритую щёку, и Жюли чуть коснулась её накрашенными губами.

На другое утро в десять часов она ещё спала и слышала сквозь сон повседневные кухонные звуки. Когда госпожа Сабрие приотворила дверь в студию, она не дала ей рта открыть:

– Стакан холодной воды и какао на воде. Никакого завтрака, и обеда тоже. Никакой уборки. Почистите обувь, костюм, и до свидания. Я сплю. Почты не было? До завтра, госпожа Сабрие. Не чистите карманы с блёстками, а то они оторвутся.

Она свернулась в клубок, лицом к стене. Но уже не смогла вернуть приятную полудрёму, следовавшую за недолгим, беспокойным от выпитого сном. «Это всё шампанское. Чтобы шампанское было хорошим, оно должно быть превосходным. А теперь в ночных заведениях подают ординарное шампанское с металлическим привкусом. То ли дело коньяк с водой или без, хорошее виски, после которого язык остаётся чистым…» Волосы и подушка пахли остывшим табачным дымом. «Сегодня утром у меня, определённо, во рту и в носу какая-то отрава… С чего бы это?»

Стакан воды разогнал утреннюю муть.

– Вспомнила! – воскликнула она. – Я поссорилась с Коко Ватаром!

Она снова легла, осторожно поддёрнув единственную простыню, тонкую, ветхую, которой хватало, если сложить её пополам, чтобы застелить и покрыть узкий диван-кровать. Глядя в потолок, она сводила воедино впечатления вчерашнего вечера. Первое облачко: обед вдвоём в пригородном ресторане… По дороге туда машину вела она, несмотря на недовольство Коко: «Осторожней, – повторял он, – это папина машина, моя сейчас неисправна… Если бы папа видел, как ты поворачиваешь…»

«Надо было взять с собой папу, – сказала наконец она. – Тебе было бы спокойнее».

Невинная шутка, но она превратила Коко в надутого и молчаливого сына, не приемлющего никакого юмора в адрес своей семьи. Обедом в ресторане Жюли осталась вполне довольна. Но почти непроглядная ночь, отблеск огней в маленьком пруду, мягкая сырость и запах герани, музыка, которой тихонько подпевала госпожа де Карнейян, – это было слишком для Коко-Златоуста.

– Почему всё это так грустно, Жюли?

Она смотрела на него с последними остатками доброты и напевала, чтобы не отвечать. «Это так грустно потому, что ты не создан, чтобы быть здесь со мной, и ничто здесь не создано для тебя. Ты не создан ни чтобы пить, ни чтобы обедать с женщиной, которая тебя не любит, с женщиной, далёкой от тебя, которая остаётся далёкой, даже когда ты прижимаешь её к себе. Твой удел – обедать в кругу семьи, быть весёлым по субботам, разыгрывать независимость от отца, когда как раз в твоей натуре следовать ему во всём и даже почитать его. Я тоже нахожу это грустным – быть здесь. Но я здесь уже много раз бывала с другими мужчинами, так что это куда менее серьёзно. Я распределяю грусть пребывания здесь между Беккером, Эспиваном, Пюиламаром – и другими, о которых ты никогда не слышал… Или слышал, но это не имеет значения. Да вот, однажды я обедала вон за тем столиком с моим первым мужем. Я была баронессой Беккер. За другим столиком сидели лейтенант в форме и какой-то штатский. Я только на лейтенанта и смотрела. Странно, теперь больше не увидишь таких белокурых лейтенантов. Тот вдруг встаёт, идёт прямо к нашему столику, извиняется и называет своё имя, добавив: «Ваш покорный родственник, сударыня». И вот он карабкается на генеалогическое древо, перебирает степени родства, имена, браки… Беккер кивал, говорил: «Верно… да, да, понимаю… Да и действительно между вами и моей женой есть некоторое фамильное сходство…» И ничто не было правдой, кроме белокурых, как золотая пряжа, волос лейтенанта и других, весьма реальных качеств, которые он обнаружил… Но ты не тот, кому я могу рассказывать подобные истории. И вообще ты здесь только потому, что как-то раз нам оказалось по пути после какой-то вечеринки, два… не помню, может, три месяца назад, и, ей-Богу, нам обоим было очень хорошо. Но разве из того, что было хорошо, следует необходимость начинать всё заново? Ты как старофранцузская девица: «Мама, я помолвлена, один господин поцеловал меня в саду!» Давай, закажи ещё шампанского, это хорошая мысль. Чек от Беккера придёт только через несколько дней, а у меня всего двести шестьдесят франков. Однако не могу же я тебя обирать, бедный, пока ещё не богатый мальчик. Я никогда не любила денег, которые дают мужчины. Оплати угощение и выпивку графине де Карнейян, которая никакая не графиня, но до противности истинная Карнейян сегодня вечером, и вредная, как все Карнейяны…»