Дом с золотыми ставнями - Корреа Эстрада

Эвелин билась в истерике. Набежавшие слуги успокаивали барышню наперебой, Мэтью тем временем высвобождал мою пострадавшую руку из собачьих зубов. Впопыхах явилась сама миссис Александрина и привела в чувство перепуганную дочь. Все наперебой говорили, что собака бешеная, хотя я знала точно, что это не так:

– Просто очень злая, мэм, вот и все.

– Хотела бы я, чтобы ты оказалась права, – произнесла она с сомнением в голосе.

Но спешно вызванный доктор подтвердил мои слова. Ему и без бешенства досталось много хлопот – оказались повреждены вены, повязки стремительно намокали, потребовалось наложить жгут и зашивать раны. Это пришлось солонее самой драки, но делать нечего, вытерпела все.

Нашли и владельца собаки – им оказался хозяин бакалейной лавки неподалеку. Он долго лебезил и кланялся перед хозяйкой, принес мне целую корзину сладостей и с радостью согласился уплатить за мое лечение, а на физиономии явственно читалось:

"Фу! Дешево отделался!" – Дешево отделалась, голубушка! – сказал мне и доктор, когда убедился, что повязки уже не промокают с прежней стремительностью.

Миссис Александрина просидела со мной весь день.

– А вы меня простите, мэм? – спросила я ее.

Та удивилась:

– За что, Касси?

– За грубость, мэм, – когда мисс Эвелин не велела брать кирпичи с дорожки, я сказала ей, чтоб она заткнулась.

– Ах, вот как! – вздохнула хозяйка. – Если ты соберешься еще раз спасти жизнь кому-либо из моих детей, разрешаю тебе при этом грубить как вздумается. Но во все остальное время ты обязана быть благовоспитанной девочкой!

На другой день меня, освобожденную от всех работ, навестила миссис Дули и устроилась около меня с какой-то починкой.

– Дитятко, – сказала она, – я не поверю, чтобы ты сама, без чудесной помощи свыше, могла справиться с этой бестией.

Я от скуки была не прочь поболтать.

– Главное, мэм, это не испугаться, – отвечала я, – владыка сражений Огун не терпит трусливых, а Йемоо всегда прикрывает краем своей одежды тех, кто не ленится помочь себе сам.

У доброй старушки вытянулось лицо, и упавшим голосом он спросила:

– Касса, детка, разве ты не слышала ничего о господе нашем Иисусе Христе?

– Как же нет! Когда поваренок Майк на кухне что-то врет горничным, он всегда приговаривает: "Христом-богом клянусь!" – И все?!! – с невыразимым ужасом спросила экономка.

– И все, – отвечала я чистосердечно.

Миссис Дули едва не задыхалась от ужаса: в течение года с лишним в уважаемом доме жили двое безбожных язычников, и никто даже не подумал об их обращении! Эту страшную ошибку следовало немедленно исправлять. Бросив все дела, почтенная дама отправилась к хозяйке. Вопрос был решен молниеносно, и на другой день ко мне явилась сухонькая, сморщенная старушка и начала рассказывать детские сказочки на библейские темы. Многие истории оказывались занимательными, но если я скажу, что всему верила, то совру. Я в детстве была не без хитрости и слушала, посмеиваясь в душе и не подавая вида. У каждого народа свои боги, что удивительного в том, что у белых есть Христос? Старушка была из тех, каких много около любой церковной общины: добрая душа, но ханжа до мозга костей. Я ее слушала внимательно, задавала вопросы – ей очень нравилось, когда маленькая язычница проявляла любопытство. Но не особенно тронула меня англиканская проповедь. Моей покровительницей всегда оставалась Йемоо, и мой чи, дух-покровитель, всегда сидел на моем правом плече, заменяя христианского ангела-хранителя. Другое дело, что проповедь закона божия отнимала время, предназначенное для занятий с миссис Джексон, в чем я видела куда больше пользы.

Не избежал обращения и мой брат. К нему тоже приставили какого-то пасторского ученика, и Эдан, хотя мало что понимал в его заумных речах, был рад возможности отлынивать время от времени от работы. Нас обоих крестили наскоро этой же зимой, и мы вместе с хозяевами были обязаны ходить к обедне по воскресеньям, вместо того, чтобы развлекаться дома, пользуясь их отсутствием. Вот докука!

Примерно к этому времени относится нечто вроде экзамена, который устраивала нам экономка. С некоторых пор при уборке комнат мне стали попадаться в самом неподходящем месте то разные интересные вещи, вроде серебряной брошки или вышитого бисером кошелька, то деньги. Однажды я вымела из-под ковра золотую гинею! Это был большой соблазн, и, может, я бы попалась на удочку, если бы уже не догадалась, что это означает. Первую же подкинутую вещицу (не помню точно, что это было, кажется, какое-то колечко) я оставила лежать на том же подоконнике, на котором нашла, а потом заметила, как потихоньку к этому месту подошла наша премудрая экономка и удивленно покачала головой. Незамысловатая проверка на честность, о которой я предупредила и моего простоватого братца, иначе он попался бы с первого же раза. Когда я отдала старушке гинею, та даже прослезилась. Она считала себя ужасно дипломатичной, бедняга!

