Броневой - Илья Тё

«Зачем и кто?» – стукнул в голове единственный разумный вопрос.

Отодвинув от себя мертвое тело Ники, Маляр поднялся. Зачем-то отряхнул кровь с измазанных штанов руками, запачканными в той же крови. Со злостью выругался, одновременно сдерживая легкие рвотные порывы, периодически появлявшиеся в горле вместе с отвратительным кислым привкусом. Прошел к тайнику на входе, достал обрез и зашагал в глубину ангара. Остановился.

За перегородкой, в центре второй секции, между двумя загнанными в мастерскую танками висел старина Калмыш.

Подвешенный за шею и едва касающийся окровавленными коленями земли, в полутьме Калмыш походил на чучело. Маляр присмотрелся. Чучело это могло пугать не только ворон на огороде, но и всякого, способного видеть. Калмыш был ужасно избит. На лице его не было глаз. Сначала Маляр подумал, что они заплыли жуткими отеками, но приглядевшись, понял, что их выкололи или вырезали уверенной рукой, – глазницы были пусты. Коленные и локтевые суставы напарника сломаны. Вероятно, битой. Под висящим телом скопилась лужица крови. Немного меньшая, чем под изрезанной ножом Никой, но оттого не менее пугающая. Рвотные позывы стали сильнее. Но не настолько, чтобы пересилить злость. Маляр решительно шагнул вперед. Тело надлежало снять!

– Ма… ляр… – послышались едва различимые в полной тишине звуки.

Малярийкин замер. Дернул щекой. Послышалось?

– Ма… ляр…

Это шептал Калмышев!

Схватив напарника под мышку, Маляр осторожно положил обрез на пол, дрожащими пальцами нащупал поясной нож, резкими, но неумелыми пилящими движениями срезал веревку. Опустил тело. Коснулся едва теплого лица друга рукой. Голос Калмыша немного усилился.

– …Ма… ляр, ты?

– Да, Котя, да… – осипшим, совершенно севшим голосом выцедил Малярийкин.

– Ма… ляр… на нас… напали… – объяснил очевидное полутруп.

Малярийкин кивнул. Его товарищ без глаз кивка не видел, но это вряд ли требовалось. Кожа Калмыша на шее была синюшная, с кровавыми потеками. Грубая веревка и неплотно затянутая петля под неполным весом (окровавленные колени касались земли), позволили Калмышу жить. Руки за спиной несчастного стягивала вторая веревка. Пленник был не в силах ни освободиться на перебитых ногах, ни удавиться под собственным весом. Впрочем, насколько понимал Малярийкин, жить в таких условиях Калмыш также не смог бы больше нескольких часов. Затем наступала потеря сознания. А в качестве финала задумки гения-фашиста, устроившего все это садистское представление, – удушье в петле. Значит, налет на мастерскую совершили недавно. Из этого следовал еще один вывод.

– Что случилось, братюнь? – ласково спросил Малярийкин, ослабляя на шее товарища срезанную петлю и осторожно поддерживая напарника под затылок.

– Чехи…

Глаза Маляра расширились.

– Чехи?! – удивленно переспросил он.

– Рано утром… сегодня… Юнга… разбился насмерть… на нашем байке, – уже отчетливо прохрипел напарник.

– Юнга?.. Сдох?.. Так из-за него, что ли?! А мы-то при чем?! – неожиданно для самого себя взорвался Малярийкин. – Чехи гоняют по разбитым дорогам с охрененной скоростью! Вот и бьются. Мы-то при чем, твою ж маму?!

Перед глазами мелькнуло мертвое лицо Ники. Маляр уже чувствовал ответ. Калмышев захрипел, одновременно дергая кадыком. В первые мгновения Маляр испугался, но затем понял, что старый приятель не задыхается. А смеется. Смеется разбитым ртом с торчащими осколками зубов. Губы автомастера исказила гримаса гнева. Руками так разбить чужой рот нельзя. Похоже, Калмышев встречал обух топора или молоток.

– Он разбился… из-за… нас, – выцедил напарник.

– В смысле, из-за нас? – быстро переспросил Малярийкин.

– Я подшаманил ему… с акватином…

– С двигателем? А зачем?!. Ты что, дурак?! – уже в голос заорал Малярийкин.

– Может… и дурак, – оскалился беззубым ртом Калмыш. – Да не так… Чехи не за байк… заплатили… Ты разве… не догадался?.. Сумма сверху… была за то… чтобы ушлепок этот… Юнга… долго по Сибири… не катал… Ты допер?.. Вот почему… столько лишнего лаве… отвалили… братюнь… Допер?..

Но Маляр не «допер».

– Ты бредишь, – прошептал он. – Зачем им убивать своего же чемпиона?

Калмышев улыбнулся вновь, одновременно выталкивая языком кровь.

– Дурак ты, Маляр… такой серьезный и умный… а все дурак… Чехи делают ставки… на «КТО»… дикие бабки, братюнь… И Юнга… был хорош как игрок… но слишком тупой… для бизнеса… Отказался… сливать бои… На золотую курицу… посягнул… Убить открыто чехи… своего не могли… Не по понятиям… Зритель бы не понял… Допер?.. Вот пацанчик и разбился… на байке… Горячий был… придурок… Гонял…

Напарник закашлялся.

