Эхо прошлого. Книга 2. На краю пропасти - Диана Гэблдон

Полегчало, и он выругался еще раз. Дождь лил как из ведра, хотя Уильяму было уже все равно. Кажется, даже вошь, обитавшая в его штанах, обнаружила, что ее угодья затопило, и ушла искать дом посуше.

Бормоча проклятия, он обмотал голову парусиновым мешком и, почесываясь, похромал в направлении, в котором ускакал его конь.

Коня он не нашел. Либо того задрала пума, либо бедняга так и бродил где-то по болоту. Уильям обнаружил лишь выпавший из седельной сумки маленький вощеный сверток с табаком и сковороду. И то и другое сейчас ему было ни к чему, но и расставаться с вещами из цивилизованного мира не хотелось.

Промокший до нитки Уильям свернулся среди корней эвкалипта и, дрожа под тонкой парусиной, наблюдал за молниями в ночном небе. Бело-голубые вспышки слепили даже сквозь закрытые веки, раскаты грома вспарывали воздух, словно ножи. После каждого разряда молнии в воздухе повисал едко-горелый запах.

Он почти привык к грохоту, – и вдруг чудовищный взрыв сшиб его с ног и проволок по грязи и сгнившим листьям. Задыхаясь и хватая ртом воздух, Уильям сел и отер с лица грязь. Что за чертовщина? Впрочем, резкая боль в руке не дала ему долго удивляться. При свете молнии он разглядел торчащий из правого предплечья кусок дерева длиной примерно шесть дюймов и обвел поляну безумным взглядом. Вокруг все было усыпано свежими щепками и обломками деревьев. Остро пахло смолой, древесиной и электричеством.

В сотне футах отсюда рос огромный кипарис – самое высокое дерево в округе; Уильям хотел использовать его в качестве ориентира. Сейчас полыхнувшая молния высветила пустоту на том месте, где он некогда возвышался.

Дрожащий и полуоглохший от грома Уильям вытащил из руки деревянное «копье» и прижал к ране кусок рубахи, чтобы остановить кровь. Затем плотнее обмотал плечи парусиной и вновь съежился среди корней эвкалипта.

В какой-то момент гроза стихла, и он забылся беспокойным сном.

А очнулся в тумане.

Промозглый утренний холод пробирал до костей. Детство Уильяма прошло в Озерном крае Англии, и он помнил, что туман на болоте опасен. Отбившиеся от стада овцы нередко терялись в нем и гибли от зубов собак и лисиц, замерзали насмерть или просто пропадали. Люди тоже. Няня Элспет говорила, что с туманом приходят мертвецы. Она стояла тогда у окна детской, бесстрашная сухопарая старуха с прямой спиной, и глядела на клубящийся внизу туман. Она произнесла это тихо, скорее для себя: вряд ли она знала, что он рядом. Потом резко задернула штору и молча ушла заваривать для него чай.

Сейчас бы чашечку горячего чая с доброй порцией виски. Горячего чая, горячего тоста с маслом, сэндвичей с джемом, кекса…

Уильям вспомнил о ломте промокшего хлеба с сыром, осторожно достал бутерброд из кармана и, приободрившись, принялся за еду. Он ел медленно, смакуя безвкусную массу так, словно это были персики в бренди. Он сразу почувствовал себя лучше, невзирая на липкое прикосновение тумана к лицу, капающую с волос воду. Ночью он догадался выставить сковородку под дождь, и теперь у него была свежая питьевая вода с восхитительным привкусом бекона.

– Не так уж и плохо, – произнес Уильям, вытерев рот. – Пока.

Он дважды терялся в тумане – то ли наяву, то ли в ночных кошмарах. И опять брел вслепую сквозь белую пелену, такую густую, что не разглядишь ног; а вокруг звучали голоса мертвецов.

Уильям закрыл глаза, предпочитая темноту клубящейся вокруг белизне, но все равно ощущал холодное прикосновение тумана к лицу. Снова раздались голоса, однако теперь он их не слушал.

Уильям решительно поднялся. Чистой воды безумие – брести наугад по болоту, спотыкаясь о кочки и цепляющуюся за ноги траву, – и все же надо идти. Он привязал сковороду к поясу, обернул плечи мокрой парусиной и зашарил вокруг в поисках подходящей палки. Можжевельник не годился, его древесина крошилась под ножом, а ветки были коротки. Амбровое дерево и нисса оказались немногим лучше. Вот бы найти ольху!

Он целый век шел сквозь туман, осторожно пробуя почву впереди себя ногой. Наткнувшись на дерево, Уильям прижимал его листья ко рту и носу в попытке определить, что это за вид. Наконец набрел на ольховую рощу, выбрал подходящее деревце, ухватил его обеими руками и выдернул под шорох осыпающейся земли и водопад листьев. Внезапно на ноги упало что-то тяжелое – змея. Уползла…

Невзирая на холод, Уильяма прошиб пот. Он отвязал сковородку и осторожно постучал ею по невидимой из-за тумана земле. Вокруг ничто не двигалось, а почва оказалась достаточно твердой, и Уильям перевернул сковороду и сел на нее. Вынул нож и, поднеся ольху ближе к лицу, чтобы не порезаться, укоротил деревце до шести футов и заострил один его конец.