Экзамен был успешно сдан, и меня утвердили в правах и обязанностях горничной мисс Эвелин вместо вертихвостки Нелл, вышедшей замуж и попросившей расчет.

В ежедневных хлопотах и непрерывной учебе прошли почти пять лет с тех пор, как мы с братом водворились в богатом купеческом особняке на респектабельной лондонской улице. Много утекло воды в мутной и вонючей Темзе, много изменилось и в нашей жизни.

Брат стал камердинером мастера Уинфреда и неделями пропадал из дома, потому что молодой хозяин постоянно отлучался по делам. Я же, напротив, постоянно жила в доме и стала в нем не последним человеком, несмотря на молодость.

В феврале мне исполнилось шестнадцать, и тогда я смотрела на себя в зеркало не с меньшим удовольствием, чем сейчас. Ей-ей, я была недурна собою. Мой рост был впору бравому рекруту, и рыжий поваренок Майк, крестный папаша, подшучивал постоянно по этому поводу, напевая:

"Шесть футов, помнится, без трех -

Пойду-ка я в солдаты!" Ровно столько во мне и было, не считая каблуков и прически. Широкая в кости, хорошо сложенная, с округлым личиком, курносым носом, большими черно-фиолетовыми глазами и пухлыми лиловыми губами, я везде бросалась в глаза. Когда у хозяев собирались гости, я всегда подавала в гостиную напитки, – наряженная как кукла, двигалась по ковру так плавно, что вино в бокалах на подносе не вздрагивало. Я была диковинкой и достопримечательностью, не раз меня пытались перекупить, предлагая хозяйке большие деньги, но миссис Александрина не соглашалась ни за что. И не то чтобы она увлекалась Руссо. Просто считала, что не все на свете продается и покупается.

Я вела постоянный надзор за Эвелин – за ней требовался глаз да глаз. В свои четырнадцать девица грозила доставить много неприятностей родителям. Эдит была замужем, но вокруг младшей сестрицы кружился рой искателей приданого, и мне порой сулили золотые горы, если я соглашусь передать в руки молодой хозяйке нежное послание. Эти послания попадали прямиком к миссис Александрине, вместе с точными данными о том, что представляет из себя тот или иной воздыхатель, – право, лондонские горничные знают все!

За Эвелин я следовала неотлучно, куда бы та ни шла и что бы ни делала, и не было во всем Лондоне дуэньи строже. У меня же находился и ключ от вмурованного в стену ящика с ее украшениями, – собственно, такой юной особе они не полагались, но под моим присмотром мать разрешала ей одевать даже бриллианты. Судите, насколько доверяла Александрина Митчелл горничной своей дочери.

Зато можете вообразить, какие скандалы порой устраивала молодая барышня у себя в спальне, с бросанием туфель, с битьем чашек, с угрозой, когда станет взрослой и выйдет замуж, и получит меня в приданое… уж каких только кар она не придумывала! Впрочем, все равно мы мирились. И девочка была не так глупа, и я научилась соблюдать дипломатию: где-то настоять на своем, где-то уступить, где-то посочувствовать, где-то подольститься… Я чувствовала себя гораздо старше ее, не на два года, как значилось по метрикам, – куда больше. Ее защищали родители, слуги, закон, богатство. Совсем как у меня когда-то в детстве.

Нет, не скажу, что жилось плохо или плохо ко мне относились. Хозяйка меня любила и баловала, ценила в качестве толковой помощницы и прочила положение при дочке такое же, какое при ней имела Бертрис Дули. В доме я ходила королевой, и никто никогда не сказал "черная" или "рабыня". Отношения с прочей прислугой были вполне дружелюбные, даже если рыжий Майк, сверстник, пытался меня ущипнуть и получал за это хорошего тычка, отчего часто летел вверх тормашками, – крестный макушкой не доходил мне до уха. Прочие горничные могли сплетничать втихомолку о том, что мне позволяют и что я себе позволяю, и завидовать сколько угодно.

Известно, чему завидуют девчонки! Одевала меня хозяйка на свой манер не хуже молодой мисс. Я носила самое лучшее полотно и тонкий шерстяной креп, фламандские кружева наколки, закрывавшей уложенные на голове косы, непременно туго накрахмалены, передник снежной белизны, а для зимы, к которой я привыкла, хоть и не любила, имелись и высокие сапоги, и барашковая накидка с капюшоном. У кого из них имелось подобное великолепие? И никто не подумал, что все это не мое, а хозяйское, вместе с самою мною, и пусть хозяева любят и ценят, себе все равно не принадлежишь.