– Я сделал все, сделал… как они хотели… – продолжил, захлебываясь, Калмыш. – А они меня… суки… сам все видишь… братюнь… В мастерню приперлись… скопом… часов пять назад… Ни о чем… не спрашивали… Тупо зашли и… начали мочить… Орали, что я убийца… Причем, знаешь… искренне так… орали… Видать, о задумке… с блокировкой… никто не знал… из простых бандюков… Тока шишки… А может… вообще пара человек… Кто бабки мне… потом… заносил…

Маляр прищурился.

– И кто же заносил?

– Шапрон… Ша…

– Что Шапрон?.. Я не слышу!

Но Калмыш не отвечал.

Малярийкин грубо толкнул бывшего приятеля в плечо. Потом, приблизив ухо к лицу напарника, послушал.

Калмыш сдох.

Некоторое время Малярийкин сидел перед трупом «братюни» неподвижно. Это было глупо, учитывая наличие двух мертвецов в том же здании, открытых настежь ворот, а также «муравейки», возвращения которой могли с нетерпением ждать убийцы. Глупо – с точки зрения сохранения собственной жизни. Где-то в подкорке, без всякого анализа и долгих размышлений, Маляр понимал, что ему самому с этой секунды грозит страшная опасность стать объектом многочасовых пыток и уже потом мертвецом. Причем опасность в максимальной степени – именно здесь, в «наш-ангаре». В месте, где его только и могли искать озверевшие бандерлоги из северо-западного района.

Вопрос «почему?» перед Малярийкиным не стоял.

То, что сказал мертвый напарник (другом сейчас назвать его не поворачивался язык), казалось бредом только на первый взгляд. Все это могло быть правдой. Кроме того, иных версий не было. Как ни пыжился, Маляр не смог придумать ни одного варианта, который бы отличался от слов старины Калмыша. Разве что случайное ограбление. Какой-нибудь нелепый и дикий налет таежных отморозков. Но нет. Это действительно сделали чехи. Грабители-колхозники своих жертв не пытали. Только мочили и грабили. Они могли изнасиловать и убить Нику. Могли пристрелить или зарезать Калмышева. Но оставлять его в петле на много часов не стали бы. Вот и вся дедукция, братюнь.

Итак, чехи.

Юнга чемпион. Отказался сливать бои. Убить сами не могут. Не комильфо правильным пацанам валить «своих» из-за бабок. Тем более – игрока за хорошую игру. Нашли идиотов в лице случайных реммехов. Идиота Калмыша. Идиота Малярийкина. Идиот Калмыш мандячит с движком. Это легко: поставить датчик на скорость, чтобы блокировал движение после 100 или 150 каэмче. И все! Чехи – лихие байкеры. Тем более чемпион Юнга. Принимая машину, он не полезет копаться в электронике. Убить Юнгу – просто. Как два пальца. Только решиться! Калмыш – решился. Имбецил. Впрочем, о мертвых плохо…

Виноват ли он сам, Малярийкин? Мог ли догадаться?

Конечно, мог. Больше того – до-га-дал-ся. Сразу было видно, здесь что-то не так. Не бывает такой вот прухи. Лотерейный билетик выигрышный, купюрки из рукава, бриллианты из воздуха. Не бывает!

Но почему именно «наш-ангар»?

Как там прошамкал Калмыш?

Шапрон…

А ведь действительно – Шапрон! Кто мог в принципе придумать подобный зверский расклад, кроме долбанутого топ-танкиста, суперклассного механика и водилы? Кому, кроме чехов, угрожал Юнга более всего, если не чемпиону игр «КТО»? Кто посоветовал чехам – криминальным лидерам северо-западных окраин – их убогую, ничтожную мастерню? Как вообще они с Калмышем могли поверить, что элита – буквально элита «КТО» и уголовного мира – может разместить у них заказ для потенциального чемпиона?

– Сука! – тихо прогундел под нос Малярийкин. – Вот же ты сука, товарищ Шапронов. С-сука! С-ссссу-у-ука!!!

Эхо отразилось от кровли. Эхо показалось зловещим. Нет, надо сдерживаться. Эмоции делу только вредят. Только какому вот на хрен делу? Все кончено.

Дело. Бизнес. Бабло и будущее. Авторемонт. Дружба. Тайная любовь к чужой девушке. Все.

Маляр обернулся. Взгляд автоматически уперся в дверной проем с распахнутой настежь дверью и оттого очень белый и светлый от проникавших через него солнечных лучей. Однако глаза сквозь распахнутую дверь видели не солнечный свет. По телу медленно и тяжко, словно бульдозер, прокатилась вязкая, обжигающая волна. Маляр вдруг ясно и как бы даже пронзительно осознал: это самое «все» было ничем по сравнению с единственной настоящей потерей. В дверях разрушенной мастерни лежала ласковая девочка Ника. И сверлила пустыми глазками пустой потолок.