Великое Мрачное болото опасно, но кишит дичью – именно это влечет охотников в его таинственные дебри. На медведя или оленя с этим самодельным копьем Уильям не пошел бы, однако острожить лягушек он умел хорошо, по крайней мере раньше. Научился у слуги из поместья деда и частенько практиковался, пока жил с отцом в Виргинии. Хотя в последние годы в Лондоне ему не приходилось применять это умение, он все же надеялся, что не позабыл его.

Вокруг оживленно кричали лягушки, не обращая внимания на туман.

– Брекекекс, коакс, коакс! Брекекекс, коакс! – прошептал Уильям.

Увы, цитата из комедии Аристофана на лягушек впечатления не произвела.

– Подождите-ка немного, – сказал им Уильям, пальцем пробуя остроту копья. Правильная острога должна быть трезубой… Почему бы и нет? У него масса времени.

Прикусив язык от усердия, он заострил еще две ветки и привязал их к своему копью. Сначала для обвязки хотел ободрать кору с можжевельника, затем передумал и оторвал полоску ткани от залохматившейся снизу рубахи.

После грозы все вокруг изрядно промокло. Уильям потерял трутницу, но вряд ли даже божьи молнии, наподобие тех, что он видел ночью, здесь что-нибудь подожгли бы. С другой стороны, к тому времени, как взойдет солнце и Уильям наконец поймает лягушку, он, быть может, уже отчается настолько, что съест свою добычу сырой.

Как ни странно, эта мысль его успокоила. Голодать не придется, не придется и страдать от жажды – болото удерживает воду подобно губке.

Болото, хотя и огромное, все же имеет границы. И Уильям найдет их, как только появится солнце. Нужно только не ходить кругами, а выйти на твердую землю или, еще лучше, к озеру, на берегу которого стоит Дизмэл.

Все будет хорошо – если не провалиться в трясину, не стать добычей хищника, не подхватить лихорадку от грязной воды или болотных испарений.

Уильям проверил острогу, осторожно вонзив ее в грязь. Обвязка выдержала. Скоро туман рассеется…

Однако туман и не думал рассеиваться, скорее, густел. Уильям едва различал свои пальцы. Вздохнув, он плотнее укутался в мокрое пальто, поставил острогу рядом, оперся спиной на ольху и, чтобы сохранить тепло, обнял руками колени. А от окружающей белизны отгородился закрытыми глазами.

По-прежнему кричали лягушки. С закрытыми глазами Уильям начал слышать и другие болотные звуки. Большинство птиц молчали, как и он пережидая туман, зато время от времени доносился гулкий рев выпи. Невдалеке кто-то плескался – наверное, ондатра. Громко плюхнулась в воду с бревна черепаха. Простые, понятные звуки. Зато слабое шуршание нервировало – неясно, то ли шелестят листья, хотя ветра не было, то ли кто-то охотился. Какой-то маленький зверек пронзительно вскрикнул и затих. Да и само болото то кряхтело, то вздыхало…

Уильям шевельнулся и внезапно ощутил что-то под челюстью. Рука нащупала присосавшуюся к шее пиявку. Он брезгливо оторвал ее и зашвырнул подальше в туман. Ощупав себя дрожащими руками, вновь скорчился на земле, пытаясь сопротивляться нахлынувшим вместе с туманом воспоминаниям.

Он слышал, как его звала мать – его родная мать, – поэтому и пошел тогда в туман. Дедушка с бабушкой, мама Изабель и несколько друзей устроили пикник в низине. Когда сгустился туман – как всегда внезапно, – все засуетились и принялись паковать вещи, предоставив Уильяма самому себе. Он смотрел на неумолимое приближение белого вала и мог поклясться чем угодно, что слышал женский шепот. Слов было не разобрать, однако женщина звала, и Уильям знал, что зовет она его. И он пошел в туман. На какое-то время его очаровало шевеление водяного пара у земли – он вился, мерцал и казался живым. Но когда туман стал гуще, Уильям понял, что заблудился.

Он звал. Сначала женщину, которую счел матерью. «Мертвецы приходят с туманом». Чуть ли не единственное, что он знал о своей матери – она умерла, когда ей было примерно столько же лет, сколько ему сейчас. Говорили, что у него ее волосы и ее дар ладить с лошадьми.

Она отвечала ему – без слов, одним голосом. Он ощущал ласку ее прохладных пальцев на лице и зачарованно шел дальше, пока не упал в расщелину. От удара вышибло дух, и он лежал, оцепеневший, глядя, как плывущий над ним туман спешит поглотить все вокруг. Потом он услышал, как шепчутся скалы, и пополз, а затем и побежал. Снова упал, снова поднялся и побежал дальше.